— Как чувствует себя принц, Метем? — спросила она, с тревогой поглядывая на полускрытое в тени стены ложе.
— Посмотри сама, госпожа, — ответил финикиец с поклоном.
— Элисса! Элисса! — громко позвал Азиэль, приподнимаясь и протягивая к ней руки.
Она и увидела и услышала, и с негромким вскриком порхнула к нему в объятия. Несколько минут, не размыкая рук, они бормотали слова любви и приветствия.
— Может быть, оставить вас наедине? — спросил Метем. — Нет? Тогда извольте вспомнить, принц, что вы еще очень слабы и не должны предаваться бурным чувствам.
— Послушай, Азиэль, — сказала Элисса, убирая руки с его шеи, — у нас нет времени на нежные излияния, да и не следует тебе проявлять любовь к той, которая все еще является верховной жрицей Баалтис, хотя и перестала ей поклоняться. Ты поступил очень благородно, воскурив фимиам Элу ради спасения моей жизни. Но ты напрасно не послушался меня, когда я умоляла тебя не делать этого; и теперь я горько сожалею, что ради меня ты совершил такой грех. Тем более что твоя жертва может оказаться напрасной; пророчества Иссахара содержат угрозу для нас обоих, мне не избежать смерти, а тебе не избежать горьких мук раскаяния, той тоски, тягостней которой нет ничего на свете, — тоски по навеки ушедшей.
— Бежать уже невозможно?
— Метем может подтвердить: нет, невозможно; за мной наблюдают день и ночь, Меса бродит за мной по пятам, от двери к двери. К тому же Итобал окружил Зимбое таким плотным кольцом, что без его ведома даже мышь не проскользнет наружу. И это еще не самое худшее: они намереваются выдать меня Итобалу и купить такой ценой мир. В заговоре участвует даже мой отец, в полном отчаянии он считает своим долгом пожертвовать родной дочерью ради спасения города, если, конечно, этой жертвы окажется достаточно.
— Но ведь госпожа Баалтис неприкосновенна?
— В такие времена даже сама богиня не была бы ограждена от посягательств, что уж говорить о ее жрице, Азиэль. Они сговорились схватить меня сегодня ночью. Это поручено Месе и другим жрецам. Этим приношением они хотят задобрить Итобала, который не принимает никакого другого.
— Лучше бы нам умереть, — громко простонал Азиэль.
— Лучше бы мне умереть, — поправила она, кивнув. — Но послушай, я тут кое-что придумала, отчаиваться еще рано. Подъезжая к Зимбое, в трех милях от городских ворот, высоко над дорогой, на скале, ты, может быть, заметил бронзовые решетчатые ворота, закрывающие вход в пещеру?
— Да, заметил, — подтвердил Азиэль. — Мне сказали, что там находится священное кладбище.
— Там хоронят верховных жриц Баалтис, — продолжала Элисса. — Сегодня вечером я должна возложить жертву на гробницу моей предшественницы. Войду я одна, ибо никто не имеет права сопровождать меня туда, и сразу же запру за собой ворота. Они предполагают схватить меня на обратном пути: но я останусь в этой пещере. Конечно, живая, а не мертвая, Азиэль. Я заранее припасла там пищу и воду — этих припасов хватит на много дней. В этой пещере, среди усопших, я и останусь жить, пока не присоединюсь к их числу.
— Но что помешает им взломать ворота и вытащить тебя оттуда, Элисса?
— Живой они меня не вытащат, а мое мертвое тело они вряд ли пожелают показать Итобалу. Вот здесь на груди у меня фиал с ядом, на поясе — кинжал; этого вполне достаточно, чтобы покончить с собой такой хрупкой женщине, как я. При первой же попытке взломать ворота, я предупрежу их, что приму яд или пущу в ход кинжал и тем самым сорву их замысел; У них останется лишь надежда выдворить меня оттуда с помощью голода или выманить какой-нибудь другой хитростью.
— Ты смелая женщина! — в восхищении воскликнул Азиэль. — Но ведь самоубийство — величайший грех.
— Даже этот грех не остановит меня, любимый. Я пошла бы на него и прежде, с меньшим основанием, лишь бы не попасть живой в руки Итобала; что бы ни случилось, на какой бы обман мне ни пришлось бы пойти, тебе, Азиэль, я останусь верной и в жизни, и в смерти!
Обуреваемый мучительными сомнениями, принц горько застонал.
— Можешь ли ты что-нибудь сказать, Метем, — обратился он к финикийцу.
— Да, принц, — ответил тот. — Прежде всего, я хочу сказать, что госпожа Элисса поступает опрометчиво, раскрывая передо мной свои тайные мысли, ведь я могу донести на нее в городской совет или жрецам.
— Нет, Метем, не упрекай меня в опрометчивости, хотя ты и любишь деньги, я уверена, что меня ты не предашь.
— Ты права, госпожа, я тебя не предам, да и на что мне деньги в городе, который вот-вот будет взят штурмом? Кроме того, я ненавижу Итобала; он угрожал мне смертью, так же, кстати, как и ты, госпожа; и я сделаю все возможное, чтобы спасти тебя от его лап. Это первое. Второе — я не вижу никакой пользы в этом твоем замысле: если тебя не выдадут, Итобал начнет штурм — и тогда…
— Он может потерпеть поражение, Метем, ибо горожане будут биться за свою жизнь, к тому же с нами принц Азиэль, опытный военачальник; он тоже будет участвовать в сражениях, если поправится…
— Не тревожься, Элисса, еще два дня, и я буду достаточно силен, чтобы сражаться не на жизнь, а на смерть.
— Во всяком случае, — продолжала Элисса, — с помощью моего плана мы можем выиграть время, а кто знает, как повернется судьба. Как бы то ни было, бегство для меня невозможно, и лучшего плана у меня нет.
— И у меня тоже, — сказал Метем, — ибо в конце концов и самая хитрая лиса возвращается к своему прежнему следу. Один я могу бежать из этого города, принц может бежать, даже госпожа Элисса, если переоденется, — но втроем у нас нет никакого шанса спастись, ибо в городе мы все время находимся под наблюдением, а за его стенами нас поджидает Итобал со своими армиями. О принц Азиэль! Благоразумие требовало, чтобы я бежал, когда вас с Иссахаром схватили после этого безрассудного свидания в храме, я предвидел, что оно плохо кончится; но на старости лет я сильно поглупел и подумал, что не могу покинуть вас, не простившись. Ну что ж, пока еще мы все живы, не считая Иссахара, человека самого из нас достойного, хотя и фанатика; но долго ли еще нам осталось жить — это я не могу сказать.
Наилучшим для нас выходом была бы победа над Итобалом; в общем ликовании мы могли бы незаметно бежать из Зимбое и присоединиться к нашим слугам, ждущим нас в обусловленном тайном месте, за первой грядой холмов. Если же одолеть его не удастся, что ж, мы отбудем немного раньше, чем предполагали, чтобы узнать, кто же распоряжается людскими судьбами и в самом ли деле солнце и луна — колесницы Эла и Баалтис… Принц, вы совсем бледны…
— Ничего страшного, — сказал Азиэль, — принесите мне воды, у меня все еще жар.
Метем пошел за водой, а Элисса опустилась на колени возле ложа и пожала руку своего возлюбленного.
— Я не смею здесь дольше оставаться, — прошептала она. — О, Азиэль, я не знаю, как и когда мы встретимся вновь, но на душе у меня очень тягостно; я чувствую, увы, что мой конец приближается. Я причинила тебе много горя, Азиэль, хотя себе еще больше, — и я ничего не дала тебе взамен, кроме самого заурядного из всего, что может быть на свете, — женской любви.
— Самого прекрасного из всего, что может быть на свете, — поправил он, — и я счастлив, что получил этот дар.
— Да, но ты заплатил за него слишком дорого, — ведь я-то хорошо знаю, чего тебе стоило возложить фимиам на алтарь, — и я молюсь твоему Богу, который отныне и мой Бог, чтобы твой грех пал на мою голову, а тебе было даровано полное прощение. Азиэль, женщина я или дух, пока во мне сохраняются Жизнь и память, я твоя: только твоя; я оставляю тебя, чистая душой и телом, и если нам суждено встретиться в этом или ином мире, я возвращусь к тебе такая же чистая и верная, как и сейчас. Я рада, что жила, ибо знала в этой жизни тебя и ты поклялся, что любишь меня. Я была бы рада и жить вновь, если ты будешь рядом и будешь клясться в любви; если же мне отказано в этом счастье, я хочу спать вечным сном, ибо жизнь без тебя для меня хуже ада. Но ты слабеешь, и я должна уйти. Прощай же; живой или мертвый, не забывай меня; поклянись, что не забудешь.
— Клянусь, — тихо ответил он, — пусть же, по воле Неба, я умру за тебя, а не ты за меня.
— Я молюсь об обратном, — шепнула она, наклонилась и поцеловала его в лоб, ибо он был слишком слаб, чтобы протянуть ей свои губы.
И она ушла.
Глава XV
Элисса укрывается в священной погребальной пещере
Через два часа в вечернем свете можно было видеть процессию жриц, медленно восходящую к священной пещере по узкой, высеченной в скалах тропе. Впереди процессии, в черном покрывале поверх расшитого платья, шла Элисса с потупленными глазами и распущенными в знак скорби волосами, за ней следовали Меса и другие жрицы, они несли алебастровые чаши с едой и вином для усопших, вазы с благовониями и масляные плошки. Замыкали шествие плакальщицы; они пели заунывное песнопение и время от времени в притворном горе разражались громким плачем. Впрочем, их горе было лишь отчасти притворным: с горной тропы они хорошо видели передовые посты армии Итобала на равнине и с содроганием замечали бесчисленные тысячи копий, поблескивающих в ущельях окрестных холмов. В этот день они оплакивали не покойную госпожу Баалтис — их угнетало предчувствие гибели, нависшей над ними самими и над их золотым городом.
— Да падет на нее проклятие всех богов! — прошептала одна из жриц, сгибаясь под тяжестью приношений. — Из-за какой-то смазливой гордячки мы все должны погибнуть от копий либо стать женами дикарей. — И она показала подбородком на Элиссу, которая шла впереди, поглощенная своими мыслями.
— Потерпи, — ответила ей Меса. — Ты знаешь наш план: сегодня ночью эта гордячка, эта лживая жрица будет спать в лагере Итобала.
— Надеюсь, это утихомирит его, — сказала женщина, — и он оставит нас в покое.
— Все надеются, что так оно и будет, — со смешком отозвалась Меса, — хотя и странно, что царь предпочитает круглоглазую, худоногую девицу, любящую его соперника, богатой добыче и славе. Что ж, возблагодарим богов, что они сотворили мужчин такими глупцами и одарили нас, женщин, умом, дабы мы могли пользоваться их неразумием. Если он хочет, пусть забирает ее, невелика потеря для всех нас.
— Ну, для тебя-то только выигрыш, — сказала женщина. — Ты будешь увенчана короной Баалтис. Но я тебе не завидую. Что до дочери Сакона, то она будет принадлежать Итобалу, даже если мне придется разрезать ее на куски.
— Нет, нет, сестра, так мы не уславливались; помни, что она должна быть передана ему без единой ссадины или царапины; иначе наше святотатство окажется напрасным. Помолчи, мы уже подошли к пещере.
Достигнув площадки перед решетчатыми воротами, процессия перестроилась в полукруг. Они стояли спиной к пропасти, которая отвесно поднималась на добрых шестьдесят футов над равниной, по которой вдоль самого подножья утеса бежала дорога, где проходили торговые караваны на своем пути от моря и обратно. После того как пропели гимн, призывающий благословение богов на покойную верховную жрицу, Элисса, в своей роли нынешней госпожи Баалтис, отперла бронзовые ворота золотым ключом, что висел у нее на поясе, и жрицы втолкнули принесенные ими дары в пещеру, ибо им было строго запрещено переступать ее порог. Склонив голову и сложив на груди руки, Элисса вошла в пещеру, заперла за собой ворота, взяла две чаши и исчезла с ними в ее сумрачной глубине.
— Почему она заперла ворота? — спросила жрица у Месы. — Обычно так не делают.
— Такая у нее, видимо, причуда, — резко ответила Меса.
Она также не могла понять, зачем Элисса заперла ворота.
Прошел час, Элисса все не возвращалась, и ее недоумение сменилось страхом и сомнением.
— Позовите госпожу Баалтис, — сказала она, — ее молитвы что-то затянулись. Уж не случилось ли с ней какой-нибудь беды?
Приложив губы к решетчатым воротам, жрицы стали звать госпожу Баалтис, и немного погодя перед ними, со светильней в руке, предстала Элисса.
— Почему вы беспокоите меня в священной пещере? — спросила она.
— Госпожа! На городских стенах уже дежурит ночная стража, — ответила Меса. — Пора возвращаться в храм.
— Ну что ж, возвращайтесь, — сказала Элисса, — а меня оставьте в покое. Что, Меса, без меня ты не можешь вернуться? Хочешь, я скажу тебе почему? Потому что ты тайно договорилась передать меня сегодня ночью тем, кто, в свой черед, выдаст меня Итобалу, чтобы договориться о мире, и если ты придешь к ним без меня, они встретят тебя не слишком-то ласково. Не отпирайся, Меса. У меня тоже есть свои люди, и от них я знаю весь ваш план, поэтому я и укрылась в пещере.
Меса пробормотала сквозь стиснутые губы:
— Те, кто решил наложить руки на живую Баалтис, не остановятся перед тем, чтобы вторгнуться и в общество усопших сестер.
— Я знаю, Меса, но ворота заперты на ключ, и у меня достаточно пищи и воды.
— Ворота, даже самые прочные, можно взломать, — ответила жрица, — так что не жди, госпожа, пока тебя выволокут оттуда, будто беглую рабыню.
— Вот как? — усмехнулась Элисса. — Но я не допущу этого бесчестья и взломаю другие ворота — ворота собственной жизни. Смотри, предательница, вот яд, а вот бронзовый кинжал; клянусь тебе, что, если кто-нибудь только попытается притронуться ко мне, я покончу с собой у него на глазах. Отнесите тогда мои останки Итобалу, уж он вас вознаградит с такой щедростью, какая вам и не снилась!.. А теперь, Меса, уходи прочь, передай моему отцу и всем другим заговорщикам, что им не удастся ублажить Итобала, принеся ему в жертву мою красоту; пусть лучше они вспомнят о своем мужском достоинстве и сразятся с ним в честном бою.
Она повернулась и скрылась в темной глубине пещеры.
Велико было замешательство советников Зимбое и жрецов, участников заговора, когда час спустя явилась Меса — не для того, чтобы передать им Элиссу, а повторить ее послание и угрозы. Напрасно взывали они к Сакону, который лишь качал головой и повторял:
— У меня нет ни малейших сомнений, что моя дочь выполнит свою клятву, если вы ее к этому принудите. Вы мне не верите? Пойдите и попытайтесь ее уговорить. Я заранее знаю, каков будет ее ответ, и я считаю, что это возмездие нам всем за то, что мы выбрали ее Баалтис вопреки ее воле, затем угрожали ей смертью из-за принца Азиэля, а теперь еще хотим совершить святотатство, низложив ее со священного трона, разорвав узы ее брака и передав ее Итобалу.
Старейшины города отправились к священной пещере и через решетчатые ворота попытались уговорить Элиссу. Но они ничего от нее не добились: она говорила с ними, одной рукой прижимая к груди фиал с ядом, а другой — стискивая обнаженный кинжал, и повторила то же самое, что уже сказала Месе, — им лучше оставить свои тайные козни и сразиться с Итобалом лицом к лицу, как подобает мужчинам, тем более, что даже в случае успеха их заговора, она быстро опостылела бы Итобалу, и война все равно стала бы неизбежной.
— Сотни лет, — добавила она, — собиралась эта гроза: теперь она неминуемо разразится. Лишь после этого станет известно, кто истинный хозяин этой страны — древний город Зимбое или Итобал, повелитель племен.
Так они и ушли ни с чем, а на следующий день, рано утром, со спокойными лицами, но тяжелыми сердцами, приняли послов царя Итобала и рассказали им обо всем происшедшем. Выслушав их, послы захохотали.
— Мы очень рады, — открыто признались они, — мы-то не влюблены в дочь Сакона и хотим не мира, а войны; ибо наконец для нас настало время раздавить своей пятой незваных белых пришельцев, которые захватили нашу страну и грабят ее богатства. И дело это, сдается нам, не трудное; какое сопротивление могут оказать алчные торговцы, если они Не могут даже справиться с одной-единственной девицей?!
Доведенные до крайнего отчаяния, старейшины предложили Итобалу других девушек, сколько он пожелает, и богатый денежный выкуп. Но послы даже не стали их слушать, сказав, что ценят хороший удар копьем куда дороже золота, которое им и даром не нужно, а их царь, Итобал, добивается только одной женщины, и никакой другой.