– Я кое-что действительно знаю с его слов, – Александра Модестовна колебалась, как поступить. – Но поймите, я не привыкла передавать вздорные сплетни. Костя все это так болезненно переносит…
– Александра Модестовна, так отчего же Константин так резко порвал со своим отчимом? – сухо спросил Караулов, они дожали источник информации до нужной кондиции – еще минута, и умная, сообразительная вдова художника, правильно оценив ситуацию, расскажет им правду или же… то, что она захочет представить им под видом правды.
– Насколько я знаю… Насколько он мне говорил… – Она все еще колебалась. – Ну, одним словом, это был грязный, растленный тип, извращенец, понимаете? Внешне очень респектабельный, а внутри… Костя ведь с Лерой после смерти матери были еще детьми. Отчим их усыновил. Вроде бы сделал благое дело, однако… Вы меня извините, молодые люди, но я не верю в благородство и благотворительность мужчин, не в обиду вам будет сказано. Так вот, Константин рассказывал мне, что сначала он ничего такого за отчимом не замечал. Ну, мальчишка же наивный, откуда? А потом, уже будучи студентом, однажды случайно наткнулся среди вещей отчима на фотоальбом. Тогда только-только появились «Полароиды», отчим из зарубежной поездки привез этот фотоаппарат. Ну, и якобы на фотографиях он и Лера были запечатлены в позах, о смысле которых нетрудно догадаться. Он пользовался тем, что она слабоумная, ненормальная, и заставлял… Ну, одним словом, принуждал девочку к разному свинству и непотребству. – Александра Модестовна смерила Колосова взглядом, и тот почувствовал, что его словно иголкой кольнули. – Во избежание беременности этот эротист хренов принуждал ее к отношениям в извращенной форме, заставляя… Ну, да вы не маленькие мальчики, коли в такой организации служите. Не мне, женщине, вам этот содом расшифровывать. Костя сказал мне, что снимки эти – представляете, этот извращенец все это еще и «Полароидом» снимал, чтобы потом на досуге втихаря любоваться! – поразили его как удар грома. Ну, птенец же он совсем был, чистый, двадцатилетний, неискушенный студиозус, не то что нынешние занюханные подзаборники… – Вдова перевела дух. Колосова заинтересовала ее манера небрежного сквернословия – он и не думал, что услышит нечто подобное перлу «хренов эротист» из уст этой рафинированной, холеной пожилой дамы.
– Значит, вступившись за сестру, он и порвал с отчимом? – нетерпеливо вмешался Караулов. – А почему же в прокуратуру на него не заявил?
– В прокуратуру? – Александра Модестовна озадаченно хмыкнула, словно сама мысль о таком поступке казалась ей невероятной. – Ну, Константин тогда уже учился на последнем курсе МГИМО. В среде, в которой он вращался, скандалов не терпят, тем более такого позора. В случае огласки пострадал бы не только этот чертов извращенец, но и сам Костя. А он всерьез готовился тогда к дипломатической карьере. Жаль, она у него так и не сложилась. А потом, молодые люди, инцест в семье… – Александра Модестовна брезгливо поморщилась. – Это дело такого сорта, в которое, согласитесь, никто не желает вмешивать посторонних, даже ради достижения такой благородной цели, как наказание некоей растленной скотины. Но все это такая давняя история… Десять лет прошло с тех пор. Я не думаю, что все это имеет какое-то отношение к смерти Валерии.
– Сорокин не жаловался, что этот самый инцест отразился на его сестре, ее психическом состоянии? Это, говорят, всегда тяжкая психологическая травма для подростка, – заметил Караулов.
– Считается, что так. Лера, правда, в то время уже вышла из подросткового возраста. Но по своему умственному развитию она была не старше двенадцатилетней девочки, хотя в физическом смысле… Он же боялся обрюхатить девчонку! – вдова стукнула кулачком по острой коленке. – Но вы правы, Константин до сих пор уверен в том, что непотребство отчима сыграло роковую роль в ухудшении здоровья сестры. Лера стала гиперсексуальной, неуправляемой. Иногда прилюдно вытворяла дикие, непристойные вещи. Приставала к мужчинам, открыто мастурбировала, даже – страшно сказать – пыталась домогаться близости с… Ну, вы понимаете, что Костя вынес за эти десять лет.
– И жизнь с ней ему, наверное, не раз казалась адом кромешным, – осторожно заметил Караулов. – Как вы считаете, а? А он никогда не высказывал желания как-то… освободиться? Избавиться от сестры?
Александра Модестовна горячо запротестовала:
– Нет, нет, что вы, он был любящий, заботливый брат, он понимал, что она жертва обстоятельств, что она ни в чем не виновата, он жалел ее.
Колосов наблюдал за вдовой. Фальши в ее уверениях не было. И тем не менее. Нет, она не лгала им про Сорокина, но и не говорила всей правды. И тон ее… Как она любопытно, например, произносит эти свои обличительные «грязный извращенец», «ужасные снимки». На первый взгляд это тон возмущенной кошмаром инцеста добропорядочной обывательницы. Но это лишь на первый взгляд, а на второй… Эта мгновенно вспыхивающая и тут же гаснущая жесткая, колючая, лукавая искорка в глазах. Что ему так не нравится в этой женщине? Неужели это бесовское лукавство, эта двойственность, это несоответствие между произносимыми словами и…
Ступеньки скрипнули: со второго этажа по лестнице спускался мальчик лет двенадцати, тот самый Антоша, которого Колосов еще ни разу не видел. Вид у него был заспанный и сосредоточенный, какой бывает у детей, когда поутру они шествуют по своим важным «хитрым делам» (туалет и ванная в доме располагались на первом этаже). Мальчишка был босой, голоногий, в одной лишь коротенькой полузастегнутой клетчатой рубашке. Он прошлепал по ступенькам, шмыгнул мимо них по террасе и скрылся за дверью, ведущей в коридор, в глубину дома.
– Я только вас очень прошу, молодые люди, чтобы все, что я вам рассказала, осталось строго между нами. – Александра Модестовна встала и поплотнее прикрыла дверь. – Константин крайне болезненно реагирует на любые намеки, понимаете? Он мужчина, и он вбил себе в голову, что все случившееся в их семье пятнает несмываемым позором не только их известную в Москве фамилию – а дед его имел чин генерал-лейтенанта, корпусом командовал, награды имел правительственные, – но и ложится пятном на память покойной матери, которую Костя боготворил. Ведь, в конце концов, это она ввела в их семью этого извращенца. Поэтому я прошу вас и надеюсь на ваше понимание и такт.
– Конечно, Александра Модестовна, можете на нас положиться, – с готовностью согласился Колосов. – Спасибо за проясненные и важные для нас подробности дела. А теперь мы бы хотели переговорить с Олегом Игоревичем Смирновым.
– Зачем? – Она спросила это так резко и грубо, что Колосов даже опешил. Это был тон другого человека, незнакомого и неизвестного. Это было и другое лицо: напускная любезность сменилась холодным отчуждением и неприязнью. – Я вам уже сказала, Олегу нездоровится. Он плохо себя чувствовал вчера, ночь не спал, заснул лишь под утро.
– Сожалею, но мы обязаны поговорить с ним безотлагательно. За этим, собственно, мы и пришли по поручению заместителя областного прокурора. – Караулов, приврав для солидности, встал со стула. – Жаль беспокоить такого человека, но мы вынуждены.
Александра Модестовна тоже медленно поднялась.
– Насколько я знаю, чтобы вызвать человека на допрос, его извещают повесткой. Вы же сказали, что, если я соглашусь рассказать вам о Сорокиных, вы не станете настаивать на…
– Но вы-то и без повестки стали с нами разговаривать. Не думаю, что и Смирнов захочет стать объектом разных досадных процессуальных формальностей. – Караулов говорил тихо, внятно. Как и Колосов, он недоумевал: что с ней произошло? Откуда такая странная перемена в поведении? Почему она идет на конфликт? Почему – и это так явно читается на ее раздраженном лице – она не желает допустить их к Смирнову?
Тут на лестнице снова послышались шаги. Колосов поднял голову. На него, облокотясь на перила, смотрела седоволосая женщина в шелковом цветастом халате. Судя по ее виду, она вроде бы тоже только что поднялась с постели, и, глядя на расплывчатые очертания ее тела, складывалось впечатление, что под халатом на ней ничего нет. Тут на террасе снова появился мальчик. Шмыгнул к лестнице, вбежал по ступенькам.
То, что он сделал в следующую секунду, можно было на первый взгляд посчитать обычной детской шалостью. Он подскочил к женщине (Колосов догадался, что перед ними не кто иная, как Хованская) и прыгнул к ней сзади на спину, обхватив рукой за шею – словно играя.
– Антоша, нельзя, подожди, не нужно… не сейчас, – ее тон был тоном любящей бабушки, укоряющей расшалившегося внука, однако…
Колосов смотрел на ее руки и мальчика. Тот воровато и блудливо сунул ей руку за пазуху, сжав обвисшую грудь, а она быстро, резко отбросила его руку от себя. И вот мелькнули босые детские ноги, дробно простучав по ступенькам, – и мальчишка скрылся наверху. Все это длилось секунду. Никто, кроме Колосова, ничего и не заметил. А он… Он даже не успел ничего сказать.
– Саша, кто эти люди, что им угодно? – спросила Хованская громко и надменно.
– Из прокуратуры. Хотят немедленно видеть Олега.
– Так проводи их к нему.
– Но я думала, он… Это нарушит… Он же…
– Ничего страшного не случится. Ты же видишь, люди на службе, у них к нему дело. – Хованская медленно, грузно спустилась по ступенькам. – Извините за беспорядок. Мы только что встали.
Колосов чувствовал на себе ее взгляд. Александра Модестовна повела их наверх, и планировку второго этажа дачи ему удалось разглядеть более подробно. Верх был разгорожен на комнаты, разделенные узким коридором. Колосов заметил следы недавнего ремонта: двери импортного производства, хорошего качества, потолок отделан новой финской вагонкой, латунные ручки на дверях свидетельствовали, что их покупали в престижном магазине.
«Интересно, – думал Колосов, – на что сейчас живет вдова? Муж умер. Конечно, человек он был небедный, после него много чего осталось, но… картины, вещи, говорит, что не продает, музей организовать желает. Музей-квартиру, что ли? А сама куда денется тогда? И на даче ремонт сделала, внизу тоже, видимо, все переоборудовано. На какие деньги она себе все это позволяет? И вообще, чем она сейчас занимается, где работает? И работает ли? Балерины, если она и правда когда-то на сцене выступала, в сорок с хвостом на пенсию уходят, даже самые знаменитые. И пенсия-то грошовая…»
Александра Модестовна негромко постучала в крайнюю дверь: «Олег, к тебе пришли», развернулась и направилась к лестнице, всем своим видом показывая, как она неприятно поражена бесцеремонностью своих посетителей.
Дверь приоткрылась – узкая щель. Их явно разглядывали. Потом дверь открылась шире, и на пороге появился Смирнов. Он болезненно щурился, словно от яркого света. А в коридоре, лишенном окон, было сумрачно. Колосов не раз видел этого человека по телевизору и думал, что тот будет точно таким же, как на экране. Вид Смирнова поразил его до крайности.
Перед ним стоял почти старик – небритый, опухший, с отечными мешками под глазами, с землистым цветом лица, всклокоченной шевелюрой. В нос шибануло резким запахом пота, немытого тела. И еще какой-то тяжелый, неприятный запах шел из комнаты – от него к горлу волной поднималась тошнота.
– Что вам нужно? В чем дело? Кто вы такие? – Смирнов смотрел на них, все так же щурясь, словно у него болели и слезились от света глаза. Он напоминал ночную птицу, ослепленную электрическим светом. Одет он был в дорогой спортивный костюм, самую дачную нашу униформу. Однако складывалось впечатление, что он вот уже несколько суток подряд его не снимает, да и спит в нем, не раздеваясь. Колосов заметил у него черную шелковую косынку. Смирнов нервно комкал ее в левом кулаке.
Они с Карауловым в который уж раз официально, с демонстрацией «корок», представились режиссеру.
– Нам необходимо с вами поговорить, Олег Игоревич, – сказал Караулов многозначительно.
– О чем? – Смирнов тяжело глянул на них из-под набрякших век. – По какому такому поводу меня на даче моих друзей посещает следователь прокуратуры? – Он перешагнул через порог, захлопнул дверь в комнату, не пропуская их туда, а держа, как незваных гостей, в коридоре. Плотно прислонился к двери спиной.
В это самое время в конце коридора приоткрылась на узенькую щелку еще одна дверь, но тут же захлопнулась. Кто-то либо подслушивал, либо просто не желал показываться чужим людям на глаза.
«Если бы не их почтенный возраст и репутация, можно было бы подумать, что они тут все просто зависли на даче в глубоком похмелье, как это у творческой интеллигенции нашей порой случается – гениальный коллективный запой», – промелькнуло в голове Колосова. Вспомнилось, как однажды с опергруппой в качестве «ответственного от руководства» он выезжал в Переделкино на кражу с дачи модного поэта. И тот встречал их в полной прострации, пьяный и растерзанный, а о пустые бутылки из-под дешевой водки в прихожей трудно было не споткнуться. «Может, и правда это тут мы в разгар попали маленького дачного, как это Шукшин говаривал, – бардальеро? – Но Колосов тут же сам себе возразил: – Но спиртным от этого гуся театрального и не пахнет вроде. Вокзальной уборной несет, это точно, а чтобы водкой… И бабы тоже вроде трезвей стеклышка».