– От какого разрыва печени? Вы ж сказали от сердечного приступа!
– Не знаю, – переводчик замолчал, ожидая, пока господин Салах насмотрится в окно.
Наконец, следак удовлетворил свое любопытство и вновь обратился ко мне.
– Ну, что скажете? – задал он вопрос
– Не знаю, что за разрыв печени? Может, неправильный перевод диагноза? Не разрыв печени, а геморрагический панкреонекроз? То есть воспаление поджелудочной железы, связанное с появлением геморрагического выпота? Это такая красного цвета жидкость, похожая на кровь, которая сопровождает воспаление? – высказал я предположение. – Могу ознакомиться с протоколом вскрытия?
– Нет, протокол мне еще не передали, – зевнул господин Салах, – но я разговаривал с доктором, делавшим вскрытие, по телефону, и он утверждает, что разрыв печени. Но мы еще подождем анализов. А пока вам придется побыть у нас.
– Ничего не понимаю, была клиника воспаления поджелудочной железы. Был доктор, который ей капал непонятно что! И смерть-то наступила после капельницы! От кровотечения так быстро не умирают и причем стоя! Вы сделали акцент, что она умерла стоя? Я требую следственного эксперимента, чтоб показать, в каком положении ее застал. – Моему возмущению не было предела, протокола вскрытия еще нет, все на уровне сарафанного радио, а я неделю сижу в одиночке! На каком основании? Несут ахинею о каком-то разрыве печени, уходя в сторону от очевидного.
– Вы проверяли, какие лекарства ей вводились? Провели пробу насчет воздушной эмболии? – не унимался я. – Вы отработали версию с доктором? Проверили возможность попадания воздуха в вену?
– Все необходимые анализы будут сделаны, – заверил господин толстяк.
– Да, но на предмет воздушной эмболии можно определиться только непосредственно при вскрытии, мне неизвестны анализы, которые бы диагностировали воздушную эмболию, – засомневался я. – Я же вам объясняю, что она умерла внезапно, вскочила и побежала в ванную, это не характерно для кровотечения. И видел, как делают ваши анализы, если бутылки из-под растворов и капельницу забрали только на следующий день после смерти и то, только когда я сказал об этом. Они сутки в номере простояли, их 20 раз можно было подменить. А вот золото, деньги и фотоаппарат не забыли изъять.
– У нас очень хорошие специалисты, они сделают все нужные анализы, – «не слыша» мои доводы, прошипел следователь и принялся рассматривать ноготь правого мизинца. – Лучше скажите: вы не ссорились, не били ее?
– Что?! Я бил Наташу? Вы в своем уме?
– А почему у вас на руке ссадины? И на ногах тоже? – не унимался следак.
– Я же говорил уже, что поцарапал руку, когда срывал цветы, а ноги натер тапочками, а остальные синяки еще в России получены. Да спросите у соседей, там стены тонкие, любой скрип слышен, не то что ссору или драку. Сделайте запрос в Питер, в больницу, куда я обращался, жене, наконец, они подтвердят.
– Спросим, обязательно спросим и запрос сделаем!
– А что, вам недели не хватило? Там же и жильцы могут уехать, они ж не живут там, а отдыхать приехали. И почта наверняка долго работает, пока запрос этот придет!
– Вы не учите нас вести следствие, – вспылил господин Салах. – Все проверим и перепроверим! Мы знаем, что и как делать!
– Вы меня в чем-то обвиняете? Подозреваете? Почему я в КПЗ?
– Нет! Вас никто пока ни в чем не обвиняет и не подозревает! Просто вы были единственным спутником погибшей. А по нашему законодательству, пока ведется следствие, вы приравниваетесь к гражданам Туниса, и, соответственно, попадаете под нашу юрисдикцию. Поэтому на все время проведения следственных действий вы будете изолированы, – зевая, пояснил следователь.
– Что значит «изолирован»? Я что, снова в КПЗ буду сидеть? А почему не в отеле?
– Ну, у нашего департамента нет денег на отели, подписку о невыезде мы вам тоже не можем оформить, так как у вас нет здесь постоянного жилья, поэтому мы вас и изолируем своими средствами, но не переживайте, до конца месяца, думаю, мы с вашим делом закончим.
– До конца месяца? Но сегодня только 12 июня, я что, еще 18 дней буду в этом крысятнике сидеть? – возмутился я.
– Ну, учитывая, что вы иностранец, постараемся побыстрее, – заверил толстяк. – Ждем результатов анализов.
– А консулу и моей жене позвонили? – не унимался я. – И где тело Наташи?
– Консулу позвонили сразу же, как вас задержали, жене сообщили, а тело Наташи уже отправили в Россию, – сообщил следователь через переводчика.
– Какого числа отправили тело?
– Не помню, кажется, позавчера.
– Рияд, так ты сам звонил моей жене?
– Сам.
– И что конкретно она сказала? Что-то ты недоговариваешь.
– Хочешь правду? Она сказала, что я его туда не посылала и пусть дальше там рыбу ловит и помогать тебе не собирается. Ты для нее умер.
– Спасибо. Ну ладно, это уже проблема второго плана.
– На здоровье, но мне кажется, она и правда тебе помогать не будет, очень уж не по-доброму разговаривала.
– Ладно, поживем – увидим! – с тоской в голосе произнес я и напомнил. – А вот мне завтра на работе надо быть, и билет у меня пропал.
– Ничего страшного, мы вам купим билет, а в посольстве вам выдадут оправдательный документ. Они уже позвонили вашему работодателю, – еще больше зевая, сказал господин Салах и, откинувшись на спинку стула, стал с интересом рассматривать свои ногти на левой кисти. Всем видом давая понять, что разговор подошел к концу.
Секретарша, маленькая, похожая на колобка арабка, с ног до головы закутанная в голубую ткань, вышла из-за своего стола и подала отпечатанный материал следователю. Тот пробежал документ глазами и предложил мне его подписать.
– А что там написано? – через переводчика поинтересовался я.
– Ну, что ведется следствие, что… – начал Рияд. – В общем, все, о чем говорили, то и написали, – не стал себя утруждать переводом толмач. – Подписывай!
– Ага, дудки! Я уже подписал один раз не читая! А потом неделю в КПЗ вашем гребаном провел! Пока не будет перевода на русский язык и представителя консульства, ничего не подпишу! – твердо заявил я.
Рияд с господином Салахом о чем-то пошептались, и переводчик примирительно произнес:
– Можете не подписывать! По закону это допускается, сейчас вас отвезут назад.
Я силился вспомнить, что мне надо им еще сказать, что упустил? Но мысли путались и никак не хотели выстраиваться в стройную линию. Когда озвучили новую версию смерти Наташи, эта линия сломалась.
– А почему ж мне вначале сказали, что смерть наступила от сердечного приступа? – обратился я к следователю напоследок.
– Ну, – замялся тот, – нам так сказали вначале. На первый взгляд, все выглядело как сердечный приступ.
– Что за чушь? – с недоверием я покосился на господина Салаха. – Как это? Что, не могут разрыв печени сразу отличить от инфаркта миокарда? Что у вас за эксперты такие?
– Я протокол вскрытия еще не читал, – прошипел следователь. – Говорю то, что слышал по телефону.
– Вот так, на основании одного телефонного разговора вы засадили невиновного человека в тюрьму! – почти выкрикнул я. – Я хочу прочитать копию протокола вскрытия на русском языке! Слышите? Дайте мне протокол!
– Никто вас не засадил, вам негде жить в Тунисе, а мы можем предоставить только такой вариант до окончания следствия, – устало произнес господин Салах. – Таков закон, и я ничего не могу с этим поделать! А протокол мы передадим в ваше консульство.
Лишь только спустя год я узнал, что вскрытие тела Натальи было выполнено на пятые сутки со дня ее смерти, и поэтому у так называемых правоохранительных органов Республики Тунис не то, что в КПЗ сажать, они даже задерживать меня не имели права.
У них просто не было никаких официальных оснований для помещения меня в КПЗ! Они все мне врали с первого дня! Но оказывается, бывают и неофициальные основания.
Так почему ж они так поступили, о мой терпеливый читатель? Если хочешь узнать, то «пройди» вместе со мной путь тунисского арестанта на страницах этой повести и все поймешь сам.
Новоиспеченный друган предложил мне такой «душ», я с радостью согласился, так как больше недели не мылся и не брился. Мне выдали полиэтиленовый тазик, ковшик, шампунь, туалетное мыло, чистое полотенце и чистые «гавайские» шорты. Я поинтересовался, а когда ж мне выдадут белье, одежду, полотенце – ну в общем все то, что полагается заключенному.
Мой вопрос изрядно развеселил сокамерников, оказывается, здесь ничего никому никто не выдает. Одежда, постельное белье, одеяла и прочая утварь обеспечивается родственниками. В камере есть кровать с поролоновым матрасом и все. Если родственники не принесут, будешь спать на голом матрасе и то, если повезет, а то многие и на полу спят, и на полках из-под вещей.
Кран для воды был один – холодный, но вода вполне пригодна для мытья, так как нагревалась градусов до сорока. Зашел в кабинку, повесил штаны на дверь, из них выпала чудом сохранившаяся у меня после многочисленных обысков монета в 50 миллимов. Я слышал, как она упала на пол и покатилась, через секунду выглянул из-за двери, ее уже нигде не было видно. Моментально сперли! Я не стал устраивать разборки и наживать врагов, просто сделал вывод – «что упало, то пропало!» работает в данных условиях хорошо.
Я с удивлением отметил, что вода, смываемая с моего тела, была до неприличия черной, сказывалась неделя, проведенная в КПЗ. Я тщательно вымылся, вымыл голову шампунем, постирал свою одежду и надел подаренные шорты. Вода освежила и прибавила сил. Страх потихоньку проходил, но я еще с опаской оглядывался на своих сокамерников.
Народ окружал разношерстный, и молодежь от восемнадцати годиков, и старики с трясущимися руками, перед законом все были равны.
Я больше недели не видел себя в зеркало, но ощущал, что на лице выросла неуемная поросль. Я спросил у своего «друга» насчет побриться, но он объяснил, что сегодня не получится.
Как оказалось, сам тут не бреешься. Парикмахеры – хажими, каждый день, кроме воскресенья и праздничных дней, с 10 утра бреют и стригут заключенных. У них имеются специальные станки, по форме – опасная бритва, где имеется специальный пазик, куда они вставляют половинку безопасной бритвы типа нашей «Невы» или «Рапиры». По пять человек от камеры выстраиваются вдоль стены и ждут брадобреев.
Намыливаешь лицо, у кого есть – кремом для бритья и помазком, у кого нет – намыленной мылом рукой натирают щеки, затем тебя бреют. Лезвие тупое, бреют не гладко, но думаешь не об этом, а о том, как бы не порезали. Та как в момент бритья хажими умудряется разговаривать со знакомыми, курить, пить кофе и в промежутке брить твои щеки. Как это у них получается – не знаю, но надо отдать должное – ни разу не порезали!
Но вот ждать их – целая проблема! Намылишься, стоишь – ждешь, а он по дороге встретит знакомого и беседует, а мыло сохнет, пока подойдет – уже корка на лице, идешь по новой намыливаться, а у него либо лезвия заканчиваются, либо ушел куда-то.
Но это не самое противное. Больше всего меня злило, что они никогда не мыли станки. Поскребет чью-нибудь прыщавую рожу, посрезает гнойные прыщи, а затем, не промывая станок, меняет лезвие и ну другого обхаживать.
Я пытался возмущаться, но куда там! Гогочут, показывают белые зубы и говорят: «Хорошо!» Я, между прочим, научил их этому слову.
В общем, гигиены никакой! Долго небритым тоже не походишь, начинают насекомые заводиться, коих здесь бесчисленное множество, да и начальство может в карцер определить с небритой-то харей. Но все равно всех побрить не успевают. Хажими 30 человек, а заключенных на два корпуса больше трех тысяч. Вот и ходишь в окружении небритых физий.
Я теперь по телеку как вижу какого-нибудь мачо небритого, много их за последнее время в сериалах да рекламах снимается – стоит потный с небритой мордой, и красотки ему улыбаются, у меня ассоциация сразу возникает – зэк! Причем зэк зачмыренный, забитый!
В тюрьме особым шиком считалось ходить гладко выбритым, а тех, кто был забит, не мог себе этого позволить, выгоняли из очереди назад. Я, правда, брился через день, у меня среди хажими даже друзья появились. Они за честь считали русского побрить. Бывало даже, подойдешь к нему, а у него последнее лезвие осталось, так он ко мне подойдет, а своих пошлет. Хоть я и не курил, но пачку сигарет всегда держал при себе, чтоб нужных людей угостить. В тюрьме за хорошую сигарету много чего сделать можно. Но, правда, это уже потом было, когда освоился да язык подучил.
Вышел я, значит, из душа, в руках мокрая одежонка, тут же услужливые руки подхватили ее, развесили на решетки, к утру высохла. Духота неимоверная, снова покрылся потом, будто и не мылся. А Тамил и говорит, чего, мол, сам-то стирал, есть же специальные люди – сказал бы – мигом организовали. Да ладно, говорю, руки, чай, не отсохли, и сам себе постираю. Дяде чужому – увольте, а себе чего ж не постирать. Пахан скалится белозубо, ну ладно, поди проголодался, сейчас есть будем. Есть сильно не хотел, но чтоб влиться в коллектив, решил принять предложение.
Глава 10
Арабы едят руками: что в тюрьме, что на воле – ложки и вилки используют крайне редко. Видел, как вилкой ели спагетти, а ложкой иногда суп – шербу. Обычно берут кусочек хлеба, собирают им пищу и отправляют в рот. В качестве хлеба используют так называемые багеты, французские булки, либо местные лепешки – табона, которые выпекают здесь же, в тюрьме, в специальных круглых печах, на внутреннюю поверхность которых нашлепывают лепешки из теста. Как пропекутся – хлеб-табона готов!
Для человека несведущего – принимать пищу при помощи хлеба целое мучение. Все сыплется, валится мимо рта, весь обляпываешься, а толком-то и не поел. «В большой семье е…м не щелкай!» Едят человек шесть – девять, сев в круг, на пол, с одной большой бадейки, поставив ее в центр. И в течение 3–5 минут ведро жратвы (другой термин трудно подобрать) исчезает в бездонных глотках. Едят практически не прожевывая, как хищники, при этом громко чавкая и урча.
Любимое блюдо – кус-кус, каша из дробленого пшена с бараниной или рыбой, сдобренная перцем, картофелем, луком, морковью. Овощи и мясо практически никогда не режутся на мелкие кусочки, а лежат сверху крупными шматками. Для начала съедается каша, затем овощи и мясо (рыба).
В хорошей компании сотрапезников всегда есть старший, который следит, чтоб всем досталось поровну и никого не обидели. В обществе небритиков заботятся только о себе. Ежедневно наблюдал картину, как физически сильные зэки забирали себе лучшие куски мяса, а зачастую просто вырывали изо рта соседа.
Мне повезло, я попал в сотрапезники к пахану, тот уважал законы гостеприимства и строго следил, чтоб меня никто не обижал. Понятно, поначалу делал он это из меркантильных интересов, думая, что я этакий денежный мешок, который в недалеком будущем можно будет неплохо подоить, но даже после того, как все прояснилось и стало понятно, что я нищий, отношение ко мне особо не изменилось.
Местные тузы тюремную пищу не ели. Их было восемь человек, со мной девять. Всем им из дома еженедельно передавали домашнюю снедь. Одному в понедельник, другому во вторник, третьему в четверг и так далее. Передачи не принимали только по воскресеньям, но еды всегда хватало.
Все продукты приносились в пластиковых корзинах – «кофе». Тунисская пища своеобразна, в каждое блюдо добавляют много перца и оливкового масла. Арабы вообще помешаны на перце и масле, могут есть его просто так с хлебом – макают в масло хлеб и заедают острым перцем.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.