— Могут прийти... идиот! — Ее голос был пахуч и хрипл.
— Ничего, ничего, ничего, — забормотал хирург, тычась лбом в ее живот и пытаясь завалить ее на бок.
— Дверь, — злобно прошипела она.
— Всё, всё, всё.
— Семьсот.
— Хорошо, хорошо, хорошо.
— Не раздеваясь, — потребовала она.
— Да, да, хорошо, хорошо.
Впереди встали бугристые горные склоны, но машины летели, не сбавляя скорости, и вдруг стены расступились, и бронелавина ворвалась в распадок. Вверху блистали светочи. Горы, осыпаемые ракетами и снарядами, пыхали, как вулканы, и по гребням скатывались красные брызги, — лава хлынет и затопит весь распадок, но колонна все глубже и глубже входит в горы, и рыжие пористые бугры дымятся и содрогаются...
Машины наконец останавливаются, из стволов вверх хлещут очереди, солдаты соскакивают на землю.
Топот ног.
Свист. Офицеры кричат.
Сверху скатывается гром. Солдаты бегут вверх. Под ногами скрежещут камни, скатываются, стуча. В ушах стучит кровь.
Вдруг остаются только топот, каменный скрежет, стук пулеметов, выкрики, кровавый пульс в ушах — тонкие и слабые звуки; грома нет, батареи умолкли.
Солдаты бегут по стопам великих гор, бегут все медленней и вот уже идут, карабкаются, отлеживаются за валунами, от которых летят каменные брызги. После грома мир забит ватой, звуки вязнут в ней, и солдаты рвутся сквозь нее куда-то, ползут по стопам гигантских гор.
Вверху раздается хлопок, вниз летит что-то, воя, проносится над головами солдат и где-то лопается. Солдаты лезут вверх по каменным склонам. Вверху— хлопок. Вниз летит, воя... лопается. Горячий пот льется по лицам. Хлопок. Вой приближается... и — взрыв над головами, — живой человеческий крик возвращает всему подлинность.
Уши наполнились звуками, животы — страхом. Солдаты теперь чаще залегали за валуны и прятались за ними дольше, но продолжали продвигаться вверх. Время от времени над головами проносились мины. Склоны становились все круче, и все меньше на них было укрытий.
Неужели по этим голым склонам придется лезть вверх?
— Не отставай! — крикнул лейтенант Черепахе.
Первые пехотинцы вышли на голые горячие серые склоны и тут же бросились назад. По каменным плитам запрыгали красные пули, — сверху ударил крупнокалиберный пулемет. И вновь кто-то крикнул — протяжно и страстно. Все опрометью скатывались назад, к валунам и скалам. На голом склоне, среди визжавших пуль, сучил ногами пехотинец. За ним вернулся, пригибаясь и петляя, офицер. Он схватил солдата под мышки и поволок вниз, затащил за скалу.
— Оставь рацию, — приказал лейтенант.
— Что?
— Говорю: рацию снимай! и к Александрову, к ротному!
— Вызывать огонь?..
Черепаха начал стаскивать лямки, замешкался, лейтенант рванул рацию на себя, руки высвободились.
— Пошел!
Он бросился к соседней скале, споткнулся, упал на колено, у-у... черт!.. прихрамывая, добежал до укрытия. За скалой солдаты пытались перевязать раненого, он был без куртки; на поврежденной ключице лежали красные тампоны. Бинты сбивались и сползали. Через шею. Под мышку. Под мышку. Кровь капала на камни. Вверху взвыло, позади разорвалась мина. Все бросились на землю, закрывая головы руками. Мокрая тяжелая ватно-марлевая лепешка сползла, кровь обильно потекла, заструилась по руке, по груди, скапливаясь на поясе.
— Т-оварищ майор, — сказал Черепаха.
— Засранцы! — Скуластый высокий старший лейтенант Александров сам стал перевязывать раненого.
— Товарищ майор! — громче позвал Черепаха.
Старший лейтенант обернулся.
— Тэарищ майор... ог-нь вызывать?
Старший лейтенант махнул липкой рукой.
— Где санитар?!
— Тэарищ майор, ог-нь вызывать?
— Ну чего тебе? — закричал старший лейтенант.
— Ог! онь! арт!
— Давай!
Прилетел первый снаряд — пристрелочный. Он разорвался далеко в стороне от огневой точки. Черепаха передал по рации поправку. Второй снаряд вонзился в скалу под огневой точкой.
— Хорошо! — крикнул лейтенант. — Беглым!
— Беглым, — повторил Черепаха и почти сразу же услышал приближающийся свист...
Снаряды рвались вокруг скалы, земля под пехотинцами подрагивала. Дым и пыль рассеялись. Пули посвистывали, но пулемет молчал, стрельбу из автоматов и ружей вели из других мест. А пулемет молчал. Коренастый кривоногий пехотинец вышел из-за скалы, медленно двинулся вперед, лег, пополз, привстал. Остальные следили за ним из-за скалы. Пригнувшись, пехотинец еще немного прошел вперед, — вжикнула пуля, и он упал, прижался к склону. Но пулемет молчал. Пехотинец лежал, распластавшись по каменной земле. Его окликнули из-за скалы. Он приподнял голову, поправил обтянутую брезентом массивную каску, обратил потное темное лицо назад.
— Давай!
Пехотинец отвернулся, посмотрел вверх, подтянул ноги, привстал... снова лег. Он прижимался к каменной земле и не мог подняться. Он беспомощно оглянулся назад, оскалил зубы. Из-за скалы вышел Александров; он довольно быстро побежал вверх, пробежал мимо струсившего солдата. Пулемет молчал. Александров выдохся и перешел на шаг.
Он поднимался вверх к обожженной и оббитой снарядами скале.
Он уже был на середине голого крутого склона.
Черепаха судорожно и звучно зевнул. Лейтенант бессмысленно посмотрел на него и вновь устремил взгляд на офицера, подбирающегося к обугленной скале.
Старший лейтенант Александров достиг подножия скалы, обошел ее слева, скрылся и через некоторое время встал в полный рост на вершине, махнул. Пехотинцы пошли вверх. Впереди всех был кривоногий солдат. Он изо всех сил старался быть первым. Держать первенство ему удавалось с трудом, среди пехотинцев было немало длинноногих, сильных и ловких парней. И все-таки он первым — после Александрова — добрался до подножия почерневшей скалы, утерся рукавом, перекинул автомат из левой руки в правую и, опираясь на скалу левой рукой, начал обходить ее... земля под ним треснула, он прыгнул спиной назад, поехал по склону, забрызгивая серые плиты, его схватили, и он тут же приподнял голову и посмотрел на странную штуку, торчавшую из сапога...
— Толя, спокойно! — закричал, подбегая к нему, бледный санинструктор. — Спокойно... — Он сорвал с плеча свою брезентовую сумку. — Толян!.. сейчас укол!.. сейчас укольчик!.. держите его!.. не смотри... это ничего... ччч! ччч! Толян!
— Там еще могут мины!.. Обходи слева! Нурпеисов! стой там! Пускай все слева! идут!..
12
Теперь — в лагерь, забрать раненых и — на запад, домой. Вертолет набрал высоту. Серые перья скал остались далеко внизу. Домой, есть, смотреть телевизор... нет, сразу спать. В лагерь за ранеными и на запад... машина содрогнулась, ударившись о вершину... какая вершина?.. Командир глянул вниз. Далеко внизу торчали скалы.
— Командир! горим!
Машина вновь напоролась на невидимую вершину.
— Командир! горим!
Командир опомнился.
— Покинуть борт!
Оператор расстегнул ремни, сорвал красную рукоятку аварийного сброса и выпал из горящей, несущейся к земле машины. Борттехник, крича, пытался открыть двери грузовой кабины. Командир бросил ручку управления и выпрыгнул. Внизу белел парашют оператора. Командир дернул кольцо, над головой туго хлопнул и распустился купол. Брызжа дюралевыми искрами, пенясь, сверкая и черно, густо дымя, машина падала, унося с собою борттехника.
Но борттехник вырвался! Командир решил в первое мгновенье, что это отвалилась какая-то часть машины, — но это был борттехник, над ним раскрылся прочный белый парашют — и тут же вспыхнул и бесследно исчез. Борттехник полетел вниз, кувыркаясь, растопыривая горящие руки. Вертолет с грохотом ударился о скалы и застрял над ущельем, а борттехник пролетел рядом и пропал в синем ущелье.
Командир оглянулся и нигде не увидел парашюта оператора, наверно, он приземлился на другой стороне хребта. Земля стремительно приближалась. Командир поискал автомат. Автомата на нем не было. Он выругался... Согнул ноги... удар... купол медленно осел... он расстегнул карабины, лязгнул замком грудной перемычки и с облегчением сбросил лямки подвесной системы.
Командир был на осыпи под гребнем, ощетинившимся серыми острыми перьями. Он вынул пистолет из кобуры, снял его с предохранителя. Ниже, на скалах над пропастью, сожравшей борттехника, черно дымила груда металла. Летчик снял шлемофон, присел, сунул пистолет между ног, отстегнул фляжку... Напиться и обозначить себя оранжевым дымом. Падение видели и сейчас пришлют вертолеты... Приник к горлышку... Услышал стук камней, оглянулся, схватился за пистолет.
В шатре кроме командира полка Крабова было несколько офицеров и генерал с золотистыми бровями. Генерал пронзительно глянул на красное тонкое лицо Осадчего. Крабов искоса следил за генералом. Генерал отвел взгляд. Крабов тепло посмотрел на своего подчиненного.
— Он говорит, — произнес генерал, кивая на Крабова, — что ты со своими ребятами можешь у черта на рогах повязать флажки и вернуться.
Осадчий молча и бесстрастно смотрел на полное, бритое, потное золотобровое лицо.
— В общем, — сказал генерал, — ставлю задачу: прибыть на место падения, разобраться, что и как, — кто жив? кто мертв? где они? — прочесать все, найти, отбить. Задача ясна? Выполняй.
Вечером разведрота высадилась неподалеку от разбившегося и сгоревшего вертолета. Солдаты разделились на две группы: одна направилась к вертолету, другая — к подножию гребня, ощетинившегося серыми перьями.
Вертолеты ушли в лагерь.
Жаркий, пыльный, дымный день угасал. На соседних горах перестрелка продолжалась, время от времени батареи наносили удары, взрывались мины.
У сгоревшего вертолета разведчики никого не обнаружили, ни мертвых, ни живых. Осадчий приказал первой группе во главе с лейтенантом спуститься в ущелье, а сам со второй группой перевалил через гребень. На скалах осталось несколько человек с пулеметом. Они смотрели во все стороны и покуривали. Внизу громоздился сгоревший вертолет. На соседних горах вспыхивали красные звезды, вставали дымы взрывов. Над далекими западными горами висел, как разделанная тучная багровая туша, жирный закат. В ущельях стояли сумерки.
Разведчики под командованием лейтенанта, недавно прибывшего из Союза, спустились на дно ущелья, и почти сразу же один из них окликнул офицера:
— Идите сюда, тащ ант.
— Ну что? — придавая своему голосу грубость, спросил лейтенант.
— Труп.
Между камней лежало что-то обожженное, грозящее неровным острым страшным розово-белым наконечником из-за пазухи.
Закат провалился, сгинул за горами, небо налилось тихо сияющей темной голубизной и оросилось каплями чистого света. Пришла ночь. Бои на горах поутихли. Лишь там и сям сверкали одиночные выстрелы, да изредка пролетала красная очередь, похожая на фоне остроконечной черной вершины на новогоднюю гирлянду.
Солдаты ужинали в темноте: ели консервированную кашу с тушенкой, галеты, сахар, прикладывались к фляжкам. Поев, лежали на теплых камнях, задремывали, прижимая к себе автоматы... Все надеялись, что передышка до утра. Хотелось верить, что будет так. И хотелось верить, что утром все закончится, база будет ликвидирована, а ее защитники перебиты и пленены... Но еще предстоит обратная дорога, — снова лезть по кручам, снова бороздить степь, хлебая пыль, ожидая взрыва под колесом. И неизвестно, отпустят ли сразу полки, может быть, генерал поведет их дальше, к какому-нибудь новому гнезду в горах.
Глаза слипались... Но ночь засвистела и раскололась. Ударила артиллерия. Свистящие стаи прилетали из долины и, вонзаясь в горы, выдирали красные куски, и горы ревели и хрипло трубили.
Артобстрел длился час, и, когда батареи умолкли, во все стороны полетели красные и зеленые очереди, застучали пулеметы. Над склонами зашипели осветительные ракеты. Пехотные роты медленно поползли вверх, поползли, прижимаясь к камням, цепляясь скрюченными пальцами за выступы.
Черепаха с рацией на спине следовал за лейтенантом, плохо понимая, куда они ползут. Солдаты ползли вверх, затем поднялись и побежали, залегли, встали, достигли гребня и побежали вниз, спустились в распадок и полезли вверх.
Черепаха целый день провел на горах среди криков и пуль, но еще не видел ни одного из защитников этих гор, ни живого, ни мертвого. И теперь, ночью, ему казалось, что они пройдут, прочешут все склоны и никого так и не встретят, ни одного душмана, духа... Может быть, действительно они воюют на этих горах с духами? бесплотными и неуязвимыми духами гор? Черепаха уже не обращал внимания на вжиканье пуль. Стреляющие и рвущиеся горы из лагеря казались адом, — но вот он здесь, вот он в ночи на их склонах думает о чем-то, ест, отдыхает, дремлет и замечает звезды, странные прохладные звезды над кричащими горами.
Солнце встало над сизыми хрупкими вершинами, синее ущелье наполнилось светом, на дне матово заблестела река. Рота медленно спускалась по тропе. Тропа была узка, едва заметна; иногда она исчезала, и солдаты, рискуя сорваться, ползали по склонам, отыскивая ее. Ущелье наполнялось теплом.
В полдень разведрота спустилась к реке. Солдаты снимали панамы, зачерпывали горную зеленоватую воду и лили ее на потные грязные головы, обмывали лица.
Ущелье расширялось. И наконец распахнулось: в степи на берегу реки стоял небольшой кишлак. Стоп. Осадчий вскарабкался на меловую осыпающуюся скалу, приник к биноклю. Через некоторое время он спустился, отряхнул штормовку и штаны.
— Пора поесть.
— Вы думаете — там?.. — спросил лейтенант.
На меловой скале уже лежал и наблюдал за кишлаком солдат. Осадчий вскрыл банку с перловой кашей, вынул ложку, положил на плоский камень стопку галет, сахар. Взглянул на лейтенанта и кивнул.
13
Заскорузлые соленые пехотные роты продирались сквозь зной, пыль и страх к базе. То и дело батареи били по горам, расчищая пехоте путь. После обеда появились узкие быстрые пятнистые крокодилы: они наклонялись и, вереща, выбрасывали из-под коротких крыльев красные перья. Они метали перья, как стимфалийские птицы, и перья оглушительно гремели, коснувшись земли, и раскалывали камни.
После залпов батарей и налета стимфалийских крокодилов горы должны были наконец замолчать. Но едва роты двинулись — сверху ударил гранатомет, огненная болванка пролетела по воздуху, коснулась склона и, подпрыгивая, понеслась вниз, клюнула камень и лопнула, пехотинцы попадали, засвистели осколки. Гранатомет выплюнул еще одну болванку. И сверху забили пулеметы. Пехота отступила. Запросила огня. Батареи ударили. Горы задымились и закачались. Горы дымились и качались долго. Батареи умолкли, и пехота, сжав зубы, обливаясь потом, сквозь пыль и гарь -
(так по тексту книги, строчка не закончена — прим.OCR)
Сверху посыпались пули. Пехота залегла.
Черепаха пластом лежал на горячих камнях, прикрывшись рацией. Рядом был автомат. Он стрелял мало, экономя по приказу лейтенанта патроны. Он стрелял, не зная, куда и в кого. Куда-то в кого-то. В того, кого нет.
Как-то все так получается, пули где-то в пространстве поворачивают и возвращаются, где-то там, вверху, есть такой изгиб, и пули возвращаются. А базы никакой нет, и никаких духов нет. Они сами стреляют в себя. И пока будут стрелять, не смогут пробиться туда, куда пробиваются. И тут не помогут ни реактивные батареи, ни крокодилы, ни золотобровый генерал.
Черепаха безвольно лежал под солнцем на горячей каменной земле, жалея, что согласился идти с лейтенантом, сам согласился, никто не вынуждал...
Поздно вечером всем было приказано отступить. Роты отошли вниз, и уже в сумерках из долины хлынули ракеты — от лагеря к хребту протянулся сверкающий мост. Ракеты рвались, разбрасывая снопы искр, рыли загривок хребта, и по склонам скатывались камни. В глазах пехотинцев дрожали огни.
Меловая скала над черным хлюпавшим потоком осталась позади. Разведрота легко и быстро шла вдоль реки. Шум воды заглушал неосторожное звяканье, хруст гальки, треск верблюжьей колючки. Рота достигла кишлака, рассыпалась вдоль дувала. Пахло гарью, навозом...
Рота вышла на единственную улицу кишлака, люди заскользили вдоль стен...