«Показания Вальтерса Феллинга.
Меня зовут Вальтер Джон Феллинг. Иногда я называл себя Вальтерсом, иногда – Маком Карти. Я трижды отбывал наказание в тюрьме за кражи. В июле 1913 года я был приговорен к пяти годам тюрьмы и заключен в Ньюкастл. В 1917 году я был выпущен из тюрьмы и служил в армии в качестве повара до 1920 года. После демобилизации я узнал от одного из приятелей, что господин Трэнсмир ищет лакея. Я знал, кто такой Трэнсмир, знал, что старик очень богат и скуп, и явился к нему с поддельной рекомендацией. Рекомендация была дана мне неким господином Колиби, который вообще занимается подобного рода делами. Когда старик Трэнсмир спросил меня, какое я желаю получить жалованье, я назвал сумму гораздо ниже той, какая обычно платится лакею, и он тотчас же принял меня на службу. Не думаю, чтобы он писал Колиби с целью навести обо мне справки. Но если бы даже он это сделал, я был совершенно спокоен на этот счет: мой друг Колиби ответил бы ему вполне положительно.
Когда я поселился в Майфилде, там было еще двое слуг: миссис и мистер Грин. Сам Грин – австралиец, а жена его, насколько мне помнится, – уроженка Канады. Он служил у старика в качестве дворецкого. Между ним и стариком часто происходили недоразумения. Он не любил Трэнсмира, и старик также недолюбливал его.
Приблизительно в эту пору мне удалось незаметно припрятать несколько ценных вещей: золотые часы и пару серебряных подсвечников. Тут произошел скандал с Гринами: хозяин заметил, что они отдают объедки своему зятю, и сразу же отказал им.
Обнаружив пропажу часов и серебряных вещей, он обыскал их комнаты. Конечно, мне было очень досадно и обидно за Грина, но я не мог ничем ему помочь…
После отъезда Гринов я должен был исполнять обязанности и лакея, и дворецкого. Очень скоро я обнаружил, что все ценности старик хранит в подвальной комнате. Я никогда не был в ней, но знаю, что к ней ведет коридор, начинающийся в столовой: я видел несколько раз дверь открытой и мог, нагнувшись, разглядеть коридор.
Я надеялся, что рано или поздно мне удастся осмотреть более тщательно весь дом. Однако это оказалось не так легко. Но вот – за неделю или за две до убийства – с Трэнсмиром случился припадок; пока он лежал в полубессознательном состоянии, мне удалось снять с его шеи ключ и сделать отпечаток на куске мыла… Впрочем, припадок длился недолго: едва я успел надеть на шею старика цепочку с ключом, как он пришел в себя.
С тех пор я начал работать над ключом. Вот и все, что я могу сказать про подвальную комнату, которой никогда не видел.
Каждый день я ложился спать в десять часов. Старик сам запирал дверь, отделявшую мою комнату от всего дома. Поэтому я не знал, что происходит в доме по ночам.
Однажды после ночного припадка, когда я не смог прийти ему на помощь, старик повесил запасной ключ от двери, отделявшей меня, в стеклянный ящик: в случае тревоги я имел право разбить его и вынуть ключ.
Вскрыть стеклянный ящик для меня не представляло больших трудностей, и я часто пользовался впоследствии этим ключом.
В первый раз я воспользовался им, когда услышал голоса в столовой. Я недоумевал, кто мог прийти к Трэнсмиру в такой поздний час. Однако я не решился спуститься вниз, так как передняя была освещена. В другой раз, когда в передней не было огня, я, набравшись храбрости, сошел вниз.
Я увидел молодую женщину. Она сидела за столом и писала на пишущей машинке под диктовку старика, который ходил взад и вперед по комнате, заложив руки за спину. Это была самая красивая и изящная молодая женщина, какую я когда-нибудь видел… Почему-то лицо ее показалось мне знакомым. Однако я не знал, кто она, до тех пор, пока не увидел ее портрет в иллюстрированном журнале: это была известная артистка мисс Эрдферн.
В следующий вечер я снова спустился; на этот раз старик не диктовал, а разговаривал с молодой женщиной.
Она приезжала, таким образом, из театра каждый вечер и оставалась у старика иногда до двух часов ночи.
Однажды старик строгим голосом спросил: «Урсула, где же булавка?» Молодая женщина тотчас же ответила: «Она же должна быть здесь!» Трэнсмир пробормотал что-то про себя, а затем воскликнул: «Да! Вот она!»
В конце концов мне удалось таки кое-чем поживиться… (Тут Вальтерс подробно описал все присвоенные им вещи.)
Когда старик оставался один, он обыкновенно усаживался за стол с кистью в руке. Перед ним стояло небольшое фарфоровое блюдо. Я не знаю, что он раскрашивал, ибо никогда не видел ни одной его картины. Я часто наблюдал за ним по ночам и неизменно заставал его за этим занятием. Он никогда не рисовал на полотне, а всегда на бумаге, и черными чернилами. Бумага была очень тонкая: окно как-то было раскрыто, и один из листов вылетел при порыве ветра…
Я наблюдал за ним через стекло, находившееся над дверью: стоя на лестнице, можно было таким образом разглядеть часть комнаты. Когда старик сидел на определенном месте, мне его было отлично видно.
В то утро, когда я покинул так внезапно Майфилд, я работал над изготовлением ключа. Я мог заниматься этим совершенно спокойно, ибо хозяин никогда не заглядывал в мою комнату. Кроме того, из предосторожности я всегда запирал дверь на ключ.
Я подал хозяину завтрак. Мы говорили с ним про Броуна, которого я выпроводил из дому. Старик сказал, что я поступил правильно. Он прибавил, что полиция разыскивает Броуна, и выразил удивление по поводу того, что тот вообще решился приехать сюда. Еще он рассказал мне, что Броун – пьяница, курильщик опиума и вообще дрянной человек. После завтрака он приказал мне уйти, и я понял, что он собирается в подвальную комнату: он всегда спускался туда по субботам после завтрака.
Приблизительно без десяти минут три я был в своей комнате и снова принялся за ключ. Я только что принес себе из кухни чашку кофе, когда внизу зазвенел звонок. Я отворил дверь: передо мной стоял телеграфист. Он подал телеграмму. Она была адресована мне. В ней было сказано, что в три часа за мной явится полиция, причем упоминалось о моем осуждении в Ньюкастле…
Я пришел в ужас: если меня схватят – я погиб. Я стремглав бросился по лестнице, вбежал в свою комнату, схватил в охапку ценные вещи и пулей вылетел из дома. Было, по всей вероятности, около трех часов.
Когда я выходил из двери, то увидел господина Лендера. Он был всегда ласков со мной, и я очень любил и уважал его.
Покойный Трэнсмир недолюбливал племянника: он считал, что молодой человек ленив и расточителен. При виде господина Рекса у меня душа ушла в пятки. Господин Лендер спросил меня, не заболел ли старик. Я постарался овладеть собой, сказал ему, что послан по спешному поручению, и выбежал на улицу. К счастью, я тут же нашел такси и благополучно доехал до Центрального вокзала.
Однако я не выехал из города, я решил, что лучше всего мне спрятаться в городе, и отправился в небольшую гостиницу на Рид-стрит, где и скрывался все это время.
Господина Трэнсмира я так и не видел после завтрака. Он даже не вышел спросить меня, кто звонил, когда пришел посланный с телеграммой. В дом часто приходили поставщики и посетители, и мне было строго приказано докладывать лишь в важных случаях.
Я никогда не был в подвальной комнате и даже не переступал порога подвального коридора. У меня никогда не было огнестрельного оружия.
Настоящее показание дано мною добровольно, без принуждения. Я ответил на вопросы, поставленные мне инспектором Карвером, без какого бы то ни было давления с его стороны».
Глава 20
– Вот показание Вальтерса! – воскликнул Карвер, обращаясь к журналисту. – Ни одна строчка из него не должна попасть в печать… Что вы о нем думаете?
– Мне оно кажется правдивым, – заметил молодой человек.
Сыщик несколько раз кивнул головой.
– Мне также, – промолвил он. – В глубине души я всегда был убежден, что этот Вальтерс, или Феллинг, невиновен в убийстве… Та часть показания, которая относится к посещениям мисс Эрдферн, несколько неясна… Многое же мне кажется странным, прежде всего вопрос старика относительно булавки…
– Вы, конечно, думаете о булавке, найденной нами в подвале? – быстро спросил Тэб.
Карвер тихо рассмеялся.
– И да, и нет, – ответил он. – Для меня очевидно, что булавка, о которой спрашивал Трэнсмир, принадлежит к числу драгоценностей мисс Эрдферн. Старик, по всей вероятности, проверял содержимое ларца…
Тэб некоторое время сидел молча, как бы что-то обдумывая.
– Вы хотите сказать, что драгоценности принадлежали Трэнсмиру. Вы думаете, что он лишь давал их напрокат артистке и та должна была каждый вечер после представления доставлять их обратно? – спросил он наконец.
– Я не могу придумать другого объяснения, – ответил Карвер. – Иначе чем же объяснить ее работу у старика по ночам? Трэнсмир часто занимался театральными антрепризами, и я совершенно убежден, что он оплачивал театральные постановки мисс Эрдферн… Вероятно, он увидел ее однажды на сцене и решил заработать на ее даровании.
– Однако мне все же неясно, – не унимался журналист, – почему мисс Эрдферн согласилась быть секретаршей старика? Почему она, как раба, работала на него, в то время как спектакли с ее участием имели неизменный успех?..
Карвер в упор посмотрел на молодого человека.
– Вероятно, старику было известно что-то из прошлой жизни мисс Эрдферн… – тихим голосом проговорил он. – Что-то, что она тщательно скрывала.
Тэб нахмурился, брови его сердито сдвинулись.
– Я отнюдь не думаю, что это было что-нибудь позорное! – воскликнул он. – Я уверен, что со временем мисс Эрдферн сама расскажет нам об этом… Пока же это не имеет большого значения.
Тэб отправился домой в половине двенадцатого. Он был очень опечален словами сыщика. Какая могла быть тайна у молодой женщины? Почему эта тайна переплелась с загадочной смертью старика?..
Дома его ожидала телеграмма от Рекса из Неаполя:
«Еду в Египет. Совершенно поправился. Вернусь через месяц».
Тэб добродушно улыбнулся: он надеялся, что слова «совершенно поправился» относятся не только к расстроенным нервам его приятеля, но и к неудачному юношескому увлечению.
Собираясь войти к себе в квартиру, Тэб на мгновение остановился. Он услышал какой-то странный звук. Когда же он входил в переднюю, ему показалось, что из гостиной блеснул свет, который тотчас же погас.
Тэб стремительно распахнул дверь в маленькую гостиную. Все ставни в ней были закрыты. Между тем он помнил, что не закрывал их.
Вдруг он услышал в комнате чье-то тяжелое дыхание.
– Кто здесь?! – крикнул журналист и протянул руку к выключателю.
Но прежде, чем пальцы его коснулись выключателя, его что-то больно ударило. Удар был так силен, что Тэб упал на колени и на минуту почти лишился сознания.
Кто-то пронесся мимо него в темноте. Он услышал стук захлопнувшейся двери и быстрые шаги по лестнице… Затем громыхнула тяжелая входная дверь.
Тэб все еще продолжал стоять на коленях. По лбу его струилась теплая струйка крови. Боль и кровь заставили его очнуться. Он, шатаясь, поднялся на ноги и зажег свет.
Удар был нанесен ему стулом, лежавшим опрокинутым тут же около двери.
Молодой человек подошел к зеркалу и принялся разглядывать рану: хотя это была лишь поверхностная царапина, из нее все же обильно сочилась кровь.
Тэба спасло то, что удар пришелся по косяку двери, – ножка стула лежала отбитая на полу.
Тэб промыл рану и перевязал голову. После этого он вернулся в гостиную. Его поразил царивший в ней беспорядок: все ящики его стола были опорожнены, бумаги валялись на полу и на столе. Один из ящиков, в котором хранились документы и который обычно был заперт на ключ, был взломан, и документы в беспорядке рассеяны по всей комнате. Маленькое бюро, стоявшее у стены, также было вскрыто.
В спальне царил такой же беспорядок: все ящики, коробки и столы – все было отперто, вещи вынуты и разбросаны по комнате.
В комнате Рекса был вскрыт чемодан, оставшийся нетронутым в первое посещение грабителя. Он стоял на кровати, а содержимое его валялось на полу.
Золотые часы Тэба с цепочкой, лежавшие на видном месте, не были тронуты. Коробка, в которой он хранил деньги, была вскрыта. Однако ни один цент не был украден.
Тут молодой человек сделал странное открытие: в одном из ящиков письменного стола лежали его фотографии, снятые в прошлом году по просьбе многочисленных теток. Ящик был вскрыт, и каждая фотография была разорвана на четыре части.
Тэб недоумевал, что мог искать в его квартире таинственный посетитель?
Он хотел позвонить Карверу, но аппарат оказался испорченным. Тэб нанял первое попавшееся такси и в полночь, когда сыщик уже собирался уходить, влетел к нему в кабинет.
– Ого! – воскликнул Карвер. – Да вы, кажется, ранены?
– Опять тот же таинственный человек… – ответил Тэб. – Между прочим, Карвер, я намерен возбудить дело против человека, продавшего мне мебель: он клялся, что это красное дерево, а сегодня я на собственной голове убедился, что это простая сосна…
– Присядьте, – сказал сыщик. – Неужели он посетил вас вторично?
Тэб утвердительно кивнул головой.
– И самое досадное – что я застал его в квартире!
Тэб подробно рассказал своему другу все, что с ним случилось.
– Я пойду с вами и осмотрю квартиру, – предложил сыщик, – хотя не думаю, чтобы это помогло нам разгадать тайну… Любопытно было бы знать: зачем он порвал ваши фотографии?
– Вероятно, он имеет основание не любить меня, – ответил Тэб. – Я уже старался припомнить всех преступников, поимке которых я так или иначе способствовал… Это не может быть Харри Болтер: по моим расчетам он еще в тюрьме. Не может также быть Лоу Сорки, который, по слухам, после тюрьмы сделался миссионером. В свое время он обещал покончить со мной…
– Вы можете быть совершенно уверены, что ни один из них не причастен к посещению вашей квартиры, – заметил Карвер. – Расскажите мне лучше еще раз все, что случилось с того момента, как вы вошли в квартиру. Прежде всего, закрыли ли вы за собой дверь?
– Да, конечно, – удивленно ответил Тэб.
– Затем вы вошли в гостиную, и он бросил в вас стулом? В комнате было совершенно темно? – продолжал расспрашивать сыщик.
– Да. Совершенно.
– Даже на площадке лестницы не было света?
– Нет.
– И он пробежал мимо вас и скрылся? Вы хорошо помните это, хотя были уже в полубесчувственном состоянии?
– Я отлично помню, что он пробежал и хлопнул дверью, – все более и более недоумевая, ответил Тэб.
Карвер быстро записывал слова журналиста в своей записной книжке теми причудливыми стенографическими знаками, которые никто не умел разбирать, кроме него самого.
– Теперь, Тэб, подумайте хорошенько, прежде чем ответить, – предупредил сыщик. – Что было в чемоданах вашего друга? Припомните вообще что-нибудь, касающееся старика… Почему-то я совершенно уверен, что неизвестного, вторично удостоившего вашу квартиру своим посещением, интересовали именно вещи Лендера, а не ваши…
Тэб глубоко задумался.
– Нет, – наконец признался он. – Решительно ничего не могу припомнить.
– Что делать! – вздохнул сыщик. – А теперь пойдем посмотрим на вашу квартиру… Когда все это произошло?
– Приблизительно полчаса или час назад, – ответил молодой человек. – Я пытался звонить к вам…
– Но аппарат оказался испорченным, – перебил его сыщик. – Так уж обычно бывает, что он всегда портится, когда в нем испытываешь действительную необходимость.