Item, десерт, состоявший из одиннадцати утонченных яств, среди коих мы, невзирая на опьянение, вызванное шестнадцатью бутылками отменнейших вин, не могли не воздать должное компоту из персиков, сказочной нежности и непревзойденному по вкусу.
Вина из Руссильона и с берегов Роны окончательно вытеснили шампанские и бургунские. Бутылка мараскина и бутылка кирша повергли пирующих, несмотря на восхитительный кофей, в состояние хмельного экстаза, так что один из нас, господин Эриссон, очутившись в Булонском лесу, все еще считал, что находится на бульваре Тампль; а Жакино, младший клерк, четырнадцати лет от роду, начал приставать к пятидесятисемилетним мещанкам, приняв их за особ легкого поведения, — что и отмечаем.
В статутах нашего ордена есть одно строго соблюдаемое правило: жаждущий вступить в привилегированное сословие стряпчих обязан соразмерять роскошества пирушки в честь его вступления со своими денежными средствами, ибо всем известно, что никто из имеющих капиталы не отдается служению Фемиде и что каждого клерка его папенька и маменька держат в сугубой строгости. Поэтому мы воздаем высокую похвалу поведению г-жи Клапар, в первом браке бывшей за покойным господином Юссоном, отцом кандидата, и признаем, что он достоин трех приветственных кликов, которые последовали за десертом, в чем и подписуемся».
Три клерка уже попались на эту удочку, и в эту высокоторжественную книгу были занесены три действительно состоявшихся пирушки.
В день прибытия каждого новичка в контору младший клерк клал на его папку для бумаг книгу записей, и все клерки наслаждались физиономией растерявшегося новичка, когда он изучал эти шуточные протоколы inter роcula;[60] каждый кандидат прошел через эту шутку, и ему, как и надеялись его товарищи, хотелось проделать то же самое над будущими кандидатами.
Поэтому легко себе представить, какие рожи состроили все четыре клерка, когда Оскар, став в свою очередь мистификатором, возгласил:
— Давайте сюда книгу!
Через десять минут после этого восклицания в контору вошел красивый молодой человек, высокого роста, с приятным лицом; он спросил господина Дероша и, не колеблясь, представился Годешалю:
— Фредерик Маре. Я поступаю сюда третьим клерком, — сказал он.
— Господин Юссон, — обратился Годешаль к Оскару, — покажите господину Маре его место и ознакомьте его с нашей работой.
Придя на другой день в контору, новый клерк увидел, что поперек его папки лежит книга записей; но, пробежав первые страницы, он рассмеялся, никого никуда не пригласил и снова положил книгу перед собой.
— Господа, — сказал он, собираясь часов в пять уходить, — мой родственник служит первым клерком у нотариуса Леопольда Аннекена, я спрошу его, что мне надлежит выполнить по случаю моего поступления.
— Плохо дело, — воскликнул Годешаль, — не похож на новичка этот будущий стряпчий!
— Мы его допечем, — сказал Оскар.
На другой день к ним пришел первый клерк нотариуса Аннекена, и Оскар узнал в нем Жоржа Маре.
— А! вот и друг Али-паши, — воскликнул Юссон развязным тоном.
— Кого я вижу? Вы здесь, господин посол? — отозвался Жорж, также узнавший Оскара.
— Вы разве знакомы? — спросил Жоржа Годешаль.
— Еще бы, мы вместе дурили, — сказал Жорж, — года два назад… Да, я ушел от Кроттa и поступил к Аннекену именно из-за этой истории.
— Какой истории? — спросил Годешаль.
— О, пустяки, — небрежно ответил Жорж по знаку Оскара. — Мы вздумали одурачить одного пэра Франции а вышло так, что он нас оставил в дураках… Но вы, кажется, хотите кое-что вытянуть у моего кузена…
— Мы ни у кого ничего не вытягиваем, — с достоинством ответил Оскар, — вот наша хартия.
И он показал место в знаменитой книге, где был записан приговор, вынесенный в 1788 году одному непокорному клерку за его скупость; согласно этому приговору ему пришлось покинуть контору.
— А я думаю, что вытягиваете, вот и клещи, — ответил Жорж, указывая на шуточные записи. — Но мы с кузеном богатые люди и закатим вам такую пирушку, какой вы еще не видывали; она вдохновит ваше воображение на соответствующий протокол. Итак, до воскресенья, то есть до завтра, в «Канкальской Скале», в два часа дня. А затем мы проведем вечер у маркизы де Лас-Флорентинас-и-Кабиролос, где будет игра и где вы встретите самых изысканных светских женщин. Итак, господа из первой инстанции, — продолжал он с напыщенностью канцеляриста, — надеюсь, что вы окажетесь на высоте и будете даже во хмелю подобны вельможам эпохи Регенства.
— Урра! — крикнула единодушно вся контора. — Bravo! Very well! Vivat![61] Да здравствуют братья Маре!
— Держись! — воскликнул младший клерк.
— Что тут происходит? — спросил патрон, выходя из кабинета. — А вот и ты, Жорж! — обратился он к первому клерку. — Понимаю, ты хочешь совратить моих клерков…
И он вернулся к себе в кабинет, позвав туда Оскара.
— Вот возьми пятьсот франков, — сказал он, открывая кассу, — ступай в суд и получи из канцелярии копию решения по делу Ванденеса против Ванденеса; нужно предъявить ее к исполнению сегодня же вечером, если это возможно. Я обещал Симону за скорое изготовление копии двадцать франков. Если же она еще не готова, подожди, но не давай себя одурачить. А то Дервиль, в интересах своего клиента, пожалуй, вздумает совать нам палки в колеса. Граф Феликс де Ванденес могущественнее, чем его брат, посол, наш клиент. Поэтому гляди в оба и при малейшем затруднении возвращайся и сообщи мне.
Оскар пустился в путь, твердо решив отличиться в этой маленькой стычке, в этих первых хлопотах, которые ему поручили со времени его поступления в контору.
После ухода Жоржа и Оскара Годешаль, чуя готовящуюся каверзу, попробовал было выяснить у нового клерка, какая именно шутка кроется за этим приглашением к маркизе де Лас-Флорентинас-и-Кабиролос; однако Фредерик Маре с чисто прокурорским хладнокровием и серьезностью продолжал мистификацию, начатую его кузеном; своими ответами и невозмутимостью ему удалось внушить служащим конторы, что маркиза де Лас-Флорентинас действительно вдова испанского гранда, за которой его кузен ухаживает. Будучи уроженкой Мексики и дочерью креола, эта молодая и богатая вдова ведет такую же легкомысленную жизнь, как и большинство женщин, родившихся в жарких странах.
— Она любит посмеяться, она любит выпить, она любит спеть — совершенно как мы, — процитировал он вполголоса известную песенку Беранже. — Жорж очень богат, — добавил Фредерик, — он получил после отца, который был вдов, восемнадцать тысяч ливров дохода, а с двенадцатью тысячами франков, недавно оставленными каждому из нас нашим дядей, у него тридцать тысяч франков дохода в год. Поэтому он расплатился со всеми долгами и выходит из сословия. Он надеется стать маркизом де Лас-Флорентинас, так как молодая вдовушка — маркиза по рождению и имеет право передать титул своему мужу.
Если клерки все же пребывали в недоумении относительно маркизы, то двойная перспектива позавтракать в ресторане «Канкальская Скала» и провести вечер в столь изысканном обществе вызвала в них живейшую радость В вопросе же об испанке они воздерживались от суждения, решив вынести окончательный приговор, когда предстанут перед ней самой.
Эта маркиза де Лас-Флорентинас-и-Кабиролос была попросту мадемуазель Агата-Флорентина Кабироль и та самая первая танцовщица театра Гетэ, у которой дядюшка Кардо распевал «Мамашу Годишон». Через год после утраты вполне заменимой г-жи Кардо удачливый негоциант встретил Флорентину у подъезда балетной школы Кулона. Плененный красотой этого хореографического цветка, — Флорентине было тогда тринадцать лет, — бывший коммерсант последовал за ней до улицы Пастурель, где имел удовольствие узнать, что будущая краса балета обязана своим появлением на свет простой привратнице. Через две недели мать и дочь были водворены в новой квартирке на улице Крюссоль и вкусили там радости скромного благоденствия. Таким образом, театр, как принято говорить, был обязан этим молодым дарованием «покровителю искусств» Кардо. Великодушный меценат чуть не свел с ума от радости этих двух особ, подарив им мебель красного дерева, драпировки, ковры и все необходимое для кухни; он дал им возможность нанять прислугу и ежемесячно приносил двести пятьдесят франков В ту пору папаша Кардо, украшенный голубиными крылышками, казался им ангелом, и они обходились с ним как с благодетелем. Для пылкого старичка наступил золотой век.
В течение трех лет певец «Мамаши Годишон» из соображений высшей политики держал мадемуазель Кабироль и ее мать в этой квартирке, откуда было рукой подать до театра; затем любовь к хореографии побудила его пригласить к своей подопечной Вестриса.[62] Зато в 1820-м он имел удовольствие присутствовать на дебюте Флорентины в мелодраме «Развалины Вавилона». Флорентине было тогда шестнадцать весен. Через некоторое время после ее дебюта папаша Кардо уже превратился для Флорентины в «старого скупердяя», но у него хватило такта понять, что танцовщице из театра Гетэ необходимо занимать приличное положение, он довел денежную помощь до пятисот франков и если и не превратился снова в ангела, то сделался по крайней мере «другом до гробовой доски», вторым отцом. Наступил серебряный век.
С 1820 по 1823 год Флорентина приобрела опытность, необходимую танцовщицам, имеющим лет двадцать от роду. Ее подружками были знаменитые Мариетта и Туллия, две примадонны из Оперы, Флорина и бедная Корали, столь рано похищенная смертью у искусства, у любви и у Камюзо. Так как доброму «дедушке Кардо» тоже прибавилось пять лет, он обрел ту почти отеческую снисходительность, какую проявляют старцы к молодым талантам, которые они вырастили и чьи успехи стали их успехами. Да и где стал бы шестидесятивосьмилетний старик искать новой привязанности, где нашел бы новую Флорентину, знающую малейшие его привычки, где стал бы со своими друзьями распевать «Мамашу Годишон»? Так Кардо очутился в полусупружеском ярме, имевшем над ним неодолимую власть. Наступил бронзовый век.
За пять лет золотого и серебряного века папаша Кардо скопил девяносто тысяч франков. Этот многоопытный старец предвидел, что, когда ему стукнет семьдесят, Флорентина станет совершеннолетней; она, быть может, будет дебютировать в Опере и уж, конечно, захочет жить с роскошью примадонны. За несколько дней до вечера, о котором идет речь, папаша Кардо истратил сорок пять тысяч франков, чтобы окружить Флорентину известным блеском, и снял для нее те самые апартаменты, где покойная Корали дарила счастьем Камюзо. В Париже есть дома и квартиры, и даже улицы, имеющие свое предназначение. Обзаведясь великолепным серебром, примадонна театра Гетэ давала роскошные обеды, тратила триста франков в месяц на туалеты, выезжала только в экипаже, нанимавшемся помесячно, держала горничную, кухарку и грума. Наконец она мечтала о дебюте в Опере. Тогда владелец «Золотого кокона» почтительно поднес своему бывшему хозяину самые восхитительные шелка, дабы угодить мадемуазель Кабироль, именуемой Флорентиной, так же как три года назад он исполнял прихоти Корали; но все это делалось тайком от дочери папаши Кардо, ибо и отец и зять были совершенно согласны в том, что в недрах семьи нужно соблюдать приличия. Г-жа Камюзо не подозревала ни о развлечениях мужа, ни об образе жизни отца. Роскошь, воцарившаяся на Вандомской улице у мадемуазель Флорентины, удовлетворила бы самых требовательных фигуранток. Кардо был здесь в течение семи лет хозяином, теперь же он чувствовал, что его увлекает за собой волна безграничных прихотей. Но, увы — несчастный старец был влюблен!.. Он думал, что Флорентина закроет ему глаза, и надеялся оставить ей сотню тысяч франков. Начался железный век.
Жорж Маре, красивый малый с тридцатью тысячами ливров дохода, ухаживал за Флорентиной. Каждая танцовщица уверяет, что и она любит такой же любовью, какою ее любит покровитель, что у нее есть друг сердца, сопровождающий ее на прогулках и устраивающий в честь нее шальные пикники. Хотя корысть тут не играет роли, все же любовная прихоть примадонны всегда чего-нибудь да стоит счастливому избраннику: обеды у рестораторов, ложи в театре, экипажи для прогулок по окрестностям Парижа, отменные вина, поглощаемые в изобилии, — ибо танцовщицы ведут такой же образ жизни, какой некогда вели атлеты. Жорж веселился, как обычно веселятся молодые люди, когда выйдут из-под суровой власти родителей и станут независимыми, а после смерти дяди, в результате которой его состояние почти удвоилось, изменились и его планы на будущее. Пока у него было только восемнадцать тысяч ливров дохода, оставленные ему родителями, он хотел стать нотариусом, но, — как сказал его кузен дерошским клеркам, — нужно быть дураком, чтобы начинать какую-нибудь карьеру, уже располагая таким капиталом, какой обычно сколачивают к концу этой карьеры. Итак, старший клерк отмечал таким завтраком первый день своей свободы и вместе с тем прием его кузена в контору. Фредерик, более благоразумный, чем Жорж, все же решил вступить на поприще прокуратуры. Не было ничего удивительного в том, что столь красивый и ловкий юноша, каким был Жорж, предполагает жениться на богатой креолке, а также в том, что маркиз де Лас-Флорентинас-и-Кабиролос на старости лет, по словам Фредерика, предпочел жениться на красивой девушке, а не на знатной; поэтому клерки конторы Дероша, происходившие из семей бедняков и никогда не бывавшие в свете, разрядились в свое лучшее платье и горели нетерпением улицезреть мексиканскую маркизу.
— Какое счастье, — сказал, вставая утром, Оскар Годешалю, — что я сшил себе новый фрак, панталоны и жилет и купил сапоги и что моя дорогая матушка приготовила мне целое приданое по случаю моего повышения в должности! Из двенадцати сорочек, что она мне подарила, шесть с жабо, и все шесть превосходного полотна!.. Теперь мы покажем себя! Вот если бы кому-нибудь из нас отбить маркизу у этого Жоржа Маре!
— Подходящее занятие для клерка из конторы мэтра Дероша! — воскликнул Годешаль. — Ты, видно, так и не укротишь своего тщеславия, голубчик?
— Ах, сударь, — воскликнула г-жа Клапар, которая принесла сыну галстуки и услышала слова старшего клерка, — дай бог, чтобы мой Оскар следовал вашим добрым советам! Я ему то и дело твержу: бери пример с господина Годешаля, слушайся его!
— Он молодец, — отозвался старший клерк. — Однако достаточно малейшего промаха, вроде вчерашнего, чтобы уронить себя во мнении патрона. Патрон не допускает неудач: на первый раз он поручил вашему сыну истребовать приговор суда по делу о наследстве, из-за которого двое знатных господ, два брата, судятся друг с другом; ну, Оскар и остался в дураках… Патрон был в бешенстве. Мне кое-как удалось исправить эту глупость: я сегодня уже в шесть часов утра был у секретаря и добился от него обещания, что получу решение суда завтра в половине восьмого.
— Годешаль, — воскликнул Оскар, подходя к старшему клерку и пожимая ему руку, — вы истинный друг!
— Ах, сударь, — вмешалась г-жа Клапар, — какое счастье для матери знать, что у ее сына такой друг; вы можете рассчитывать на мою благодарность до гроба. Остерегайся, Оскар, этого Жоржа Маре, он уже послужил причиной первого в твоей жизни несчастья.
— Каким образом? — спросил Годешаль.
Слишком доверчивая мать подробно рассказала клерку о злоключении ее бедного Оскара в «кукушке» Пьеротена.
— Я уверен, что этот враль приготовил нам на сегодняшний вечер какую-нибудь проделку в таком же роде… — сказал Годешаль. — Я лично не пойду к этой графине де Лас-Флорентинас, сестра хочет обсудить со мной условия нового ангажемента, поэтому я расстанусь с вами после десерта; но ты, Оскар, будь начеку. Вас, может быть, втянут в игру, тогда конторе Дероша нельзя малодушно отступать. Вот тебе сто франков — играй за нас двоих, — сказал добрый малый, протягивая деньги Оскару, кошелек которого несомненно опустошили сапожник и портной. — Но будь осторожен, не играй больше, чем на сто франков; не поддавайся опьянению ни от игры, ни от вина. Черт побери! Второй клерк-это уже особа с весом, он не должен ни играть на честное слово, ни переходить границы в чем бы то ни было. Став вторым клерком, надо уже думать о том, как бы стать стряпчим. Итак, пей в меру, играй в меру, держись с подобающим достоинством — вот тебе наказ. Главное — не забудь возвратиться домой к полуночи, так как в семь часов утра ты уже должен быть в суде, чтобы получить там решение. Веселиться никому не возбраняется, но дело — прежде всего.