Татары, придя в Крым лишь в конце XIV века, тоже занимались этим оборонительным сооружением. В правление хана Сахиб-Гирея Первого они с помощью турок углубили ров, усилили крепостной вал каменной кладкой в некоторых местах, построили небольшую крепость Ор-Капу с несколькими башнями и бастионами. Недалеко от крепости находились единственные на всем валу ворота с подъемным мостом, переброшенным через ров. После 1783 года крепость утратила свое стратегическое назначение и медленно разрушалась. Потемкин приказал отремонтировать ее и ворота с подъемным мостом, поскольку царица пожелала въехать на полуостров именно по этому мосту и затем осмотреть крепость Ор-Капу как образец османской фортификации.
Естественно, все приказания Григория Александровича были исполнены в точности. Теперь крымско-татарский полк разбил лагерь под заново побеленными стенами Ор-Капу, своим живописным видом воскрешая минувшую эпоху исламского владычества в этих краях. Дабы вольным сынам степей не пришло в голову что-нибудь, протоколом встречи не предусмотренное, на некотором расстоянии от них располагался другой лагерь – Копорского пехотного полка. Дула трех полковых пушек по странной случайности смотрели как раз в татарскую сторону.
О приближении царского поезда известил нарочный, прискакавший в Ор-Капу примерно за час до знаменательного события, то есть во втором часу пополудни 19 мая 1787 года.
День стоял чудесный. Степь, расстилавшуюся вокруг, покрывала густая и сочная трава, на солнце еще не выгоревшая. Она была подобна бархату, вытканному неведомой мастерицей-волшебницей. На этом зеленом бархате проступали узоры: то поля лиловых фиалок, то всплески бело-желтых ромашек, то острова красных тюльпанов, то прогалины светло-фиолетовых крокусов.
Степь не только цвела. Она звенела на тысячу голосов. Самые верхние ноты брали жаворонки, летающие высоко и потому едва различимые в голубизне небесного свода. Резкие крики дроф и журавлей, методичное пощелкивание скворцов и галок дополняли степную весеннюю симфонию.
Но вдруг грохот артиллерийского салюта заставил пернатых обитателей степи испуганно замолчать. Это царский поезд въехал на подъемный мост. «Ур-ра!» – дружно закричали пехотинцы-копорцы, построенные шпалерами вдоль дороги, ведущей от моста к крепости.
Спешенные татары находились за крепостью. Они с трудом удержали на месте своих полуобъезженных скакунов, напуганных громом выстрелов.
Императрица, сопровождаемая Иосифом II, графом де Сегюром, принцем де Линем, сэром Фитц-Гербертом, графом Кобенцелем и светлейшим князем Потемкиным, осмотрела крепостные сооружения. Затем путешественникам предложили легкий завтрак, сервированный внутри крепости.
После него Екатерина Алексеевна встретилась с крымско-татарскими вельможами, командовавшими сотнями в царском конвойном полку. Их представлял по списку, заранее составленному Аржановой, светлейший князь Потемкин как таврический губернатор.
Мусульмане, следуя многовековому обычаю кочевников, подали ниц перед великой повелительницей народов Севера. Всем им она вручала царский подарок – бриллиантовые перстни. Также монархиня произнесла краткую речь о своем благорасположении к жителям солнечной Тавриды по-французски, которую перевел на тюрко-татарский язык Абдулла-бей из рода Ширин.
Царский поезд двинулся дальше на юг.
Государыня теперь ехала в открытом экипаже, запряженном шестеркой лошадей цугом. Рядом с ней сидели император Австрии и принц де Линь, напротив – Потемкин и граф Кобенцель. Экипаж плотно окружал отряд всадников, одетых в одинаковые меховые шапки, обернутые чалмами, татарские кафтаны синего, коричневого и красного цвета и широкие лиловые шаровары.
Луи-Филипп де Сегюр и сэр Фитц-Герберт, находившиеся во втором таком же экипаже, от скуки принялись разглядывать свою восточную охрану. Они удивлялись тому, что русским за короткий срок удалось добиться единообразия в одежде, амуниции и вооружении кочевников, не склонных, как известно, ни к военной дисциплине, ни к порядку. Правда, весьма пестро одетые и вооруженные крымские всадники тоже присутствовали во множестве, но им не давал приближаться к каретам с монархами и послами этот хорошо подобранный, снаряженный и, судя по всему, отменно обученный эскорт.
Впрочем, иногда графа де Сегюра посещали миражи, видимо, вызванные бесконечным и однообразным степным пространством. В частности, он уверял сэра Фитц-Герберта, будто один из мусульманских воинов в эскорте есть переодетая женщина. Этот юный татарин, собою весьма красивый, часто скакал рядом с их экипажем и смотрел на графа пристально. На очередной остановке он проворно спрыгнул с коня и, подав послу руку, помог выйти из экипажа.
– Comment vous sens-vous? – спросил его татарин низким, хрипловатым голосом.
– Воn[8], – в некотором замешательстве ответил де Сегюр.
Теперь француз клялся и божился англичанину, что голос мусульманина, даже измененный, мог принадлежать только женщине, а рука его, одетая в перчатку из грубой лосинной кожи, все равно была слишком маленькая, тонкая, изящная. Фитц-Герберт хохотал от души:
– Вижу, граф, нам пора просить императрицу о ночевке в каком-нибудь здешнем гареме. Говорят, восточные вельможи имеют привычку обмениваться своими наложницами, равно как и лошадьми. Отчего бы не взять в наем какую-нибудь из их красоток? За вознаграждение, конечно…
Аржанова позволяла себе такие шалости только потому, что чувствовала: все у них идет отлично!
Царский поезд двигался по степной дороге со скоростью, предписанной светлейшим князем. На остановках его встречали и осыпали первыми полевыми цветами мирные татары, караимы, греки, армяне, русские (пока их было здесь очень мало), крымчаки, цыгане и другие жители полуострова. Двухэтажный путевой дворец, построенный в урочище Ай-Бар, находился в превосходном состоянии и понравился царице. Она в нем ночевала. Другие же знатные путешественники расположились рядом в палаточном лагере, окруженные все тем же молчаливым и суровым эскортом. Вокруг этого островка шумел многоликий татарский стан.
Принц де Линь пришел навестить графа де Сегюра. За ужином они делились невероятными крымскими впечатлениями.
– Согласитесь, любезный Сегюр, – смеялся принц, – что толпы татар, которыми мы окружены, могли бы наделать тревоги на всю Европу, если б вздумали вдруг потащить нас к берегу, посадить на судно августейшую государыню и могущественного императора, увезти их на Босфор и продать султану Абдул-Гамиду, владыке и повелителю всех правоверных…
– Эти мысли просто не приходят им в голову, – мрачно ответил посол Франции и про себя добавил: «А жаль!»
– Неожиданный опыт доверчивости удался, – продолжал весельчак де Линь. – Монархиня сама пожелала, чтоб во время ее пребывания в Крыму ее охраняли татары, презирающие женский пол, злобные враги христиан, лишь недавно покорившиеся ее власти.
– Да, опыт удался, – согласился Луи-Филипп де Сегюр и добавил: – Интересно, во что все это обошлось российской казне?
Опытный путешественник, пятидесятилетний аристократ принц де Линь, перестав улыбаться, наставительно сказал соотечественнику:
– Вам, граф, лучше думать о более знакомых вещах. Например, о казне французского короля. Ведь она ныне пребывает далеко не в блестящем виде…
На это послу Франции нечего было ответить.
Если бы Людовик XVI имел достаточно средств, то вооружение Турции для войны с Россией шло бы гораздо быстрее, в Крыму, как пятнадцать лет назад в Польше, уже вовсю полыхали бы военные действия. Одни беи и мурзы во имя великой свободы и независимости воевали бы с другими беями и мурзами, столь сокрушающего смысла слову «свобода» не придающими. Земледельцы, садоводы и ремесленники бросили бы свои занятия и вступили в отряды, противоборствующие друг с другом. Оттого в благодатный южный край пришли бы голод и разруха. Российской императорской армии пришлось бы успокаивать и тех и других, а российскому правительству – тратить огромные суммы. Никакого бы путешествия императрицы в Крым, само собой разумеется, не состоялось бы. И в Париже радостно потирали бы руки. Еще бы! Европейским державам удалось бы посадить в лужу бесцеремонных русских, воображающих, будто они могут быть победителями…
Ак-Мечеть, или «Белая Мечеть», то есть по-новому Симферополь, великую царицу не заинтересовал. Она уже видела в Крыму такие пыльные городки с кривыми улицами, состоящими из одних глухих и высоких заборов, с фонтанами на площадях, с минаретами, вздымающимися ввысь возле мечетей, откуда пять раз на дню завывали муэдзины.
В путь двинулись после часовой остановки, связанной с заменой упряжных лошадей на почтовой станции. Это происходило на всем протяжении от Санкт-Петербурга до Тавриды. Упряжных лошадей, пробежавших около тридцати километров, отпрягали и оставляли отдыхать. Новые кони занимали их место, чтобы с полной отдачей сил промчаться по дороге до очередной почтовой станции и там найти отдых, корм и питье.
Крымские упряжные лошади, купленные у того же карачи Адиль-бея, особой статью не отличались и ростом были маловаты, не более 152 сантиметров в холке. Нрав, однако, они имели дикий. Табунщики татарского вельможи просто-напросто их плохо объезжали. Хотя по условиям контракта таких полуобъезженных и полуподготовленных лошадей для царского поезда принимать не следовало. Но требовалось их слишком много, и за всеми уследить не представлялось возможным.
Только сейчас Аржанова вместе с корнетом Чернозубом и сержантом Ермиловым обратили внимание на то, что кучера и берейторы с трудом ставят вороных, каурых, гнедых и рыжих на места в упряжке, то есть строят цуг: первая пара, вторая пара, третья пара, четвертая пара. Экипаж императрицы, изготовленный в Санкт-Петербурге английским мастером Джонсом, был роскошно отделан, очень удобен для пассажиров и вместе с тем весьма тяжел и неповоротлив на ходу. Пока дорога пролегала по ровной, как доска, местности, лошади этого не чувствовали. Теперь же впереди находились узкости, спуски и подъемы, ибо царский поезд, миновав степную часть полуострова, вступил в его предгорье, живописное, красивое и для путешественников опасное.
Забыв про Луи-Филиппа де Сегюра и его секретное королевское поручение, Анастасия провела короткий военный совет. Более половины эскорта они с Чернозубом решили сосредоточить возле открытой кареты самодержицы всероссийской и впереди ее, по бокам же ехать всадникам в два ряда, строй – «колено о колено».
Наконец, берейтор, сидевший на лошади передней, четвертой пары, заиграл в рожок. Царский поезд тронулся с места, постепенно набирая скорость. Сперва мелькали по сторонам замызганные симферопольские окраины. Примерно через полтора часа перед путешественниками открылся величественный вид. Весенняя степь постепенно переходила в зеленые предгорные долины с виноградниками и садами, дальше в голубой дымке рисовались вдали вершины главной крымской горной гряды.
Лошади шли ровной рысью.
Аржанова теперь следовала рядом с экипажем государыни. Колено о колено с курской дворянкой с внешней стороны двигался унтер-офицер Прокофьев. Иногда она с ним обменивалась короткими фразами. Корнет Чернозуб в красном кафтане, богато расшитом серебром, находился впереди эскорта справа, сержант Ермилов в синем кафтане, также причудливо украшенном, – слева. Анастасия видела их спины.
Повернув голову налево, она встречалась взглядом со светлейшим князем Потемкиным, сидевшим спиной по направлению движения, аккурат напротив императрицы. Григорий Александрович на французском языке давал пояснения государыне, императору Иосифу II, принцу де Линю и графу Кобенцелю. Он рассказывал им о фруктовых деревьях, произрастающих в Тавриде, о системе татарских арыков, питающих сады во время засушливого лета.
Дорогу от Симферополя до Бахчи-сарая Аржанова знала как свои пять пальцев. На ней, уже недалеко от бывшей ханской столицы, имелся участок с довольно крутым и длинным спуском, окруженным скалами. Вспоминая свои прошлые деяния на полуострове, Флора оценивала его как идеальное место для засады. Но никаких засад здесь ныне не предвиделось, потому что они с Мещерским расположили у скал полуроту Вятского пехотного полка, первый батальон которого квартировал в Бахчи-сарае.
Два кучера и три берейтора, не убавляя аллюра, подвели экипаж императрицы к данному участку. Впоследствии, при дознании, проведенном Аржановой, они объясняли это тем, что не знали в точности всех особенностей здешней грунтовой дороги: большое количество камней, мелких и крупных, отвесные уступы, в двух местах близко подступающие к дороге и ограничивающие видимость, крутой спуск.
На самом спуске тяжелая царская колесница стала сильно напирать на коней в упряжке, как бы подгоняя их. Они поневоле ускорили бег, хотя надо было уже тормозить. В следующую минуту два или три камня, отскочив от больших колес, с треском ударились о скалу. В узком пространстве они создали эффект, подобный выстрелам. Степные скакуны карачи Адиль-бея их никогда не слышали, здорово испугались и понесли.
Экипаж, подскакивая на ухабах и тяжело переваливаясь на рытвинах, помчался по дороге вниз. Напрасно оба кучера натягивали вожжи и орали как оглашенные: «Оп-па!» Напрасно берейторы, сидевшие на лошадях второй, третьей и четвертой пары, пытались их остановить. Ничего у них не получалось. Всадникам эскорта тоже пришлось прибавить скорости, но кирасиры и драгуны вполне владели своими четвероногими боевыми товарищами, отлично выезженными.
Потемкин, прервав рассказ о садах и фруктах, смотрел теперь на Аржанову. По его губам она читала одно слово: «Опасно!» Но не только слишком выразительный взгляд светлейшего князя в тот момент запомнился курской дворянке. Государыня повернула голову к юному восточному всаднику в чалме, украшенной спереди алмазной кокардой и страусовыми перьями. Ее лицо было абсолютно спокойным, а бирюзовые глаза, как обычно, излучали приветливость и доброту.
– Остановите их, Флора, – негромко произнесла самодержица всероссийская.
– Слушаюсь, ваше величество!
То, что сейчас великая царица вспомнила служебный псевдоним Аржановой и произнесла его вслух, наполнило сердце Анастасии каким-то небывалым и восторженным чувством. Она уже знала, что делать. Исполнительный унтер-офицер Прокофьев по ее приказу поскакал к корнету Чернозубу с повелением обогнать царский экипаж и в метрах двадцати за спуском всем кирасирам спешиться и лечь на дорогу. Лошади, даже взбесившиеся, никогда не пойдут по людям. Сама Аржанова вместе с тремя солдатами справа, а сержант Ермилов с солдатами слева теперь неслись по дороге бок о бок с упряжными конями и помогали берейторам уменьшить их аллюр.
Алмаз не сразу понял, что от него требуется. Большой любитель скачки, особенно – наперегонки, он даже удивленно оглянулся на хозяйку, чувствуя, как упорно и настойчиво она удерживает его. «Рысью, Алмаз, рысью!» – командовала курская дворянка, вплотную подводя арабского жеребца к правому скакуну первой пары, впряженной в экипаж без берейтора.
Анастасии удалось схватить левой рукой вожжи, и теперь она натягивала их, усиливая действия кучера. Алмаз же, притираясь левым боком к обезумевшей лошади, заставлял ее идти галопом гораздо медленнее да в придачу к тому слегка покусывал за холку. Бедное животное пребывало в полной растерянности и уже кое-как переставляло ноги, ибо таким манером жеребцы по большей части и добиваются благосклонности кобыл перед соитием.
Лошади действительно остановились.
Произошло это прямо перед кирасирами в восточных кафтанах, лежащими на дороге лицом вниз. Головы они на всякий случай прикрыли руками. Первым в этом ряду храбрейших находился несравненный и могучий Остап Чернозуб. Меховая шапка, обмотанная чалмой, валялась рядом. Затылок украинца, обритый наголо по татарскому обычаю, блистал на майском солнце. Далее занимали места еще шесть рядовых. Остальные стояли поодаль, держа под уздцы верховых коней, собственных и тех своих товарищей, кто лег на дорогу.
Знатные путешественники вышли из экипажа. После пережитого приключения им, конечно, хотелось побыть на твердой земле и еще раз оглядеться вокруг, чтобы правильно оценить только что свершившееся событие. С особым интересом они наблюдали, как восточные воины, вызволившие их из беды столь необычным способом, поднимаются на ноги, отряхивают свои роскошные кафтаны от белой дорожной крымской пыли, пересмеиваются, переговариваются.