Теперь у Муртаза-эфенди, благополучно пережившего присоединение Крыма к России, объявилось огромное количество родственников в Стамбуле. Они слишком часто навещали его, слишком долго вели какие-то беседы с некоторыми прихожанами соборной мечети. Интересно, что обсуждают под величественными куполами Джума-Джами турки и татары? Неужели одно толкование священной книги всех мусульман – Корана?..
Установить наблюдение за Муртаза-эфенди и его гостями с берегов Босфора не составляло труда. Рабие, часто навещавшая русскую подругу в Симферополе, привозила ей письма от брата, в которых не понимала ни слова ни по-французски, ни по-татарски, ибо была неграмотна. Обучение плетению килимов шло успешно, сбор информации о подпольной террористической группе – тоже. Однако Аржанова выжидала. Сейчас требовалась эффектная акция, получившая бы резонанс в обществе Таврической губернии и давшая бы в руки русской разведки не только самих заговорщиков, но и вещественные доказательства их преступной деятельности.
Такой день настал.
В Симферополь прискакал на взмыленной лошади гонец от Абдуллы-бея. Донесение, доставленное им, было кратким: в Гезлеве-Евпаторию прибыло турецкое торговое судно, ящики, сгруженные с него ночью, перенесены в мечеть, в доме Муртаза-эфенди находятся никому незнакомые люди. Значит, надо действовать немедленно. Но Анастасия еле-еле ходит, врач говорит о скорых родах.
– Поезжай, милый, – курская дворянка, лежа на диване, протянула донесение князю Мещерскому.
– Ну, если ты доверяешь… – на всякий случай произнес он, бросив взгляд на кривые строчки, начертанные по-французски.
– Только возьми их живыми. Найди надежных свидетелей для открытого процесса в Симферополе.
– Постараюсь.
– Да все получится. Сержант Чернозуб и унтер-офицер Ермилов помогут тебе.
– Во имя нашего будущего ребенка, – Михаил положил руку на живот супруги, теперь округло выступающий под просторным платьем. Девятимесячный плод, обитавший там, живой и энергичный, отозвался на прикосновение толчком ноги. Анастасия сперва поморщилась от боли, но потом улыбнулась:
– Мы с малышом будем тебя ждать…
В древние времена на месте Евпатории было греческое поселение Керкинитида. Итальянцы, владевшие полуостровом почти два с половиной столетия, не оценили ее расположения и никаких укреплений не построили. Зато турки, прибывшие сюда на кораблях летом 1475 года, взглянули на Керкинитиду иначе. Довольно быстро, за два-три года, они возвели крепость и дали ей название «Гезлев» или «Гезлеве», с ударением на последнем слоге. Перевод этого слова неясен, но возможно, что-то связанное с наблюдением, с глазом султана, вечно озирающим свои владения.
Когда турок из Крыма прогнали русские и возникло независимое и свободное Крымское ханство, Гезлеве получила пышное наименование «ханской крепости». Но денег на ее модернизацию и ремонт Шахин-Гирей в своей казне так и не нашел. После создания Таврической области наши инженеры обследовали Гезлеве и признали ее не соответствующим современным требования фортификации. Кроме того, Российская империя уже начала возводить собственную военно-морскую базу и крепость Севастополь. При таком раскладе бывшая османская твердыня Гезлеве становилась обычным торговым портом.
Мощные стены, сложенные из бута и пиленого известняка-ракушечника толщиной в три-пять метров и высотой в шесть-восемь метров, постепенно разрушались. Земляной ров, некогда заполненный водой, теперь высох и зарос бурьяном и маленькими деревцами можжевельника.
Однако восточные ворота крепости – «Одун-Базар-Капусу» – куда сходились дороги из Ак-Мечети, Бахчи-сарая и Перекопа, производили впечатление очень крепких и даже недавно отремонтированных, что соответствовало действительности. Их дубовые створки, скрепленные металлическими полосами, запирали на ночь на две толстые балки. Крымская степь, все еще населенная дикими кочевниками, казалась людям, пришедшим из великой северной страны, опасной и совершенно непредсказуемой.
Солдаты в таких же летних полотняных кителях, как и кирасиры, взяли ружья «на караул» перед коллежским советником князем Мещерским и его охраной. Экипаж на хорошей скорости миновал «Одун-Базар-Капусу» и помчался по улице Каменной, ведущей к зданию городской управы. Здесь важного чиновника из губернской администрации встретил сам городничий Кандауров. Абдулла-бей из рода Ширин находился внутри здания, в одной из темноватых, маленьких комнат, выходивших окнами во двор. Он увидел Мещерского и в тревоге задал всего один вопрос:
– Где Анастасия-ханым?
Запнувшись, Михаил ответил:
– К сожалению, она… Она болеет. Но вам, достопочтенный Абдулла-бей, моя жена передала кое-что… во исполнение вашего с ней договора.
– Договор был, – подтвердил бывший каймакам.
Кожаная плоская сумка с сотней золотых червонцев, разложенных в ней по карманчикам, нашитым по ее бокам и внутренним стенкам, перешла из рук Михаила в руки татарского вельможи.
– Это – аванс, любезный друг, – сказал ему по-французски Мещерский. – После успешного завершения операции вы получите остаток, примерно равный первоначальной сумме.
– Я знаю, – Абдулла-бей приподнял в руке сумку, как бы определяя ее вес. – Следуйте за мной, князь…
Не ожидал такого подвоха Муртаза-эфенди от городничего Кандаурова, которому заплачено было немало. Но командир гарнизонного батальона городничему не подчинялся. Увидев бумагу с государственной печатью в руках у князя Мещерского, он тотчас отрядил в его распоряжение солдат. Очень тихо они окружили дом имама, расположенный в глубине двора соборной мечети. Конечно, в этом им помогли сумерки, а также беспечность имама, уверенного в добром расположении к нему городничего Кандаурова. Когда важные турецкие гости, рассевшись на кожаные подушках вокруг богатого достархана, взяли по первому чебуреку с большого медного блюда, кяфиры, или неверные, ворвались в комнату. Молодой пехотный офицер, уже освоивший местную лексику, приставил пистолет к голове священнослужителя и сказал:
– Турмах, огълу къатыр! Нереде анахтарлар[5]?
Соборная мечеть, построенная знаменитым турецким архитектором Ходжи Синаном, была огромна. Тем не менее из-за превосходно рассчитанных пропорций здание казалось слово бы парящим над землей, устремленным в небо. Как и крепость Гезлеве, его возводили, используя в основном местный камень-ракушечник, несущие же части выполнили из известняка, плотно подогнав его плиты одна к другой. Центральный зал Джума-Джами достигал высоты примерно 22 метра. Он имел сферический купол. С западной и восточной стороны зала находились обширные двухэтажные галереи, прикрытые несколько приплюснутыми куполами. Главный, северный фасад украшал так называемый «притвор» с колоннами и арками.
Заблудиться в Джума-Джами, особенно человеку, попавшему в мусульманский храм впервые, ничего не стоило. Потому Мещерский задумался, озирая высокую стену западного фасада с семью стрельчатыми окнами наверху и двумя дверями внизу. За ним, скрывая фонари под полами плащей, остановились кирасиры и солдаты из гарнизонного батальона.
Между тем подвалов в мечети не существовало.
Следовательно, тайник и, возможно, – террористы, укрывшиеся в нем до поры до времени, находятся где-то здесь, за этой толстой стеной здания, по форме близкого к кубу, за его галереями, за извилистыми переходами между ними, за узкими коридорами, за крутыми деревянными лестницами, за балконами, нависающими над центральным залом.
Этот зал с его михрабом, или открытым алтарем, устроенным в центре южной стены, и мимбером – кафедрой, откуда имам произносил проповеди, Михаил исключил из мест поиска сразу. Во-первых, нельзя оскорблять чувства верующих. Во-вторых, даже самые отпетые бандиты, то есть добродетельные мусульмане, прибывшие на полуостров проводить «джихад», или священную войну против неверных, едва ли решатся хранить порох и оружие поблизости от михраба. В Джума-Джами он был красиво отделан восемью рядами резных, раскрашенных полуколонн, растительным орнаментом и наведенными на стене сусальным золотом надписями на арабском языке. Одна из них, например, гласила: «Прежде молитвы очисти совесть свою перед михрабом».
Понятия о совести в исламском мире весьма своеобразные. На них коллежский советник даже не рассчитывал. Он взял связку ключей, изъятых у Муртаза-эфенди, нашел один, подходящий к двустворчатой, изготовленной из дуба, двери в западной стене мечети, открыл ее и обернулся к солдатам:
– Очень тихо! Очень осторожно! Тот, кто найдет тайник, получит пять золотых рублей…
Сержант Чернозуб и унтер-офицер Ермилов шли, почти касаясь плечами друг друга. Ермилов нес фонарь, в котором колебалась от невидимых движений воздуха и мерцала свеча. Чернозуб держал наготове пистолет. По их разумению, у двери в комнату с оружием должен был стоять охранник. Во всяком случае, кирасиры бы поставили его обязательно. Охраннику предназначалась пуля из пистолета. Всех остальных неприятелей отважные латники Екатерины Великой намеревались взять в плен в ходе рукопашной схватки.
Как ни старались Чернозуб, Ермилов и идущие за ними рядовые двигаться осторожно, ступени деревянной лестницы под их тяжелыми сапогами отчаянно скрипели. Они словно давали сигнал хозяевам мечети: «Тревога!» Но, похоже, сигнала никто не слышал. Гулкая тишина и непроглядная темнота царили на галерее западной стороны. Русские беспрепятственно поднялись на второй этаж, медленно пошли по коридору, повернули по его ходу направо и тут остановились. Приглушенные голоса, блеск огня и тени от него на стене – все указывало на то, что поиск увенчался успехом.
Чернозуб и Ермилов переглянулись и дали солдатам знак приготовиться к бою. Глухая каменная стена послужила им хорошим прикрытием. Прижимаясь к ней спинами, русские шаг за шагом пробирались к маленькой комнате, освещенной изнутри, и уже отчетливо слышали разговоры тех, кто в ней находился:
– Анги саат?
– Тез он.
– Бен истерым раатланмах.
– Бир шей! Тохта. Бу чабык.
– Бах! Ким онда[6]…
Но это были последние слова татарина или турка – что впоследствии они так и не определили, – стоявшего у двери. Чернозуб, прижав пистолет к его животу, надавил пальцем на спуск, и выстрел получился не столь громким, как обычно. Огнестрельное оружие сержант тотчас отшвырнул в сторону и огромным своим кулачищем нанес удар по скуле первого бросившегося к нему заговорщика.
Подобный удар, направленный в висок, стал бы последним в жизни добродетельного мусульманина. Однако Чернозубу приказали не убивать без нужды, а только захватывать в плен. Потому богатырь-украинец с ходу лишил противника сознания и принял участие в дальнейшей яростной драке. Нельзя сказать, будто схватка обошлась без потерь с нашей стороны. Террористы сопротивлялись до последнего. К тому же у них имелось оружие: кинжалы, ятаганы, сабли и пистолеты, правда, не все их они успели зарядить.
Больше других пострадал унтер-офицер Ермилов.
Какой-то ошалелый турок на мирное предложение сдаться не ответил и тут же ятаганом распорол ему весь правый рукав кителя, при том глубоко поранив руку от плеча до локтя. Однако выстрелы из двух пистолетов, которые произвели заговорщики, вреда никому не причинили. Первая пуля попала в оштукатуренную стену, вторая – в пол. В тесной комнате, заставленной длинными ящиками с ружьями, прицеливаться действительно было трудно. Выстрелы же, добавив черного порохового дыма, только помогли русским в рукопашном бою одолеть азиатов. Под шумок они крепко избили своих противников, всех уложили на пол лицом вниз и связали им руки заранее приготовленными сыромятными ремнями.
Не только ружья доставило в Евпаторию торговое судно, пришедшее из турецкого порта Синоп, но и порох, свинец, деньги. Мешки с порохом находились в другой комнате, обнаруженной лично князем Мещерским. Там порох раскладывали по каким-то коробкам вместе с мелкими кусочками свинца два татарина, крайне удивившиеся появлению коллежского советника. Сражаться с ним они не стали, а сразу повалились на колени и запросили пощады.
В общем, вечер прошел беспокойно.
Пока отправляли арестованных в местную тюрьму, пока описывали найденное военное имущество, пока опрашивали свидетелей, которые все-таки нашлись, в чем состояла прямая заслуга Абдуллы-бея. Очень заинтересовали князя Мещерского дружеские и сердечные отношения Муртазы-эфенди с городничим Кандауровым, но это дело требовало особых разбирательств. Доказать факт подкупа надо еще уметь. Заночевал управитель канцелярии таврического губернатора вместе с кирасирами в усадьбе татарского вельможи, хорошо охраняемой.
Бывший каймакам радовался удачному исходу операции не меньше русских. Он приказал заколоть трех барашков и устроил для всех ужин в саду, где его слуги жарили на открытом огне шашлыки из молодого и свежего мяса, сладкого, как мед. В изобилии подавали также татарский национальный хмельной напиток из перебродившего пшена – «бузу». Абдулла-бей предложил князю задержаться у него в гостях на денек-другой, чтобы, пользуясь полным штилем на море, выйти на лодке порыбачить.
– Нет, – сказал Михаил. – Завтра на рассвете мы уедем.
– Куда спешить смелому воину?
– Домой и только домой.
– Так приказала Анастасия-ханым? – татарин хитро улыбнулся.
Мещерский поставил на достархан недопитую пиалу с «бузой» и хмуро взглянул на собеседника. Пожалуй, теперь ему можно сказать о том чувстве тревоги, которое не оставляло коллежского советника в последние часы:
– Анастасия Петровна – на сносях. Она вот-вот родит. В это время я должен быть рядом с нею…
Если бы он мог, он бы гнал лошадей галопом от Евпатории до Симферополя. Однако силы животных небезграничны. Им нужен отдых, корм, вода. Кроме того, с отрядом следовала крытая арба, в которой находились пять – по мнению Мещерского – главных участников подпольной исламской террористической группы. И не Муртаза-эфенди, конечно, хотя вопрос о высылке имама в Турцию уже решен, но два его дальних родственника и трое турок с торгового корабля, которые находились в той комнате, где стояли ящики с ружьями. Еще шестерых татар Михаил оставил на гауптвахте гарнизонного батальона с приказом сторожить их весьма прилежно, но не допрашивать и уж тем более – не бить.
Князь и княгиня Мещерские арендовали усадьбу не в центре Симферополя, а на северной его окраине. Большой двухэтажный дом с хозяйственными постройками и тенистым садом, спускающимся к реке Салгир. Открывая ворота усадьбы, слуга сказал Михаилу, что его сиятельство приехал вовремя. Сегодня в полдень у барыни начались схватки, здесь находится акушерка, а час назад прибыл и полковой лекарь, вызванный из штаба Копорского пехотного полка, расквартированного в губернском городе.
Переступив порог дома, коллежский советник услышал приглушенный крик. Кричала Анастасия. Хотя ее уложили рожать в самой дальней комнате, этот крик, исполненный боли и почти животного страха, разнесся по всему первому этажу.
Не вполне владея собой, Михаил кинулся в комнату к жене. Первое, что поразило его, было белое, как снег, запрокинутое вверх и покрытое испариной лицо курской дворянки. Она лежала на высоких подушках, подложенных ей под спину и под голову, и быстро, шумно дышала.
Мещерский хотел возмутиться действиями медика, даже не пытающегося облегчить страдания его супруги, как полковой лекарь, решительный молодой человек в очках, схватил его за руку и вытолкал в коридор. Придерживая за собою дверь, он довольно грубо сказал князю, чтоб тот не вздумал соваться сюда снова, потому что это зрелище – не для слабонервных.
– Но, сударь, позвольте! – коллежский советник, будучи в отчаянии, уцепился за лямку длинного лекарского фартука. – Надо же что-то делать! Она… Она умирает!
Военный врач посмотрел на него сквозь стекла очков, как на сумасшедшего:
– Да все в порядке, ваше сиятельство! Воды отошли. Сердцебиение плода прослушивается. Схватки уже идут через одну-две минуты.
– А когда… – опять заговорил Мещерский.
– Скоро! – перебил его лекарь и с силой захлопнул дверь за собой.
Сперва Анастасия, лежавшая в одной рубашке на низком татарском диванчике – «сете», стеснялась молодого лекаря, когда он подходил к ней проверять пульс, вытирать пот со лба, прикладывать стетоскоп к животу. Но через три часа ей уже было абсолютно все равно. Роды затягивались, и она, обессиленная болями, плохо воспринимала происходящее.