Глава 20
БЛАЖЕННЫЙ АВГУСТИН
– НУ И ДЕЛА!
Катя круглыми глазами следила за приятельницей. Нина кружила по террасе, через каждую минуту повторяя это свое «ну и дела!», явно не зная, за что схватиться. На столе стыл завтрак. Обсуждая взахлеб жуткие ночные события, они напрочь забыли про плиту. В результате овсяные хлопья разварились так, что вместо каши теперь в тарелках был настоящий овсяный кисель.
– Ну и дела! – в сотый раз воскликнула Нина и с размаха сыпанула Кате в чашку чуть не полбанки растворимого кофе. – Не очень крепкий, нет? Эх, сейчас бы коньяка! Хотела я с собой бутылку прихватить, да потом подумала – Вадим нас потом за это дачное пьянство загрызет.
Вадим… «драгоценный В.А.», Кравченко… Катя посмотрела на приятельницу. Надо же, за эти дни в Май-Горе она совершенно про него позабыла! Было некогда не то что тосковать и томиться по мужу, но даже просто на досуге подумать: как он там в своей командировке, скоро ли вернется? Катя прикинула в уме: а вообще, сколько дней они тут с Ниной уже? Господи, неужели всего пять? А такое ощущение – месяц нескончаемый. Пять дней, а столько событий – два трупа, яд, ритуальное убийство, неожиданно появившийся на сцене предполагаемый маньяк-детоубийца…
Она вспомнила лицо Ящера там, в опорном пункте, и в саду, когда Нину приводили в чувство. Ей ведь тогда показалось, что с ним творится что-то неладное. Но чтобы подозревать этого человека в таких чудовищных преступлениях…
А что он говорил Хованской во время сеанса? Катя напрягла память. Нет, над всем этим надо серьезно, очень серьезно поразмыслить. Пять дней – и такое обилие событий, калейдоскоп странных, жутких, противоречивых фактов, между которыми так трудно провести какие-то общие параллели и закономерности, а уж объединить их в единое целое какими-то общими расхожими криминальными версиями и подавно невозможно.
Катя наблюдала за приятельницей. Слава богу, весть о новом убийстве никак не отразилась на Нине. Больше всего Катя боялась, что приятельница перепугается насмерть и ей снова станет плохо. Но Нина восприняла новости с завидным самообладанием. «Это потому, что она не видела того ужаса, – подумала Катя, – вот вам и опровержение поговорки, что лучше один раз увидеть, чем сто раз…»
– Ну вот, задержали они Ищенкова, а что дальше? – Нина тормошила ее, нетерпеливо ожидая ответа на свои вопросы. – А если он возьмет и не признается ни в чем?
– Его признание дело десятое, если биологическая экспертиза выявит на его одежде следы крови, сходной с группой крови потерпевшего.
– А если не выявит, что тогда?
Катя пожала плечами:
– Ну что ты меня-то спрашиваешь?
– Что же, его вот такого, выходит, отпустят? – глаза Нины сверкнули негодованием.
– Если не получат реальных доказательств его вины, то да, будут вынуждены отпустить.
– Но он же детоубийца!
– Нина, это Никита так говорит. И, заметь, он в этом сам не уверен. У них пятеро подозреваемых было по серии тех преступлений.
– Но Колосов же профессионал, он, наверное, не станет голословно бросаться обвинениями в таких жутких вещах! И потом, его интуиция…
– Знаешь, с некоторых пор я мало верю в мужскую интуицию.
Нина посмотрела на подругу и насмешливо фыркнула. Помешала ложечкой сахар в кофейной чашке.
– Знаешь, Катя, я тоже. Но все-таки… Слушай, а что нам-то с тобой делать? – Она вдруг молнией сорвалась из-за стола, проверила замок на входной двери. – С этого дня начнем еще и на засов запираться. Может, Колосов и ошибается, но мне все равно как-то неуютно от мысли, что у нас по Май-Горе разгуливает убийца-садист со сдвигом по фазе на религиозной почве.
– Почему ты считаешь, что на религиозной?
– Ты же сама сказала: то, что вы видели на горе, смахивало на жертвоприношение. И потом, эта свеча в земле. Очень даже красноречивый символ.
– Однако на черную мессу вроде не похоже. – Катя силилась вспомнить, что она читала на эту тему. – Тебе не кажется?
– Я такой великий знаток темных культов. Знаешь, с кем посоветоваться нужно – с Костькой! Я же говорила: он всем этим давно увлекается, первоисточники читает даже.
– Ты про раннехристианские тексты говорила, сирийские, коптские, греческие.
– Если он увлекается проблемами теологии, Катенька, то, наверное, знает кое-что и о враге рода человеческого, как его трактовали отцы церкви.
– Ты считаешь, что нам действительно стоит посоветоваться с Сорокиным? – многозначительно спросила Катя.
Нина нахмурилась.
– Ну хорошо, я согласна, в смерти Леры он единственный, кто мог быть прямо заинтересован, – признала она наконец нехотя. – Но чтобы вот такой ужас совершить – зарезать человека, кровью его все там вымазать… Да это же сумасшествие, маньячество настоящее!
– Но остальных, кроме Ищенкова, еще труднее представить в подобной роли.
– Остальных! А почему мы это к ним так привязались? Откуда у нас уверенность в их причастности? Откуда мы вообще взяли, что смерть Сорокиной и смерть этого алкаша связаны? Только потому, что он косил траву на том участке? А может быть, его собутыльники в приступе белой горячки зарезали? Ну, что ты на меня так смотришь, что?
– Я слушаю тебя и думаю. – Катя нехотя возила ложкой в тарелке с кашей. Есть ей хотелось, кошмарные события – удивительное дело – на аппетите совершенно не сказались. Но уж больно каша овсяная была мерзкая. И отчего все, что полезно, – так невкусно? – Ты, Нин, абсолютно права вроде бы: у нас нет ни одного реального и бесспорного факта, подтверждающего прямую связь между этими двумя убийствами, но…
– Но тем не менее, что она существует, мы чувствуем, – резюмировала Нина. – И нас это пугает. И что же нам делать?
– Подождем, а что еще? – Катя пригорюнилась. – Может, что экспертиза прояснит.
– Ящер! Ну и имечко у этого типа! – Нина поежилась. – Заклеймили красавчика. А знаешь, она вроде и не позорит, не унижает его, наоборот даже… Ящер… Что-то в этом есть, а? Вон Дона Уилсона Драконом зовут. Даже в титрах его фильмов кличку писать стали.
– Ящер и Дракон две большие разницы.
– Между прочим, дракон у народов Востока был солнечным воплощением, а христиане его считали одной из ипостасей Князя Тьмы. – Нина нахмурилась. – А может, он и правда тайный сатанист, этот Ищенков? Может, потому он и детей убивал?
– Убийства так ему и не доказали, не забывай. Я вот все думаю… – Катя напряженно уставилась на сахарницу, словно та могла подсказать ей что-то. – То, что я слышала там, во время их сеанса… Ящер все время повторял: «Она, она, женщина, Железная Дева…»
– Со скорпионом еще сравнивал, ты говорила, которого раздавить хотел. Типичнейший всплеск агрессивных эмоций, направленных на разрушение…
– Ну да, но говорил-то он о женщине. Объект, на который во время сеанса была направлена его агрессия, был «Она, Дева… снаряд мучений». А подозревают его в убийствах мальчиков на сексуальной почве.
– А кто этих извращенцев разберет, что у них на уме? Сегодня ему девчонку подавай мучить, завтра мальчика. Что ни говори, а связь вроде бы какая-то есть: всплеск агрессии. Какой цвет любви он тогда избрал? Красный, кровавый? Ну как раз, самое оно.
– Ты знаешь, складывалось впечатление, что он не хотел, сопротивлялся такому выбору.
– Ну, не знаю. Возможно, Колосов тебе не все рассказал, возможно, его подозрения что-то еще имеют под собой. И потом, эта кличка, данная Ищенкову учениками, – перед ними он тоже, оказывается, своих садистских наклонностей не скрывал. Ну и, наконец, новое убийство, дикое по своей сути, происшедшее как раз в тот момент, когда он находился неподалеку и…
– Вчера, когда ты лежала там, на траве у них, – сказала Катя, – он очень странно себя вел. Что-то молол такое… я даже подумала – у него температура.
– Перевозбудился, урод, – Нина презрительно скривила губы, – не на ту, гад такой, напал, я ему покажу убийства детей! А знаешь, странное дело: все, что мы про него узнали, пусть даже это и неправда… В общем, он померк в моих глазах. Ничего, кроме отвращения и неприязни. А ведь почти нравился сначала, а?
Катя задумчиво кивнула: Нина весьма точно выразила и ее собственную мысль.
После завтрака они коротали время в саду, чутко прислушиваясь, не раздастся ли какой подозрительный шум у соседей, где сейчас производились допросы. Но все было тихо. Около половины двенадцатого Нина решила сходить в магазин за хлебом. Катя хотела отправиться вместе с ней, но приятельница запретила: а вдруг Колосову срочно что-то понадобится? Сиди, жди.
Проводив подругу, Катя бесцельно слонялась по участку. Ей смертельно хотелось знать, что сейчас происходит на даче Чебукиани: там ли еще Колосов и следователь прокуратуры, с кем они беседовали, что узнали? Полуденное солнце припекало. Так и хотелось сбросить сарафан и остаться в купальнике, что Катя и сделала. Безделье и неизвестность крайне угнетали. Катя сходила за корзинкой и начала трудолюбиво собирать с кустов красную смородину: «Желе сварим, Нинке полезны витамины».
Делала она все чисто машинально, мысли ее витали далеко, а руки проворно сновали, обрывая алые спелые грозди. Она приблизилась к сараю. Тут на солнцепеке рос огромный смородиновый куст, похожий на шар. На него она и нацелилась. И вдруг заметила в зелени что-то пестрое. Катя осторожно раздвинула ветки. С той стороны забора на нее, не мигая, смотрел Антоша. Он прижался лицом прямо к деревянным планкам. Во взгляде его не было обычной настороженности, но не было и любопытства. Светлые глаза под белесыми бровями глядели внимательно и холодно. Одет он был в клетчатую рубашку, завязанную на животе узлом, и шорты.
– Привет, – Катя улыбнулась, хотя ей в то утро не очень-то хотелось улыбаться.
– Привет, – он словно ощупывал взглядом ее плечи и грудь, полуприкрытую розовым купальником.
– Что, смородины захотел? На, попробуй. – Она протянула ему сорванную гроздь. Ожидала, что он снова попятится, как зверек. Но мальчик потянулся, просунул между планками забора руку и взял ягоды.
– Хорошо тебе на даче? – спросила Катя.
Он молчал.
– Хочешь помочь мне собрать?
Он кивнул.
– Тогда айда, присоединяйся. Тут у тебя вроде дыра в заборе. Сам проломал?
– Нет, она была. Я нашел, – он наклонился и юркнул в кусты.
И вот он уже перед Катей, отряхивает голые коленки от земли и травы.
– Срывай аккуратно, смотри не раздави ягоды.
Мальчик начал рвать смородину сначала нехотя, по одной ягодке. Потом уже целыми горстями. Видимо, ему было смертельно скучно, и он просто не знал, как убить время. Катя чувствовала: вот подходящий момент поговорить с ребенком, спросить его о…
Но она ощущала какую-то необъяснимую скованность и нерешительность, ловя на себе его холодный, недетский, изучающий взгляд.
– С листьями не обрывай. Потом трудно сортировать будет. Дай я покажу, как нужно. – Она придвинулась к нему ближе. – Антоша, что у тебя с рукой такое? С левой? С ладонью?
Он повернул левую руку ладонью вверх. От мизинца к большому пальцу наискось протянулась багровая полузажившая ссадина, точно такая же, как у Смирнова и…
– Где ты так поранился? – тихо спросила Катя.
Он молчал.
– Кто это тебе сделал? Кто разрезал тебе руку, Антон?
– Никто. Я сам. Бритвой. Это не больно. – Он вскинул голову, посмотрел Кате прямо в глаза, потом протянул пораненную руку и… потрогал Катины волосы. – Мягкие. Как у моей матери. Только она их светлым красила.
Катя начала снова собирать ягоды.
– Ты маму, наверное, часто вспоминаешь? – спросила она.
– Нет. Она в земле. Мертвая.
– А отца… Антоша, ты отца простил?
Он молчал.
– Антон, ответь мне, пожалуйста.
– Нет. НИКОГДА ЕГО НЕ ПРОЩУ.
– Антон, а у Юлии Павловны тебе хорошо?
– Я буду жить с ней. Я решил.
Детский голосок, и взрослый тон, и этот взгляд… у Кати сжалось сердце.
– Ты в военном городке, в гарнизоне раньше жил, да? Много у тебя там друзей осталось?
Он нехотя кивнул.
– А не хотел бы к ним вернуться?
– Куда? В интернат, что ли?
– Так плохо там было? Конечно, жизнь в интернате не сахар. Антон, а вот расскажи: у вас в гарнизоне своя средняя школа была или вы куда-то в город ездили? – Катя чувствовала: нелепо спрашивать его о таких банальностях. И вообще, учился ли он в школе, судя по его заторможенному виду? Но надо было говорить с ним, не молчать. Он и так все время молчал: один – среди взрослых, зеркало и одновременно жертва их отношений, непонятных, жестоких, а нередко и просто чудовищных – как убийство его матери, как эта вот рассеченная бритвой детская ладонь…