— В этом педе масса молодых женщин, причем большинству понятия скромности и чести неведомы. Учти это, и будь осторожен. Не наделай детей раньше времени. И еще — главное. Помни, что жениться ты можешь только на чеченке. Я так сказал. Все.
Честно говоря, Ахмед именно об этом как-то еще и не думал. А после поучений отца задумался.
Впрочем, на первом курсе ему было не до этого. Учиться пришлось много, материала для изучения давали массу, а времени на развлечения особо и не оставалось. Тем более что его сразу сделали комсоргом группы, и комсомольская работа, в том числе и бумажная, отнимала и то небольшое время, которое еще можно было бы потратить на себя.
Год прошел, как будто его и не было, и после первого курса Ахмед Сайдулаев загремел в армию. И отправился на Дальний Восток, в далекий Хабаровский край.
Вот здесь Ахмед по-настоящему ощутил силу и притягательность землячества. Никакой дедовщины с самого первого дня службы он не переживал. Просто вошел одним из винтиков в сложный и большой организм чеченского землячества, и растворился в нем. Вместе они были силой. Вместе дрались — один за всех, и все за одного, вместе выпивали, вместе ходили в самоволки, гоняли всех остальных, наводили свои порядки… Все вместе. Каждый по отдельности был слаб, а вместе они складывались как пазлы — и уже не сломаешь, не согнешь. Получается строгая, красивая картина, где каждому кусочку есть свое почетное место. И не надо особо думать — есть те, кто подумает. И не надо совестью терзаться — раз все решили, что нужно делать именно так, значит, оно и правильно.
— Я — чеченец! — мог гордо заявить о себе Ахмед. И уже лейтенанты предпочтут не связываться. Знают, обидишь одного солдата — чеченца, это не одного его обидишь, это всех чеченцев в части обидишь.
И вот после двух не самых тяжелых лет службы, Ахмед пришел к твердому убеждению, что чеченцы в этом государстве могут добиться всего, чего захотят. Потому что они едины, а в единстве — сила!
И вез Ахмед с собой замечательный дембельский альбом. А больше всего его веселило, что сделали ему этот альбом его же сослуживцы — погодки. Только украинцы. Вместо того чтобы себе такие альбомы делать, они ему все трое делали. Он заставил. Просто сказал им, что надо сделать — никто и не пикнул.
В институт Ахмед вернулся в прекрасном приподнятом настроении, и с радостью убедился, что учиться ему нравится. И, вообще, нравилось — все. И город, и погода, и молоденькие однокурсницы, и даже преподаватели. Впереди была вся жизнь — полная радости, развлечений и удач.
Потом яркость жизни куда-то пропала, затянула рутина… Но, в общем, к этому моменту Ахмед успел втянуться в изучение крайне интересовавшей его темы — истории вайнахов.
Источников, конечно, было не так уж и много, в основном о том, какую прекрасную жизнь народам Кавказа, в том числе и чеченцам, принес марксизм-ленинизм, но вот о дореволюционном угнетении кавказцев царизмом литературы хватало. Сайдулаев читал, читал и читал, и кое-что научился читать, как говорится, «между строк».
И чем больше он впитывал в себя информации, чем больше размышлял над ней, сопоставлял ее с тем, что слышал ранее от стариков в самой Чечне, тем большее недоумение его охватывало.
«Как?» — задавал он себе вопрос. — «Как могли мои предки подчиниться этой грубой, тупой, и безмозглой силе? От Чингисхана отбились, а здесь сдались? Пошли на поклон?… Ну да ладно, пусть пришлось пойти на это, чтобы сохранить народ. Но зачем подчинялись потом? Как могли воевать за российскую империю? И за Советский Союз многие воевали. А ведь он отплатил нам черной неблагодарностью! Отправил на гибель зимой в казахстанские степи! Но ведь не вымерли мы! Выдержали. Кто, как не чеченцы, мог такое выдержать? Никто».
«Как только у русских начиналась смута, мы всегда стремились к свободе. Потому что дух у народа другой — свободный. Ни как у этих. Они и крепостное право сколько веков терпели. Что о таких хорошего скажешь»?
Мало — помалу, помалкивая, конечно, но Ахмед постепенно разуверился и в советской власти, и в коммунизме.
«Что большевики принесли нам? Освободили от помещиков и капиталистов, как пишут в учебниках? Принесли культуру? Так этих лиц у нас в народе и не было никогда, и феодалов даже не было. Никогда не было. Все были свободны, все равноправны… А культуре это им надо было бы учиться у нас, а не наоборот».
Проживая в общежитии, основными обитателями которого были девушки, Ахмед очень быстро стал их презирать. За распущенность, за неразборчивость, за нескромность. «Только на чеченке нужно жениться!» — вспоминалось отцовское предостережение. «Ты был прав, папа», — думал Ахмед.
Доступностью многих соседок по общежитию он и сам пользовался достаточно активно. Но к каждой новой девице, которую ему удавалось развести на секс, он начинал относиться как к тряпке.
«Как ты будешь в глаза своему мужу смотреть?» — однажды не выдержал он, и спросил у очередной подруги, постель которой покидал под утро. Блаженная улыбка сползла с ее лица, оно стало злым и некрасивым. «Твое какое дело?!» — злобно прошипела подруга. — «Получил удовольствие? Вот и иди себе!.. И вообще, не приходи ко мне больше, раз такой правильный». «Ха-ха», — рассмеялся Ахмед. — «Напугала. Подстилка! Ты мне уже надоела. Я других найду себе».
Потом сама же эта девчонка еще бегала за ним, просила прощения… И ничего, кроме презрения, не вызывала.
Правда, и к идее своего земляка Исы, который поставил себе целью переспать со всеми студентками, обитающими в общаге, Ахмед отнесся отрицательно. Он сказал земляку, что хотя доступных здесь очень много, тем не менее, не все такие. А принуждать кого-то насильно — чревато. Иса возразил ему, что таких крепостей он здесь еще вообще не встречал. Просто на все нужно время и деньги. На кого-то — больше времени, на кого-то — больше денег… Но все, в принципе, решаемо…
Была и еще одна причина, по которой Ахмед стал относиться с презрением к титульной нации СССР. Это — пьянство. Пьянство и оскотинение. Он и вообразить себе не мог, как это — напиться водки так, чтобы ругаться матом при женщинах и детях, поднимать голос и руку на родителей… Потом, слишком часто встречая такое поведение своих русских знакомых, он сделал вполне логичный вывод, что допуская такое отношение по отношению к себе со стороны мужчин, русские женщины, старики и дети лучшего отношения и не заслуживают. А сделав такой вывод — и сам стал относиться к ним соответственно.
Чувство собственного национального превосходства подогревалось тем, что пьяного чеченца действительно увидеть было невозможно.
Главным принципом жизни его народа был страх — «Что скажут люди»? И если люди сочтут, что ты поступил недостойно, ты не только на себя навлечешь беду. Нет! На всю свою семью. На родителей — которые с позором уйдут в могилу, и никто не скажет о них доброго слова. На сестру, которую уже никто не захочет взять замуж, на брата — которому придется отстаивать честь семьи за проступки, которые он сам и не совершал.
Теперь-то Ахмед понимал отца, который запретил своему сыну извиняться за тот глупый случай в детском саду. Чеченец не может извиняться, потому что он не может быть неправым. Если чеченец не прав — значит, он совершил ошибку. И что тогда «скажут люди»?
Русские же могли совершать ошибки, глупости, подлости, предательства постоянно, хоть по сто раз на дню. А потом раскаяться, облобызаться, а то и вовсе — «замять для ясности». А потом — на следующий же день — снова совершать ошибки, глупости, подлости и предательства. И так — по кругу. Причем они не видели в этом ничего серьезного!
Смертельные оскорбления, которые в Чечне могли бы стать предметом кровной войны на долгие поколения вперед, срывались с уст русских быстрее, чем они, видимо, успевали подумать. Но при этом никто из них не предавал этим словам большого, серьезного значения. Так, мелкая вспышка. Вспылили, повздорили, разошлись. А если все это происходило в пьяном угаре, то могли на утро вообще не вспомнить, чего наговорили друг другу вчера. А если кто-то из посторонних свидетелей начинал напоминать каждому, кто именно и что говорил, то отказывались категорически верить в то, что это именно они так сказали.
Вот за эту невыносимую, ненормальную для гордого и правильного человека, легкость бытия, Ахмед русских уже не только презирал, но и почти ненавидел…
Ахмед пожелал Исе удачи, но сам был занят другим. Учеба подходила к концу, и нужно было как-то устраивать свое будущее. Меньше всего Сайдулаеву хотелось возвращаться к себе домой работать учителем. Чтобы избежать этого, в голову приходила только одна хорошая идея — поступить в аспирантуру.
И вот здесь у Ахмеда впервые в его поступательном движении наверх ничего не вышло.
На кафедре истории было три места для поступления аспирантов.
Одно место было железно забронировано за сыном самого ректора — высоким, тощим, нескладным и очкастым субъектом, который, кроме истории и ковыряния в архивах, действительно, больше ничего в этой реальной жизни не смыслил.
Второе место, как стало известно еще заранее, где-то за полгода до точки решения вопроса, было «отдано» племяннице одного из деканов института.
В общем-то, на эти места Ахмед и не претендовал. Ведь оставалась третья, «свободная» вакансия, и кроме кандидатуры Сулейманова, если говорить честно, никого на это место лучше и не было. Институт Ахмед закончил со вторым результатом курса, и если учесть, что первого результата добился именно сын — очкарик ректора, то других соперников у Ахмеда просто не было.
Но вот ведь какая незадача! Был у декана факультета, как говорится, один старый полковой товарищ. А был этот товарищ, надо сказать, настолько близким, что отказать ему декан практически ни в чем не мог. И у товарища возникла небольшая проблема. Прямо скажем, пустяковая. Нужно было дочку, заканчивающую институт, пристроить в аспирантуру. Ну не идти же ей, в самом деле, в школу детей учить! Ну, какой из нее учитель? «Сами подумайте»!
Декан такой просьбой был поставлен, так скажем, в сложное положение. С одной стороны, как отказать такому человеку. Тем более что дочку его он прекрасно знал, можно сказать с младенчества. И, чего греха таить, если бы не он, то, конечно, и в пединститут ей никогда бы поступить не удалось. Не в пример самому другу, дочка у него получилась не ахти — вздорная, взбаломошная, и не очень умная. Хотя добрая. И что же теперь с ней делать? Ну, не пристрелить же ее? Надо и ей где-то на кого-то учиться.
В общем, помог декан другу с поступлением чада, и где-то в душе уже как-то считал, что он сделал все, что мог, и просить у него большего было бы через чур. Однако за пять прошедших лет друг оказал декану еще пару сложно оценимых услуг, и как-то уже и нельзя было сказать, что декан ему ничего не должен.
И декан понимал, что друг, конечно, не преминет напомнить ему об этом.
Вот потому декан и был поставлен в сложное положение.
В общем, конкурс в аспирантуру Ахмед проиграл. Когда он узнал результат, и, главное, узнал, «благодаря» кому и почему все это получилось, его бешенству не было предела. Это была та самая Ленка, которую он назвал «подстилкой», которая потом бегала за ним, и просила прощения! Та самая дрянь! Шлюха!
Она!.. Как она могла обойти его в конкурсе?! У нее же ни знаний, ни ума, ничего! С тройки на четверки, из одной постели в другую!
Ахмед бесился, но что сделать, не знал. Одно время ему казалось, что единственным выходом для избежания позора будет убийство декана. Он уже почти собрался пойти, и зарезать его… Но потом передумал, и решил, что он того не стоит.
«Мы пойдем другим путем!» — повторил он себе слова Ленина. — «Ничего. ОНИ еще обо мне услышат»!
Ахмед вернулся в Чечню, туда, где жили родители, и устроился в школу простым учителем истории — для начала.
Молодой, образованный, предприимчивый — он пришелся в школе как нельзя кстати. И, к чести Ахмеда надо сказать, работал он над созданием своего положительного имиджа просто не покладая рук. И в работе, и по комсомольской линии, и по поручениям районо — везде успевал, все делал добросовестно и аккуратно.
Прошло несколько лет, старый директор школы подошел к возрастному пределу, и через год его должны были с почетом проводить на пенсию.
«Задерживать старого директора никто не собирается», — шепнула Ахмеду его более чем хорошая знакомая по комсомольской работе Оксана. — «У нас в районо считают, что ты — прекрасная замена старику».
Директор школы, когда еще нет и тридцати лет. Ахмед подумал, что это неплохо. Это ступень. На которой он засиживаться тоже не собирается.
Правда, возникла еще одна неожиданная проблема. Родители начали настаивать на женитьбе. Отец безапелляционно заявил, что ему требуются внуки. Однако у Ахмеда была причина, по которой он никак не мог подобрать себе невесту. Он хотел жениться на Оксане.
Ахмед все прекрасно понимал: и что она русская, и что он точно не будет у нее первым мужчиной, и что требовать от нее соблюдения адатов, наверное, бесполезно. И что ей, для начала, нужно принять ислам.
Все было против его желания. Все! Однако сердце отказывалось понимать все доводы рассудка. Отказывалось, и все.
Ситуация становилась невыносимой. Оксана начала сама настаивать на том, что он должен на ней жениться. В конце — концов, он же видный человек! Не так уж мало людей в курсе их взаимоотношений. И «что скажут люди»!
— Мои родители будут против, — это все, что Ахмед смог сказать ей в свое оправдание.
— Это ты считаешь причиной?! — воскликнула она с обидой и слезами. Ее симпатичное лицо стало злым и некрасивым. — Тебе сколько лет?! Ты до сих пор будешь ходить за руку с родителями?!
Она прекрасно знала, что такие слова говорить чеченцу не следует. Для него это крайне оскорбительно. Но не могла удержаться. В эту минуту, под влиянием эмоций, она как раз таки и хотела оскорбить его как можно сильнее. В ней бушевали обида и злость на его нерешительность.
Ахмед вспыхнул как порох. Но прежде чем он успел открыть рот, чтобы ответить ей что-нибудь страшное, она сама нанесла предупредительный удар.
— Скажи своим родителям, что ты хочешь жениться на мне. Пусть они узнают об этом. Надеюсь, у тебя хватит на это духа?
Весь гнев Ахмеда сдулся, потому что он представил себе заранее этот очень тяжелый для него разговор.
— Хорошо, — ответил он. — Я завтра же поговорю с ними, и не буду откладывать. Если они дадут согласие, ты выйдешь за меня замуж?
Оксана покраснела:
— Не так я представляла себе предложение, которое ты мне сделаешь… Ну да ладно. Не важно. Конечно, я выйду за тебя замуж, если ты меня замуж позовешь!
Оксана ушла, а Ахмед остался думать о том, как ему объяснить все это своим родителям.
Объяснение вышло бурным. Правда, ругался в основном отец, мать его успокаивала, а Ахмед угрюмо настаивал на своем.
В конце — концов, мать привела наиболее весомый, по ее мнению, аргумент.
— Ты же женился на мне! И даже без особого одобрения родителей. Ведь не хотели же они? Не хотели? Помнишь?
Отец взвился:
— То было совсем не так! Ты — мусульманка! Он же на русской жениться хочет! На христианке! Это невозможно! Никак не возможно.
В этот момент Ахмеду показалось, что он нащупал узловую точку проблемы.
— А что, если она примет ислам? Тогда — согласитесь?
На мгновение все замерли. Мать осторожно присела на краешек дивана. Отец взялся рукой за нос, что означало у него высшую степень озадаченности. Напряжение, искрившееся в воздухе, внезапно улеглось.
Всем стало немного легче. Ахмед отдышался.
— Да, — сказал отец. — Если тебе удастся ее убедить сделать это, то я дам свое согласие.
В этот момент Ахмед решил, что все самое сложное осталось позади, и он, как на крыльях, помчался к любимой с этой новостью. Ему и в голову не могло прийти, что Оксана может отказаться от того, что потребовал от него отец.
Он просто ворвался в кабинет к любимой женщине, но там сидело несколько молодых девчонок — школьниц.
— Девочки, освободите-ка пока ненадолго кабинет, хорошо?
Оксана только открыла рот, но ничего сказать не успела. Понятливые чеченские девочки молча и быстро поднялись, и прошмыгнули за спиной мужчины к выходу, аккуратно прикрыв за собой дверь.