Похищение Европы - Белов (Селидор) Александр Константинович 31 стр.


— Дима! А ну-ка, дай мне нож!

Шмидт протянул ему продолговатый предмет, похожий на складной зонтик.

— Пожалуйста. Только я не понимаю, что ты собираешься резать. Здесь… Эй! Что ты делаешь?

Саша его не слушал. Он подошел к зеркалу, размахнулся и ударил в свое отражение. Толстое стекло раскололось с глухим треском. Позади зеркала оказалось углубление. Белов сунул руку и нащупал сверток, заботливо укутанный в кусок ровдуги. Все еще не веря в свою удачу, Белов принялся разворачивать выделанную оленью шкуру. Полутемное помещение озарилось нежным голубоватым сиянием. Саша почувствовал слабое тепло, исходящее от камня.

Метеорит действительно обладал чудесной силой — ободранные плечи и ладони вдруг перестали саднить; Александру показалось, что он помолодел лет на двадцать; тело стало легким и упругим, а сердце наполнилось миром и спокойствием. Наверное, все можно было списать на самовнушение. Саша ждал этого момента, он искренне поверил в рассказ Рультетегина о замечательных свойствах магического камня и нисколько в них не сомневался. По крайней мере, одно было неоспоримым — метеорит был очень легким. Практически невесомым, будто сияющая оболочка, наполненная воздухом.

— Сэрту, — тихо сказал Белов. — Дима! Посмотри! По-моему, он ничего не весит. Или это мне только кажется?

Реакция Шмидта была странной. Он на мгновение застыл, а потом сорвался с места и бросился к двери, выронив из рук скипетр. Дмитрий захлопнул дверь и дернул внутренний засов; щеколда встала в проушину с громким металлическим стуком. И в тот же момент по бревенчатым стенам защелкали пули. Они залетали и в окна, но, к счастью, не могли причинить никакого вреда — пули с жужжанием впивались в потолок, высекая из него россыпь щепок. Затем стрельба прекратилась, и незнакомый голос прокричал:

— Белов! Отдай камень и можешь идти на все четыре стороны!

Саша усмехнулся. Даже самый наивный человек, будучи на его месте, никогда бы не поверил, что эти люди оставят его в живых. Зачем нужны лишние свидетели и политические конкуренты?

— А ты попробуй возьми! — сказал он. Шмидт подошел и шепнул на ухо:

— Саша, отдай пистолет! Белов покачал головой.

— Мы никого не убиваем.

— Тогда убьют нас, — прошипел Шмидт. — А мне бы не хотелось быть дважды награжденным орденом Золотого Руна посмертно! Тс-с! — Он поднес палец к губам. — Отдай пистолет! Обещаю, что никого не убью!

Саша нехотя протянул ему оружие.

— Смотри, ты обещал…

— Тсс! — повторил Шмидт. — Замри!

Он взял пистолет обеими руками, встал в центре дома и закрыл глаза. На улице было тихо. Затем от правой стены донесся еле уловимый шорох — кто-то карабкался, подбираясь к окошку. Все окошки были сделаны в типичном митрофановском стиле — настолько узкие, что человек не мог в них протиснуться. Но просунуть руку и открыть прицельную стрельбу было вполне возможно. Именно этого и боялся Шмидт.

Белов стоял рядом с ним. Им негде было спрятаться, поскольку внутреннее помещение дома представляло собой один большой зал. Саша присел, прижимая к груди Сэрту, — он не хотел мешать быстрому движению Дмитрия. Белов не заметил, как в одном из окошек (их было по четыре на каждой стене) осторожно появилась рука с пистолетом. Шмидт тоже не заметил, но он услышал; Дмитрий резко развернулся на слабый звук, открыл глаза и выстрелил. Руку с пистолетом отбросило в сторону; с улицы раздался отчаянный вопль и стук упавшего тела.

— Одним пианистом в мире стало меньше, — прошептал Шмидт. — Жить будет, но играть — никогда. Сколько у нас патронов?

— Витек обычно снаряжает девять, — ответил Белов. — Восемь в обойме, один в стволе. Два я потратил на колесо, один — ты. Итого — шесть.

— Негусто, — сказал Шмидт и снова встал на изготовку.

Саша не сомневался, что шесть атак он отразит. Но что будет в седьмой раз?

«Не пора ли появиться Князю? — подумал Белов. — Вот он, момент истины. Сейчас выяснится, за каким плечом он стоит: за правым или за левым?»

Но самым странным было то, что Белов совершенно не боялся. Может, события предыдущего вечера и последовавшей за ним ночи выжали из него весь адреналин, а может, так действовал Сэрту, только страха не было и в помине — одна только твердая уверенность, что все не случайно. Все будет так, как должно быть.

— Хорошо, — прокричал голос. — Не хотите по-хорошему, будем действовать по-другому.

Мужчина за стеной что-то негромко сказал. Белов и Шмидт услышали торопливые шаги.

— Что бы ты сделал на его месте? — спросил Дмитрий.

— Сдался, — ответил Саша.

— Боюсь, у него другие планы. Чуть похуже…

Треск сухих веток подтвердил опасения Шмидта. Дом со всех сторон обкладывали хворостом.

— Даю вам последний шанс! — закричал неизвестный мужчина. — Мы все равно до вас доберемся! Хоть в копченом, хоть в жареном виде!

Саша пожалел, что у него нет с собой мобильного телефона. Хотя… Что толку? На всю тайгу — ни одной базовой станции.

С улицы донесся запах горелого. Дым пробирался через окошки, белесыми языками облизывал потолок и медленно оседал на пол. Шмидт посмотрел на Белова. Саша прочитал в его глазах немой вопрос.

— Лиственница плохо горит, — сказал Белов. — Им потребуется как минимум пара часов, чтобы поджечь дом.

— Знаешь, почему я не боюсь сгореть? — спросил Шмидт. — Потому что мы задохнемся гораздо раньше. Ну, и что теперь делать?

Саша улыбнулся. Он выглядел спокойным.

— Ждать, — сказал он.

XXIX

Игорь Леонидович Введенский успел на рейс «Домодедовских авиалиний», вылетавший из Москвы в 18:15. Лететь предстояло девять часов; девять без четверти, если быть точным. Генерал никогда особенно не любил летать: не из страха высоты и не из-за боязни катастрофы — просто в самолете он чувствовал себя отрезанным от остального мира.

Сидишь в тесном пластиковом пенале, слушаешь напряженное сопение соседей, вздохи впечатлительных барышень, плач младенцев и пьяные выкрики подгулявших мужиков — почему-то редко кому из пассажиров удавалось оставаться нейтральным и держать свои эмоции при себе. На высоте в десять тысяч метров практически никто не оставался равнодушным к тому факту, что до привычной земной тверди ох как далеко! И хотя по статистике гораздо больше людей погибает в автокатастрофах, но ведь статистика — вещь такая… Ее сухие цифры куда лучше воспринимать, сидя на мягком диване перед телевизором. А в самолете все-таки немного по-другому. Над облаками даже такое рядовое событие, как поход в туалет, кажется значительным и рискованным.

Введенский принадлежал к той немногочисленной группе авиапассажиров, которых сам полет совершенно не напрягал. Напрягало другое: теснота, долгое сидение в кресле, разработанном для мифического среднестатистического человека, видимо, напрочь лишенного системы кровообращения, и вынужденное бездействие. Генерал даже не мог связаться с землей и обсудить неотложные вопросы.

Правда, у Введенского имелись документы, почти насильно всученные Батиным. Остановить Зорина, рвущегося во власть, в обмен на спасение Белова — это казалось Игорю Леонидовичу вполне приемлемой ценой. Генерал начал читать листы с грифом ДСП и через некоторое время с удивлением обнаружил, что это чтение захватывает его ничуть не меньше, чем какой-нибудь новомодный бестселлер.

Введенский не делал никаких записей на полях, хотя это было вполне допустимо — ему ведь дали не подлинники, а ксерокопии, — но четкий аналитический ум самостоятельно, без помощи пометок, выстраивал цепочку за цепочкой, схему за схемой.

Блестящее юридическое образование, полученное в Высшей школе КГБ, позволяло наперед угадать, как будут складывать линию защиты многочисленные адвокаты. Генерал видел, какие моменты обвинения могут показаться суду спорными, а какие — несомненными. Он откладывал на время первые и ставил на приоритетные места вторые.

Толстую папку объемом почти в триста печатных страниц Введенский проштудировал за четыре часа. Безусловно, здесь было далеко не все; наверняка, материалы дела составляли несколько десятков томов, а в предложенных бумагах содержалось только самое важное, «выжимка», но и этого Игорю Леонидовичу хватило, чтобы понять — сидеть Виктору Петровичу, и сидеть весьма «плотненько».

Государственная машина, это громоздкое и неповоротливое сооружение, начинала медленно набирать обороты. За последний десяток лет в России случилось невообразимое. Такого масштабного передела собственности не было еще никогда в мировой истории. Богатейшую страну планеты растащили по кусочкам. Размах воровства был таким, что мы оставили далеко позади даже Африку, а уж там, как известно, воруют по-черному — и в прямом, и в переносном смысле.

Но теперь, когда вечно подвыпившего мужика с одутловатым лицом сменил на посту президента Батин, ситуация стала выправляться. Новоявленные миллиардеры, в совершенстве освоившие схемы увода государственных (то есть — народных) денег, притихли и присмирели. Раньше они трубили на каждом углу о своей гениальности, позволяющей зарабатывать колоссальные средства; о том же, что эти средства не заработаны, а украдены, пресса и политики предпочитали стыдливо умалчивать.

С приходом к власти Батина вещи, наконец, стали называть своими именами. Ну невозможно заработать миллиарды, ничего не производя! Билл Гейтс нажил свое состояние, продавая всему миру программное обеспечение, семья Марс торговала шоколадками, Проктор и Гэмбл в поте лица фасовали стиральные порошки и зубную пасту, и только наши новоявленные олигархи умудрялись делать деньги буквально из ничего. Из воздуха!

Но при этом все надували щеки от важности и чувствовали себя равными самому Господу Богу. Прошло десятилетие, и оказалось, что это не совсем так. Государство наконец-то раскачалось, а прокуратура четко объяснила, что к чему. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что олигарх может точно так же сидеть в тюрьме, как и простой смертный, осужденный за кражу чужого белья или пьяную драку.

Тогда-то «величайшие бизнесмены современности», засунули свои амбиции туда, где солнце никогда не светило, и потихоньку, как стая перелетных птиц, потянулись за рубеж.

Заграница! В российском человеке всегда была сильна вера в справедливую и разумную заграницу: мол, там все идет, как надо. Там царит полное благополучие и всеобщее согласие — в отличие от родного безобразия и свинства.

Введенский подозревал, что отток российских капиталов за рубеж был связан именно с этим. Олигархи — они ведь такие же люди, как и все. Они тоже наивно надеются, что умные заграничные менеджеры смогут заставить наворованные деньги работать. У самих-то получается только воровать, управлять капиталами и делать выгодные вложения мы пока не научились.

Отсюда и постоянный треп в газетах, что Россия — «зона рискованного бизнеса». Только вот что странно: крупнейшие западные корпорации (в первую очередь — пищевые и автомобильные) почему-то рисковать не боятся, строят здесь свои заводы и фабрики и заставляют их работать. А у наших — не получается. Может, дело в неумении? Почему «Форд» и «Макдональдс» приносят колоссальные прибыли, а у наших все из рук валится?

Введенский давно заметил: у российских олигархов крайне растерянные лица. Они словно постоянно мучаются двумя вопросами и никак не могут на них ответить: как мне все это досталось и что с этим делать дальше? Разумеется, государственные структуры (например, та, к которой принадлежал Введенский), видя замешательство отечественных нуворишей, сжалились и пришли на помощь.

На коленях у Игоря Леонидовича лежала папка, в которой ясно излагалось, как все это досталось господину Зорину. Ну, а что с этим делать дальше… В общем, тоже понять нетрудно — в стране полно голодных пенсионеров и бюджетников, влачащих жалкое существование на нищенскую зарплату.

Но, при всей своей утробной ненависти к клану высокопоставленных воров, сумевших ухватить толстый кусок пирога, Введенский всегда выделял Александра Белова из этой массы похожих друг на друга, как близнецы-братья в арестантских робах, людей. Он-то как раз сильно отличался от прочих.

Генерал лучше, чем кто бы то ни было, знал, с чего начинал Белов и к чему он пришел в результате. Да, Саша пользовался сомнительными методами; но это было тогда, когда других методов просто не существовало. Так стоило ли его за это винить?

Введенский также знал и другое: в Белове всегда присутствовал некий внутренний стержень, позволявший ему оставаться неизменным, что бы ни случилось и сколько бы денег ни лежало на его личном счете. Александр-то как раз знал, какой ценой заработано его состояние и на что его следует употребить. Но самое главное — он не был поражен вирусом оголтелого противостояния государству. Он признавал существующие правила игры и хорошо видел грань, которую переступать ни в коем случае нельзя. Наверное, поэтому и Батин ему симпатизировал.

У Введенского было хорошее настроение; он чувствовал, что его миссия окажется удачной. Но для этого нужно было хорошенько проанализировать план предстоящих действий. Компромат на Зорина — инструмент давления, не более того. В первую очередь, нужно было снять дикое обвинение, висевшее на Белове.

Из разговора с Лайзой генерал понял, что Сашу обвиняют в убийстве. Неопровержимые улики налицо, но именно поэтому ситуация выглядела такой абсурдной. Ключевым звеном был нож с отпечатками пальцев Белова — орудие убийства, найденное на месте преступления. Разумеется, подстава была слишком уж примитивной, но зато — неотразимой. Вот отсюда и следовало начать — разобраться, как нож, хранившийся в особняке, попал в руки убийцы; мысль о том, что убийцей является Белов, генерал отмел сразу, как несусветную чушь.

Он также исключил из списка подозреваемых Лайзу, хотя на это решение Введенскому потребовалось некоторое время; по собственному опыту генерал знал, что мотивы преступления могут быть весьма запутанными и, на первый взгляд, абсолютно невозможными.

И все-таки… Введенский сбросил Лайзу со счетов, оставив в качестве вероятных пособников Зорина Витька, Ватсона, Лукина и Любочку.

«Один из этой четверки», — решил Игорь Леонидович и откинулся на спинку кресла. Впереди были еще четыре с небольшим часа полета, и генерал хотел немного поспать, чтобы как-то смягчить разницу во времени; все-таки улетал он из Москвы ранним вечером, а прилетит на Камчатку — ровно в полдень. Было бы нелепо сразу заваливаться в гостиницу и храпеть — в то время, как его ожидают важные дела.

Введенский убрал папку под спину, положил голову на подголовник и через две минуты уже спал. Он умел моментально отключаться — привычка, выработанная за долгие годы службы.

XXX

Таежную тишину, царившую за стеной и нарушаемую только потрескиванием горящего хвороста, разорвали гулкие выстрелы помповых ружей и длинные автоматные очереди.

— Ого! — встрепенулся Шмидт. — А у них там, оказывается, именины!

— Да, — отозвался Саша. — Но я почему-то не хочу оказаться на месте именинника.

Шмидту не терпелось выглянуть и посмотреть, что происходит, но Белов схватил его за плечо.

— Оставайся на месте! Я не могу ввязываться в бандитские разборки. Это не наше дело, понимаешь?

— А что же тогда наше? — спросил Шмидт.

— Вот, — Белов показал на метеорит. — Тебе мало?

— Ну… — Шмидт пожал плечами. — Ребята стреляют. Бьются. Почему бы им не помочь?

Саша заставил Шмидта развернуться и посмотреть ему в глаза.

— Ты думаешь, я боюсь? Дрожу за свою жизнь, да?

Дмитрий понурился.

— Я этого не говорил.

— Да, боюсь! — внезапно сказал Белов. — Да, дрожу! Но не за себя! Время не стоит на месте, друг мой! Оно идет. И не просто идет — оно уходит. Каждый день приближает нас к черте, когда пора будет подвести итог. И что тогда? Вспомни, мы были молодыми и глупыми. Мы стучались во все закрытые двери, но в большинстве случаев лишь разбивали в кровь кулаки. На что мы тратили силы? На ерунду! Я больше не могу себе это позволить. Я должен что-то сделать; нечто такое, что могу сделать только я, и никто другой. Здесь и сейчас мы заперты в этом доме, сидим и кашляем от дыма, но пока мы живы, есть небольшой шанс, что Сэрту, — он поднял камень, — вернется на свое место. Одна шальная пуля, глупая, слепая пуля — и даже этого шанса не останется. Ну, и какой у меня есть выбор? Попытаться сделать что-то очень важное или наплевать на все и выбежать на крыльцо — лишь бы не прослыть в твоих глазах трусом? Ты что, мало меня знаешь? Разве мне до сих пор нужно тебе что-то доказывать?

Назад Дальше