— Ну… — начал Шмидт. — Сын, Иван… — Он наморщил лоб, будто ничего другого вспомнить не мог.
— Материнская любовь — очень сильная мотивация, — согласился Наршак. — Но, как видите, ей это не помогло. Что-нибудь еще?
— Она всегда хотела стать профессиональным музыкантом, — подал голос Белов. — Ольга — скрипачка. Но… Видимо, и это не помогло.
Наршак криво усмехнулся.
— Не кажется ли вам это странным? Два бывших супруга не могут сказать, к чему стремилась их жена. О чем это говорит? О недостатке внимания и тепла.
Шмидт пожал плечами. Доктор Наршак подвел их к тому выводу, к которому они сами пришли вчера, — ответственность за все, что произошло с Ольгой, лежала на них.
. — Мы виноваты, — тоном раскаивающегося школьника сказал Дмитрий.
— Признать вину — еще не значит исправить ошибку, — назидательно произнес Наршак. — Но это уже немало. Мы постараемся выяснить круг ее интересов и направить энергию в правильное русло. Но вылечить ее без вашей помощи будет невозможно. А самое главное — чтобы она сама захотела себе помочь. Ольга должна почувствовать свою необходимость… Вы понимаете меня?
— Да, — все так же хором ответили Белов и Шмидт.
— Я очень на это надеюсь. — Наршак поднялся из-за стола. — Извините, пора идти. Много Дел. Я освобожусь ближе к вечеру, часам к шести. Если возникнут какие-либо вопросы, обращайтесь.
Он проводил их до двери кабинета. Белов и Шмидт выглядели пристыженными. Они вышли на улицу и сели в черный «мерседес» Шмидта.
— Дима, я должен лететь, — признался Белов. — Меня ждут на Камчатке.
— Покоряешь очередной вулкан? — вяло спросил Шмидт. Он повернул ключ в замке зажигания, и двигатель ожил. В кожаном чреве автомобиля не раздалось ни звука, но стрелка тахометра еле заметно дрогнула.
Белов покачал головой. Он вдруг понял, как это выглядит со стороны: лазать по вулканам, когда, пусть и бывшая, но все же жена, лежит в наркологической клинике. Он хотел было сказать, что едет на Камчатку отнюдь не развлекаться, но это прозвучало бы как оправдание. А оправдываться Белов не собирался.
— Нет. Вулканы тут ни при чем. Смотри телевизор. Скоро сам все узнаешь — из новостей.
Шмидт перевел селектор автоматической коробки передач в положение «Drive», и «мерседес», плавно набирая скорость, помчался вперед. Говорить не хотелось. Настроение было ни к черту.
— Отвезти тебя в аэропорт? — спросил Шмидт.
— Спасибо, сам доберусь.
Москва таяла от июльской жары. Последние залпы тополиного пуха кружились в воздухе. Шмидт включил кондиционер, но к магнитоле даже не притронулся. Не тот был случай, чтобы слушать музыку.
— Когда она проснется, — упрямо сказал Шмидт, — то первое, что увидит, будет картина. «Похищение Европы», правильно?
— Угу…
— И если я не найду ее в художественных салонах, то ограблю Третьяковку. Вот что я сделаю. Смотри телевизор. Сам все узнаешь — из новостей.
Друзья рассмеялись. Белов ни на минуту не сомневался, что так оно и будет. Шмидт на все способен, сорвиголова… Что с него возьмешь?
III
Машина выехала за ворота аэропорта и помчалась по разбитому шоссе к городу. С непривычки Злобину было непросто управлять автомобилем с правым рулем; он-то как раз предлагал привезти транспортным рейсом тот черный «лексус», которым Белов пользовался в Красносибирске.
Но Лайза настояла на том, чтобы машина была местная, и обязательно с правым рулем. Она сказала, что не стоит противопоставлять себя народу, когда весь Дальний Восток, Камчатка и Сахалин ездят на чистокровных «японках»». И Белов не мог с ней не согласиться, потому что Лайза продумывала каждую мелочь и постоянно просчитывала реакцию избирателей.
Белов задумался. Недавние воспоминания промелькнули перед мысленным взором Александра за какую-то долю секунды. Он улыбнулся, представив Шмидта, тихонько водружающего репродукцию «Похищения Европы» на гвоздик, где раньше висело зеркало. И нахмурился, вспомнив вопрос репортера: «Правда ли, что вы бросили супругу, когда узнали о ее алкогольной зависимости?»
Острый вопрос, как удар под дых, заданный по всем правилам грязной журналистики. Белов чувствовал себя так, словно наступил в большую кучу дерьма; любые попытки выбраться из нее оборачивались дополнительным риском испачкаться. При всем при том репортер выглядел бесстрастным: этакий поборник справедливости, стремящийся рассказать доверчивым избирателям о подлинном моральном облике кандидата в губернаторы.
— Убить гада мало, — сказал Белов вслух.
Витек, как всегда, проявил интуицию, угадав, кого имел в виду его шеф.
— Саш, — Злобин посмотрел на Белова в зеркало заднего вида, — откуда он только взялся, этот журналюга? Я его точно не знаю. У него даже не было аккредитации. Голову даю на отсечение, он не из местных.
— Да ладно… — Белов махнул рукой.
— Шеф, давай, я ему ноги выдерну! — кипятился Витек.
— Прекрати эти разговоры и забудь свои босяцкие привычки, — ответила за Белова Лайза. — Смотри лучше за дорогой.
— Ну, хотя бы одну? — робко попросил Витек.
Белов вздохнул — как объяснить этому человеку, что после драки поздно махать кулаками? Выдернет он журналисту одну ногу или две — вряд ли это хоть что-нибудь исправит.
— Это зоринский киллер, — размышлял вслух Александр. — Школа Виктора Петровича. Пуля убивает человека, а слово — и человека, и его доброе имя. Но меня сейчас гораздо больше беспокоит другое: откуда он мог узнать про Ольгу?
Повисла долгая пауза. Глухо работали рычаги подвески: даже неубиваемой «тойоте» было не по себе на разбитой дороге.
Ватсон повернулся на сиденье и посмотрел Белову прямо в глаза.
— Если формулировать проще, кто из нас проболтался? Ты ведь это хочешь сказать, не правда ли?
Белов промолчал; все и так было ясно. Без слов.
«Кто мог проболтаться? Лайза? Витек? Ватсон? Федор? Шмидт? Доктор Наршак? Сама по себе Ольга не та фигура, чтобы за ней велось постоянное журналистское наблюдение. Хотя… Такой опытный знаток подковерных игр, как Зорин, мог и это предвидеть». Белов решил списать все на случайность. Однако нужно было сделать все возможное, чтобы подобная случайность больше не повторилась.
— Забыли, ребята, — сказал Белов. — Что у нас сегодня на повестке дня?
Лайза достала из сумки портативный компьютер и быстро пролистала записи.
— Сегодня — ничего. Будем обустраиваться.
— Я уже все подготовил, — с гордостью сказал Витек. — Компьютеры, принтеры, факсы. А само здание — закачаешься! Особняк купца Митрофанова постройки начала двадцатого века. Какая там лепнина, шеф! — Он был рад возможности хоть как-то реабилитироваться за досадный промах.
Выбор помещения предвыборного штаба обсуждался долго. Витек считал, что все должно выглядеть супер. Он по сто раз на дню повторял это дурацкое словечко.
Белов, напротив, полагал, что достаточно снять офисное помещение на первом этаже жилого дома, упирая на то, что скромность украшает не только девушек, но и будущего губернатора. Точку в споре поставила Лайза.
— Зачем вообще делать на этом акцент? — сказала она. — Саша должен отреставрировать какое-нибудь историческое здание и поднести его в дар городу. А то, что реставрация совпадет по времени с предвыборной гонкой, только на руку. Причем всем.
Белов подумал, что Лайза с ее американским прагматизмом как всегда оказалась права.
«Тойота» выехала на окраину Петропавловска. В открытое окно ворвался свежий запах моря. Белов полной грудью вдохнул воздух, пропитанный соленым ароматом водорослей. Жизнь обещала новые головокружительные повороты и непредсказуемые события. Саша почувствовал, как его охватывает бойцовский азарт. Борьба предстояла трудная и, судя по всему, не всегда честная. Но ведь чем труднее задача, тем больше кураж.
Адреналин горячей волной выплеснулся в кровь. Ощущение было такое, словно по жилам побежали миллионы крошечных колючих пузырьков. Белов посмотрел налево — туда, где величественной громадой вставала Авачинская сопка. На западном склоне лежал чистый снег; восточный был покрыт серым вулканическим пеплом. Над неровным обрезом жерла курился легкий дымок.
— Задавим всех, ребята! — воскликнул Белов. — Бригада мы или нет?
Белов и Ватсон рассмеялись, только Лайза оставалась серьезной. Черты лица ее вдруг заострились, щеки стали белыми, как снег на западном склоне Авачи. Лайза поспешно отвернулась в другую сторону, и Белов этого не заметил.
Бывший особняк купца Митрофанова сохранился на удивление хорошо. Кое-где серая штукатурка облупилась, обнажив старый бледно-желтый цвет. Когда-то этот дом имел статус исторического памятника и в социалистические времена поддерживался в приличном состоянии — за государственный счет. Однако в лихие годы перестройки памятники старины стали вдруг не в чести. Финансирование прекратилось: слабело с каждым месяцем, словно струйка воды из неисправного крана, а потом — иссякло вовсе.
Если бы не огромный запас прочности, заложенный строителями, дом наверняка бы давно уже обвалился. Но он продолжал упорно сопротивляться разрушительному действию времени благодаря особому составу кирпичей, выпеченных вручную в специальных печах, и несметному количеству куриных яиц, добавленных в раствор.
Загадочный купец Митрофанов сколотил на природных богатствах Камчатки баснословное состояние. Было это всего за несколько лет до революции. А когда на восточную окраину России пришла Советская власть, купец исчез из Петропавловска в один миг; пропал бесследно, будто сгинул.
Особняк грабили несколько раз: сначала — революционные матросы, потом — американские интервенты, после них — японцы, а затем уж — снова красные. И все были сильно разочарованы — ничего, кроме голых стен полутораметровой толщины, в доме не оказалось.
Не было ни сундуков, набитых ассигнациями, ни полов в гостиной, выложенных сплошь царскими червонцами, ни венецианских зеркал с рамами из червонного золота. Ничего из того, о чем судачила людская молва, в особняке не обнаружили. Однако при всем при том дом выглядел, как средневековая крепость, подготовленная к длительной осаде. И этот факт волей-неволей наводил на мысль, что таинственному купцу было что скрывать.
В тридцатые годы чекисты в кожаных куртках решили взяться за утерянное состояние Митрофанова всерьез. Они перевернули горы документов, но не нашли ни одного из потомков дореволюционного олигарха и вообще никого, кто мог бы пролить свет на эту темную историю. Дворецкого вместе с семьей второпях шлепнули еще в двадцатом; спустя пятнадцать лет ненужная спешка вызвала досаду и запоздалое сожаление.
Как бы то ни было, но митрофановские сокровища исчезли. Все подозревали, что они где-то спрятаны; энтузиасты намеревались вскрыть полы в особняке — проверить, нет ли под землей обширных потайных комнат, связанных запутанными узкими коридорами, но, пока дом имел статус памятника старины, делать это было нельзя. А вскоре и энтузиасты утихомирились; в конце восьмидесятых выяснилось, что гораздо легче заработать, незаконно добывая крабов и красную икру, нежели охотясь за мифическими кладами.
Особняк так и остался памятником неразгаданной тайне. Он возвышался на холме, величественный и гордый, обратив к городу изящный фасад, стыдливо замазанный шаровой краской.
Два месяца назад Витек в первый раз летал в Петропавловск-Камчатский и подыскивал подходящее здание для предвыборного штаба. Лайза наказала ему сделать как можно больше фотографий. Изучив снимки особняка, она сразу поняла, что лучшего места не найти.
— Тебя обязательно будут называть олигархом, рвущимся во власть, — доказывала она Белову, — сравнивать с Абрамовичем и Ходорковским. Этого надо избежать. Пусть лучше сравнивают с купцом Митрофановым — но с той существенной разницей, что Митрофанов скрыл свое состояние от людей, а ты, наоборот, вернешь. После реставрации в особняке можно разместить краеведческий музей.
— Отличная идея! — согласился Белов. — Мне это нравится. Конкретное дело, никаких расплывчатых обещаний.
Витек договорился со строительной компанией, а Белов перевел личные деньги на ее счет. Работа продвигалась быстро; Лайза связалась с прорабом и распорядилась, чтобы реставрацию начали с внутренней отделки. Она не хотела слышать никаких возражений: «Мол, обычно делают наоборот — сначала фасад, а потом — помещения». Для подобного упрямства имелась веская причина: во-первых, реставрация должна быть зримой. Идеальный вариант — если строительные леса снимут за неделю до выборов; приходилось учитывать, что у людей короткая память, особенно — на добрые дела. Ну, а во-вторых, им нужно было где-то жить и работать все оставшиеся полгода. Поэтому прорабу ничего не оставалось, кроме как согласиться.
Витек остановил «тойоту» перед воротами митрофановского особняка. Загнать машину внутрь ограждения Оказалось невозможно — приехал грузовик со строительными лесами, и загорелые рабочие в синих выцветших комбинезонах разгружали ажурные стальные конструкции.
Белов вышел из джипа, взглянул на дом.
— А что? — сказал он. — Очень даже здорово. — Он открыл заднюю дверь, подал Лайзе руку. — Посмотри, в нем есть что-то такое… Я хочу сказать, с первого взгляда безошибочно угадывается, что дом — старый. Какой-то дух времени… старины… Ты не находишь?
— Да, милый… — рассеянно ответила Лайза.
Дождь, встретивший их в аэропорту, прекратился так же быстро, как и начался. Яркое июльское солнце светило вовсю, и температура воздуха мгновенно подскочила до двадцати двух по Цельсию, но Лайза почему-то была бледной, и рука ее была холодной, как мрамор.
Белов обеспокоенно взглянул на спутницу.
— Что с тобой?
Лайза беззаботно отмахнулась и постаралась улыбнуться, будто речь шла о чем-то незначительном:
— Не обращай внимания. Наверное, я просто устала. Сначала — самолет, потом — машина… Немного укачало.
Белов оглянулся, отыскивая глазами Ватсона.
— Ватсон!
Лайза поспешно сжала ему руку:
— Не надо. Не беспокойся. Я чуть-чуть полежу, и мне сразу станет лучше. Где жилые комнаты? — обратилась она к Витьку.
— Все, как при старом хозяине, — ответил тот. — На втором этаже.
Придерживая Лайзу за талию, Белов помог ей подняться по четырем высоким ступенькам крыльца. Они вошли в дом и были поражены некоторыми странностями его архитектуры, незаметными с улицы. Например, оконные проемы только снаружи казались большими; внутри они суживались, как крепостные бойницы, — настолько, что взрослый человек едва ли мог сквозь них протиснуться. Двери отличались особой прочностью и толщиной; все они были кованые, усиленные толстыми полосами железа и снабженные тяжелыми засовами.
— Однако… — задумчиво сказал Белов. — По-моему, этот Митрофанов чего-то сильно боялся. Посмотри, какие стены.
Сопровождавший их Витек охотно взял на себя роль экскурсовода.
— Да, шеф. Насчет стен ты прав. Я специально измерял: нет ни одной меньше полутора метров. Даже перегородки между комнатами, и те — огромные, как в противотанковом блиндаже. Сюда, направо, — сказал он, увидев, что Белов замялся, не зная, куда дальше идти. — Лестницу так просто не найдешь. Она — в дальней правой от входа комнате.
В темной каморке, как и обещал Витек, оказалась витая чугунная лестница. Злобин пошел первым, Лайза и Белов — за ним. Лестница была такая узкая, что Белов с трудом помещался между перилами, поэтому ему приходилось двигаться боком.
Саша все время думал, какая странная прихоть заставила купца Митрофанова построить дом именно так. Во имя чего он пожертвовал комфортом и пространством? Он крутил эту мысль и так, и этак, и всякий раз приходил к единственно возможному ответу: особняк был плохо приспособлен для жизни, зато как нельзя лучше подходил для обороны. «Вот только… что он собирался оборонять?».
Комнаты на втором этаже были чуть просторнее, чем на первом, но казались меньше и уютнее — наверное, за счет низких сводчатых потолков.
— Нечто среднее между монашеской кельей и тюремной камерой, — сказала Лайза, и Белов с ней согласился.
В самой большой комнате стояла широкая двуспальная кровать. Рядом с кроватью — тумбочка, зеркало и платяной шкаф.