Однако дошли они без приключений, на ходу обсуждая, как бы объяснить спелеологам свой поздний визит в лагерь.
– Ты молчи, Кать, я сама что-нибудь совру, – сказала Краснова и вздохнула: – А Катьку снова мама из садика забрала. Наверное, решила – я на свидание помчалась. Знаешь, после развода она как-то ко мне изменилась, что ли… Не знаю, что она думает, но… У меня сейчас никого нет. Не везет мне что-то. А мама… вдруг среди ночи позвонит: ты одна? Или рано-рано утром, когда мы с Катюшкой еще спим, вдруг нагрянет. Вроде бы по пути на базар, а сама… Такое ощущение, что она меня контролирует, что ей неприятно, если у меня вдруг кто-то появится.
– Она просто беспокоится за тебя.
– Да, конечно, но… Мне двадцать восемь лет, жизнь уходит. Катька растет, а я… Мама не понимает, что уходит, улетучивается моя жизнь. Ей же все кажется, что мне шестнадцать. А при слове «презерватив», когда она по телевизору его слышит, ее всю коробит.
Катя помалкивала. Краснова редко изливала душу. Если откровенничала, то в основном о своем бывшем муже. О своих непростых отношениях с матерью не говорила никогда. Словно чувствовала: в этом Катя не судья и не советчик.
Сквозь деревья они увидели яркие отблески костра. Так Кате и запомнилась эта ночь: стволы сосен, блики багрового пламени на коре, костер, в который то и дело кто-то из спасательниц подбрасывал хворост. Искры взлетали в небо ярким снопом, валил густой белый дым.
– Нет, главную роль тут все же играет страх. Парализуется сама возможность искать выход из положения. А физическое состояние тут вообще ни при чем. Страх всему причина, – громко говорил кто-то из сидевших вокруг костра.
Катя увидела Полный Сбор: вокруг огня сидели человек двадцать – на лапнике, на пнях, на спальных мешках, на «пенках». Все это были молодые девицы. «Воительницы», – отчего-то подумалось Кате. Свет пламени ложился на их лица. Почти все были одеты по-походному – в спортивные костюмы, джинсы. Но от жара костра многие сняли куртки и сидели в лифчиках от купальников. Загорелые, гибкие, сильные, молодые тела.
Катя увидала Гордееву. Да, теперь, без каски, без уродливого комбинезона, она бесспорно признала в ней ту, которая, как заправская нудистка, загорала на лесной поляне. Гордеева курила сигарету, щурилась на огонь. Слушала болтавших у костра. Загорелая ее рука покоилась на плече темноволосой девушки. Катя уже встречалась с ней и помнила, что ее имя Женя.
А в самом центре этого девичьего цветника на пне восседал единственный мужчина. Швед, в джинсах, тельняшке, с початой бутылкой пива в руке. Именно тельняшка бросилась Кате в глаза. Ну, как же, она уже видела ее на снимке. За тем, собственно, и приехала сюда. Этот Швед, христианского имени которого она до сих пор не знает…
Швед был пьян. В траве рядом с ним валялось много пустых пивных бутылок. Навеселе были и некоторые из спасательниц. И от этого Кате стало неприятно. Как? Ведь слова «спелеолог», «спасатель» всегда ассоциировались у нее с неустанным подвигом – самоотверженным, напряженным, бесконечным. Ей казалось: спасатели на месте ЧП работают как заводные, как роботы, без сна и отдыха. Так, по крайней мере, о них говорили. А тут… Пустые бутылки, посиделки. Словно обычные заезжие туристы… Пьяницы!
– Девчонки! Привет! – с ними, увидев их первой, поздоровалась спасательница Женя. Гордеева убрала с ее плеча руку, расслабленно и вместе с тем стремительно поднялась.
– Добрый вечер, какими судьбами так поздно к нам?
Варвара сильно покраснела и забормотала что-то про лодочную прогулку до Черного леса, про ребят на моторке, про сломанный лодочный мотор.
– Немного до яхт-клуба не дотянули, заглох, они нас высадили, сами лодку ремонтируют, а мы на автобус, да вот костер ваш увидели.
«А еще хвалилась, что умеет врать», – с досадой подумала Катя.
– Я знала, что это ваш лагерь, – сказала она.
– Садитесь, – Гордеева пригласила их как гостеприимная хозяйка. – Чаю с малиной хотите?
– Они ж с реки, замерзли, промокли, наверное. – Швед, покачиваясь, поднялся. – А ты, Алечка, им чай… Им спирту надо дать. – Он наклонился, явно намеренно задев при этом Краснову, и извлек откуда-то бутылку водки. – Евгения, подай гостям наши фирменные фужеры.
Женя ушла в одну из палаток и принесла две огромные алюминиевые кружки. Швед щедро налил из бутылки при гробовом ехидном молчании спасательниц.
– Речной русалочий коктейль. – Он галантно поднес «фужер» сначала Красновой, а потом и Кате.
Краснова спокойно взяла кружку.
– Ваше здоровье, – пискнула она тоненько и залпом выпила. Не закашлялась даже. – Водка, – констатировала она. – Или самогон?
– А ты что, солнышко, тоже из милиции? – Швед смерил ее взглядом, она доходила ему лишь до плеча. – Нет, вот кто у нас лицо официальное, при погонах. – Он отвесил Кате шутовской поклон.
– Выпейте, это водка, вы согреетесь. А ты, Пашка, прекрати трепаться.
Гордеева сказала как отрезала. Голос у нее был приятный, мелодичный, грудной, но все же очень даже командирский. Катя глотнула из кружки. Ничего, не умерла. Спирт огнем ожег горло, а по телу сразу разлилось тепло.
– Садитесь к огню. – Кто-то из спасательниц притащил «пенку».
Они сели в круг. Несколько минут царило неловкое молчание, как бывает, когда в сплоченной компании появляются чужие. Потом потихоньку разговор возобновился. Швед открыл еще одну бутылку пива.
– Алина, новости какие-нибудь есть? – спросила Катя.
Гордеева отрицательно покачала головой.
– А сегодня вы туда спускались?
Гордеева кивнула.
– Все по тому же маршруту шли?
Гордеева снова молча кивнула. Лицо ее стало задумчивым, почти угрюмым. Она наклонилась к Жене, что-то тихо сказала. Та снова встала, направилась в палатку и вернулась с тремя крошечными пузырьками в руках. Подошла вплотную к костру и вылила по нескольку капель из каждого пузырька в пламя.
В воздухе тут же разлился свежий терпкий аромат.
– Ароматерапия, – сказала Женя, поймав вопросительный Катин взгляд. – Пять капель бергамота, три базилика, пять мелиссы. На сегодняшний вечер это оптимальное сочетание.
– А на другой вечер сочетание масел будет другим? – спросила Краснова.
Женя улыбнулась.
– Она настоящий травник, – сказала Гордеева. – Целую коробку экстрактов с собой всюду возит.
Видимо, ароматерапия возымела действие: разговор оживился. Спасательницы и Швед заговорили о дне предстоящем. Швед настаивал на том, что надо проверить какой-то девятый маршрут. А часть спасательниц, среди которых громче всех говорила уже знакомая Кате Майя, возражали: на девятом, мол, осыпи, опасные участки. И уровень прохода настолько сложен, что трудно поверить, что новички (Катя поняла, что под этим словом подразумевались пропавшие) сунулись бы именно туда.
– Я не понимаю, почему ты так упорно избегаешь седьмого маршрута, – воскликнула Майя. – То есть понимаю, конечно, но все это глупости, Пашка, дикость! С кем не бывает случайностей!
Швед смотрел в огонь. Катя видела: он пьян.
– Алина, ну скажи хоть ты ему!
– Он наш проводник, он и решает, – устало откликнулась Гордеева.
– Я почти треть седьмого маршрута одна прошла, почти до самой камеры добралась, а он…
– Дура, – процедил Швед и швырнул пустую бутылку из-под пива через костер. Она со звоном разбилась о ствол сосны.
– Камера… надо же какое название. – Катя усмехнулась. – Я думала, только у нас такие в ходу, но никак уж не в спелеологии. Что за камера?
– Камера Царицы, – ответил Швед.
– Не слушайте его. – Женя снова капнула на хворост в костре ароматные масла. – Он просто пьян. И просто болтает. Рад каждому свежему слушателю повторять свои сказки.
– Обожаю сказки, – призналась Катя, улыбнувшись Шведу.
– Ну, знаете, подобные места всегда полны слухов, легенд. Заброшенные шахты, катакомбы, усадьбы, замки, старые дома – все это со временем обрастает разной фантастической шелухой. – Гордеева говорила негромко, хорошо поставленным голосом, словно лекцию студентам читала. – И в пещерах так же. Кто занимается спелеологией, частенько с этим сталкивается. И в каждом месте придумывают про пещеры что-то свое. Не бывали в Новоафонской, нет?
Катя и Варвара в один голос ответили «нет».
– Туда туристов раньше возили, очень популярно было. И все там внутри оборудовали: маршруты, электричество, подсветка. Но и там каждый гид обязательно рассказал бы вам историю о местных духах, привидениях. О святом отшельнике, о замурованных в горе влюбленных, которые до сих пор не находят покоя.
– А в Саблинских катакомбах рассказывают о Белом Дьяволе, – сказала Майя.
И до Кати дошло: они присутствуют на классическом вечере отдыха и сказок под названием БАЙКИ У КОСТРА.
– Саблинские катакомбы, где же это? – поинтересовалась Краснова.
– Под Питером у нас, мы там стажируемся каждый год. А про Белого Дьявола говорят, что встреча с ним под землей к неминуемому обвалу и затоплению шахты. И перед тем, как идти вниз, надо ему жертву принести – оставить на камне хлеб, сигареты, водку, если есть, или значок. Значки он очень уважает, коллекционирует, наверное. – Майя фыркнула.
– Но ты ведь сама, сама ему пачку сигарет на камень однажды положила, – усмехнулась Женя. – Я видела.
– Господи боже, девки, да это ж традиция! Ну, это как бросить монетку в фонтан, чтобы вернуться в город на следующий год, – Майя всплеснула руками. – Ну скажите, что дурного в том, чтобы свято соблюсти традицию?
– Порой это не только традиция.
– А какой он – Белый Дьявол?
Они произнесли это в один голос: Гордеева и Катя. Но Катин вопрос прозвучал громче.
– Белый весь, белый, в саван закутан призрак ужасный, с глазами как плошки, горящими во тьме. С клыками и когтями, завывающий, рычащий. Кровожадное чудовище, – просвистела Женя.
– Знаете, девочки, что там, под землей, самое страшное? – спросила вдруг Катю Гордеева. – Темнота. Даже когда у тебя надежный, мощный источник света, она… Ну, когда в двух шагах от тебя ни зги не видно, когда на стенах колышутся тени от твоей лампы, поневоле в голову лезет разная чушь.
– А у меня там трижды без видимой причины гас свет, – сказал громко Швед.
– Где там? – спросила Краснова.
– В камере Царицы. Сначала погасла карбидная лампа. Новая, исправная, которую я осматривал как раз перед спуском. Я зажег карманный фонарь, через две минуты погас и он, хотя батарейки были новые. Я зажег спичку, погасла и она. Я остался один в темноте. Мне потребовалось три дня, чтобы вслепую выбраться наружу.
– Из Съян? – Катя невольно похолодела. – Значит, и вы, проводник, там однажды заблудились?
– Если б я там заблудился, наружу бы не вышел. Направление я не терял. Инстинкт подводника, – Швед невесело усмехнулся. – Но у меня без видимой причины три раза гас свет. На одном и том же месте. Возле ее камеры.
– На вашем месте я бы ни за что больше в катакомбы не пошла, – Краснова испуганно смотрела на Шведа. – Значит, вы там остались без света? Один?
– Один.
– А зачем вы туда пошли один?
– Да потому что идиот. Из любопытства.
– Павел… Вас Павел зовут? – спросила Краснова, и он кивнул. – Расскажите, пожалуйста, что это за Царица… Я здесь живу, но никогда…
– Где живешь? – быстро спросил Швед.
– На проспекте Космонавтов, новые дома знаете? Но я никогда ничего раньше не слышала о призраках Съян.
– Потому что это тебя не касалось. Потому и не слышала. Тебя-то как зовут?
– Варвара, Варя.
– Расскажите, Павел, – попросила и Катя.
– Лучше я расскажу, – сказала Женя. – А то он заведет сейчас свою шарманку. До утра не закончит. А я коротко, конспективно. Значит, так: камень здесь добывали чуть ли не со времен Ивана Калиты, нарыли ходов, шахт, штолен под землей. Говорят, даже проложили подземный ход из городища Спас-Испольска до самой реки и дальше под дном на тот берег, в деревню Кисели. Якобы для того жители это сделали, чтобы во время татарских набегов спасаться. Так вот, при Грозном во время набега на Москву один большой татарский отряд прошел с юга, взял Спас-Испольск приступом, городище сжег, разграбил окрестные села. И хотел двинуться дальше. Но тут начались сильные дожди, и река разлилась, затопив луга. И орда застряла в здешних краях. И вот хан, возглавлявший отряд…
– Темир-Кутлуй. В нашем краеведческом музее я спрашивал, мне сказали, что так его звали, – вмешался Швед.
– И вот хан с таким именем впал в хандру по причине дождя и бездействия. Делать ему было абсолютно нечего, только развлекаться с гаремом. И когда он перетрахал всех своих жен и наложниц, то положил глаз на свою старшую сестру. – Женя подбросила в костер хвороста. – Ну, мол, люблю, не могу, умираю и все такое. Сестра была ему ровня, из рода самого Чингисхана, да к тому же был у нее уже жених – тоже хан из Золотой Орды, к нему, кстати, ее и везли. Она должна была стать ему главной женой и царицей. Братец после ее категорического «нет» впал в пьяное буйство и публично на пиру сестру изнасиловал. Она была в ярости. Когда ее отпустили стражники, которые ее держали, она бросилась на брата с ножом и ранила его. Он думал, смертельно, кровь текла рекой, и он перепугался, что ему конец. Закричал, что пусть она не радуется, потому что не доедет до Золотой Орды, а умрет раньше его. И ее казнили у него на глазах.
– С живой содрали кожу, – деловито уточнил Швед.
– Да. Но перед смертью она прокляла брата и весь мужской род и обещала мстить из гроба. Тогда тело ее, без кожи, окровавленное, забросили в здешние каменоломни. Хан-насильник вроде бы начал оправляться от раны, скомандовал орде трогаться в поход на Москву, но наутро его нашли в шатре мертвым. Все кругом было в крови – подушки, ковры. С него же была словно чулок содрана кожа. Орда в испуге снялась с места и повернула назад в степь. А в здешних местах в подземелье с тех пор бродит призрак женщины с содранной кожей, которая кричит жутким голосом. И говорят, что встреча с ней там, внизу, влечет мучительную смерть.
– А как звали татарскую княжну? – спросила Катя.
– Луноликая, – ответил Швед. – Но иногда ее зовут Царица. Кстати, легенда эта здесь ходит давным-давно. Там, внизу, есть подземная камера, а посреди нее камень, грубо обтесанный под фигуру женщины. Вместо лица красной краской намалеван круг – намек на содранную кожу. В камеру ведет узкий коридор. Так вот там, наверху на камнях, копотью нарисовано множество крестов, причем самые старые выбиты на камне и по виду похожи на кресты староверов. Это те, кто спускался в Съяны за камнем, пытались таким способом запереть Луноликую в камере, чтобы она не нападала на них из тьмы.
– Вы так это говорите… серьезно. – Катя смотрела на Шведа.
– Между прочим, кресты я сам видел, своими глазами, прежде чем у меня свет погас, – ответил Швед.
– Ну вот ты там пробыл три дня. Разорвали там тебя черти на клочки? – спросила Майя. – А что лампа погасла и фонарь… Швед, ну что говорить. Положа руку-то на сердце – ты трезвый туда спускался, а?
– Если бы пьяный был, наверх бы не поднялся. А я вышел. А про свет я правду говорю: три раза без всякой причины. Раз – и погасло, словно задул кто. Помню, была кромешная темнота и вода где-то капала – кап, кап…
– Ну и нервы у тебя, естественно, сдали. – Майя встала и потянулась, как кошка.
Катя наблюдала за Гордеевой. Она почти не участвовала в разговоре. Слушала сказку о Луноликой, курила.
– Это не первый случай, когда здесь, в Съянах, люди пропадали, – не сдавался Швед, видимо, решив доконать гостей страшилками. – Мне дед рассказывал: и до войны такое случалось, и позже, в шестидесятых, семидесятых. Да когда я в третьем классе учился, у нас в доме был мужик, так он…
– Так ты сам говорил: по катакомбам всякая пьянь и бомжи табунами бродят, бутылки ищут, что туристы оставляют. И туристы тоже туда, как видишь, забредают, – возразила Майя. – Всякое с непрофессионалами может случиться, на то это и лабиринт.
Швед вяло кивнул, словно ему надоело и пугать, и препираться. Демонстративно зевнул. Где-то в роще совсем близко раздался громкий, заунывный и протяжный крик. И все невольно вздрогнули.
– Так воет Луноликая, когда выбирается из земли наружу и выходит на охоту. – Женя подняла голову, обратила лицо к яркому месяцу и вдруг издала протяжный волчий вой: – А-у-у!