– Открыто!
Дверь медленно отворилась, и вошел мужчина лет шестидесяти. Незнакомый. В костюме, но костюм, сразу видно, с чужого плеча: мешковат. Рубашка белая, но мятая. Галстук старомодный (правда, кто его знает, что такое вообще модный галстук!).
– Здравствуй, Маша, – сказал он.
Вот тут Мария Антоновна испугалась.
– Кто это? Вы кто? Вам чего тут?
– Не узнала? – спросил человек.
Липкина, боясь сама подойти к выключателю, крикнула:
– Свет включите!
Человек нашарил выключатель, зажегся свет.
– Ну, вот... Теперь узнаешь?
Липкина не меньше минуты смотрела на человека и начала вставать с кресла, но тут же опять села.
– Константин? Костя, ты? Живой?
– Живой, как ни странно.
Женщины долго не изумляются. Они ведь во многом живут памятью, а не теперешним моментом, особенно если одинокие.
Поэтому уже следующий вопрос Марии Антоновны был более чем неприветлив:
– Ну, и чего тебе тут?
Константин всхохотнул:
– Ха! Вот так встреча! Узнаю характер! Тридцать лет не виделись, а она: тебе чего тут? Эх, Маша, Маша!.. – Он подошел к ней и хотел то ли потрепать ласково за плечо, то ли просто прикоснуться, но Липкина отстранилась.
– Ты руки не суй, сядь нормально, – она указала ему на табурет за столом.
Он сел. Выражение лица тут же резко изменилось с невероятно радостного на невероятно трагическое.
– Так, значит? – с дрожанием голоса сказал Константин. – Имеешь право! Знала бы ты, какую я прожил жизнь! – он отвернулся и провел ладонью по глазам.
– Только без концертов, пожалуйста!
– Как ты так можешь?! Тридцать лет не виделись! И я всё время к тебе стремился, только все препятствия мешали. Непреодолимые препятствия, понимаешь?
Липкина встала, задернула занавески.
– Тебя видел кто-нибудь?
– Двух мужиков встретил, только я их не узнал. И они меня не узнали. Много нового народа в Анисовке? – полюбопытствовал Константин. – Вообще, масса изменений, наверно?
Но у Марии Антоновны не было настроения рассказывать ему про новый народ и массу изменений. Она ответила коротко:
– Хватает. Значит, так. Как совсем стемнеет, пойдешь обратно.
– Куда?
– Туда, откуда пришел.
– Так вот сразу?
– А чего тянуть? Я не хочу, чтобы люди надо мной смеялись. Помер ты, Костя. Я всем сказала, что ты трагически погиб.
– Это когда же?
– А тогда же. Когда сманил ты меня на сволочной этот Крайний Север за длинным рублем. Когда ты меня с ребенком там бросил. Когда я оттуда целый год выбраться не могла! Когда я прокляла тебя на всю оставшуюся жизнь!
Липкин одобрил ее характер:
– И правильно! Я сам себя проклял. И что похоронила – правильно. Не надо жить на земле таким людям! – Он вздохнул и сказал как о неприятном, но неизбежном: – Правда, я всё-таки еще живу... Если бы ты могла представить, что со мной было! И предавали меня, и убивали, и... А, что вспоминать! Как Лида-то наша? Уже, наверно, внуки у нас с тобой?
– Лида наша в двенадцать лет умерла. Аппендицит, потом перитонит, – жестко, без видимого чувства сказала Мария Антоновна. Наверно, потому что она не желала делиться своим горем с этим человеком.
– Вот она, медицина! – сделал вывод Константин, с привычной умелостью переводя личное на общественные рельсы, которые, как известно, всегда и во всем виноваты. – Лида, дочка... Ничего я не знал, ничего...
Он заплакал.
У Марии Антоновны это не только не вызвало сочувствия, наоборот, она, поднявшись с кресла, встала перед Константином и сказала, не скрывая намерений:
– Вот что, Константин. Ты уходи лучше. А то я не ручаюсь за себя. Возьму сковородку сейчас. И буду тебя по твоей скотской голове стучать, пока ты опять не помрешь.
– Имеешь право! – покорно кивнул Константин. – Что ж, бери сковородку, бей. Я даже рад. Хоть на родине помру. Десять раз помирал в чужих краях, но не помер, а тут... Ладно. Дай хоть чаю, знобит меня.
Липкина молчала и ждала.
– Что ж... Пойду...
Константин оперся о стол, но тут же охнул, осел, замер, прислушиваясь к себе. Лоб покрылся потом.
– Ты чего? – недоверчиво спросила Липкина.
– Ерунда. Пройдет.
– Сердце, что ли?
– Да всё сразу. Желудок схватывает, операция была. Тоже чуть до перитонита не довели. Ладно, повидались... Пора.
Константин тяжело встал. И медленно пошел к двери; так тяжелобольные перемещаются по палате, когда несколько шагов – большой труд.
Липкина, посмотрев на это, сказала:
– Куда ты пойдешь такой? Оставайся уж до утра. Но утром чуть свет чтобы тебя не было! Может, тебе дать чего-нибудь? Анальгин или чего? Что тебе помогает?
– Сто грамм налей, если не жалко, – попросил Константин.
– Дерьма жалеть. Разве тебе можно?
– Мне теперь всё можно. Это, Маша, как анекдот: человека повесить собираются и спрашивают последнее желание. Он говорит: закурить дайте, но чего-нибудь некрепкое, я здоровье берегу.
Константин засмеялся, закашлялся, схватился за живот.
Липкину же анекдот не рассмешил:
– Да... Пожил ты, я смотрю, как следует.
Она налила ему водки, поставила тарелку с помидорами, картофелинами, куском колбасы.
– На вот, пей. Закуси, если хочешь. И ложись, и никаких разговоров чтобы не было. Не хочу ничего говорить. Понял?
– Спасибо тебе, – с благодарностью сказал Константин. Выпил водки, и тут же ему полегчало. Он даже замечание сделал:
– Порезала бы хоть колбасу, сунула, как собаке.
– Съешь, не подавишься, – ответила Мария Антоновна.
Она постелила ему на диване. Доставая белье, увидела на серванте фотографию Константина тридцатилетней давности. Оглянувшись, убрала ее.
И ушла к себе в комнату – спать.
3
Она ушла к себе спать, но заснуть не могла.
Давно уже спал Константин – то храпел, то начинал трудно и хрипло дышать, будто не спал, а работал.
Мария Антоновна встала, оделась и вышла из дома, надев резиновые сапоги: дождь кончился, но грязь кругом была непролазная.
Она пошла к Нестерову. Обрадовалась, увидев свет в его окне: значит, не будить человека. Постучала в окно. Нестеров выглянул:
– Мария Антоновна? Что-то случилось? Да вы заходите.
Липкина вошла в дом, сбросив сапоги, села к столу, не отказалась от чаю, который предложил Нестеров. Дома она и чаю на ночь толком не попила, какое чаепитие в тревоге и смуте, а здесь уютно, никто чужой не пришел, никакой смуты нет – так ей казалось, по крайней мере.
– Даже и не знаю, как сказать, – начала она. – Вы когда сеанс проводили, я всё думала, что бы мне такое для себя загадать. Болезней, сами понимаете, накопилось, мне не двадцать лет и даже не тридцать... Решила: ладно, пусть у меня бессонница пройдет.
– Прошла?
– Прошла вообще-то.
– Серьезно? Я рад!
– А потом еще... Ну, когда про бессонницу загадала, думаю: маловато что-то. Надо еще что-нибудь. И тут мне в голову пришло: вот бы, думаю, мой муж нашелся. Тридцать лет, как пропал. Сама думаю, а сама над собой смеюсь: дура старая, такого не бывает! Но мысли у человека, сами знаете: ты не хочешь, а они тебе в голову без спроса лезут. Смешно.
– И в чем проблема? Кстати, бессонница у вас, скорее всего, прошла потому, что вы хотели. Нет, возможно, мой импульс помог...
Липкина махнула рукой:
– Да шут с ней с бессонницей. Муж ко мне вернулся.
Нестеров воскликнул:
– Мария Антоновна, это невозможно!
– Как же невозможно, когда он сейчас у меня в доме спит?
– Уверяю вас, это сделал не я! Никто на свете на такие чудеса не способен!
– Но я-то не первый раз об этом думаю! Я, может, всю жизнь об этом думаю! Но вернулся он сейчас, после вашего сеанса!
– Просто совпадение.
– Не знаю, – сказала Липкина и погрузилась в долгое молчание.
В этом молчании выпила чашку чаю и попросила еще.
Нестеров, налив, спросил:
– Так теперь-то вы, извините, чего хотите от меня? Чтобы я в ладоши хлопнул и он исчез? Или, наоборот, навсегда закрепился? Это только в кино бывает.
– Да нет... Тут я и без вас соображу. Меня другое волнует. Смотрю на него – вроде он. А потом опять смотрю – вроде не он.
– А кто же?
– Не знаю! Какие-то сомнения у меня. И я вас прошу: вы как-нибудь придите и рассмотрите его как следует.
– И что я увижу? Я его никогда не знал!
– Увидите вообще... Ну, насколько он натуральный, что ли... Врет он или не врет.
– Мария Антоновна, я ведь не детектор лжи!
– Но вы же экстрасенс! Чего же вы стоите, если не можете понять, настоящий человек или не настоящий? Нестеров засмеялся:
– О, это вы серьезный вопрос затронули! Я, Мария Антоновна, даже сам насчет себя иногда сомневаюсь: настоящий я или нет! Посмотришь с утра в зеркало – и просто себя не узнаешь!
Липкиной не понравился его юмор.
– Вы не издевайтесь, – сказал она, – я не колхозница какая-нибудь, а учительница, хоть и на пенсии. Не надо мне ваших смешочков!
– Извините...
– В общем, будьте готовы, я вас отдельно позову. Сама пока попробую разобраться. А о нашем разговоре – никому.
И она ушла, оставив Нестерова в некотором изумлении.
Вернулась домой, легла, под утро наконец заснула, но проснулась почти сразу же.
4
Она проснулась почти сразу же.
Константин тоже проснулся рано.
Мария Антоновна пожарила ему яичницу, поставила тарелку с малосольными огурцами, как бы подчеркивая, что чем-то особенным потчевать его не собирается. И давала наставления:
– Значит, так. Скажем, что мы с тобой тридцать лет назад потерялись. Ты заболел, я тебя сдала в больницу, мне сказали, что умер. Перепутали. А ты на самом деле выздоровел, но после. И остался там.
– И не искал тебя, не писал?
– Ничего особенного. Всё забыл, а потом память вернулась. Только что передачу видела по телевизору как раз про то, как человек памяти лишился, а потом...
Она замолчала, заметив, что Константин вдруг очень удивился.
– Ты чего?
– Откуда ты знаешь? Я ведь действительно сильно болел, и с памятью у меня до сих пор... Провалы какие-то.
– Ну вот, значит, и выдумывать не надо. Поживешь несколько дней, я к тебе присмотрюсь. Будешь нормально себя вести, останешься. Нет – не обессудь.
– Маша... Да я... Не ошибся я всё-таки в тебе! Я только об этом и мечтал – чтобы рядом с тобой до самой смерти... Здесь... На родине... Навсегда... – со слезами говорил Константин.
– Насчет навсегда проблема, – огорчила его Липкина. – Говорят, тут мост поставят, да так, что отрежут село – и всё. И помрет Анисовка.
– А вы-то как позволили?
– А чего позволять? Пока только разговоры. Сады под дорогу, правда, проредили здорово.
– Ладно. Пойду пройдусь. Повидаюсь с земляками.
Константин встал, осмотрел себя. Липкина увидела, что костюм у него еще относительно ничего, особенно для деревни, а на ногах драные кроссовки, заляпанные вчерашней грязью.
– Красавец! – сказала она. – Постой, я сейчас...
Порывшись в сенях, она пришла с ботинками:
– Вот, попробуй.
– Это же мои! – узнал Константин. – Я же на свадьбе в них был! Хотел в дорогу с собой взять, а ты отговорила: нечего хорошую обувь бить. Так ведь?
– Так, – сказала Липкина и прояснела. Казалось, сомнения ее в этот момент оставили.
– Ждала, значит? – в голосе Константина опять послышалась слеза.
Но Мария Антоновна не любила сентиментальности.
– Да уж, прямо ждала! Продать хотела, да всё как-то покупателя не находилось. Вот и валяются...
Липкина заставила Константина вымыть ноги и выбросить носки. Дала ему другие, чистые.
– И носки сохранила? – поразился Константин.
– Сама надевала для тепла. Обувайся.
Константин натянул носки, обулся. Встал, прошелся.
– Велики они тебе, что ли? – приглядывалась Липкина.
– Да нормально.
– Я же вижу – велики. А ну-ка! – Липкина, нагнувшись, одним движением, не расшнуровывая, стащила ботинок с ноги Константина и приложила подошвой к его ступне.
– Это как? Сорок третий был, а теперь? Сорок первый, что ли?
– Маша, что ты хочешь? Возраст, нога усыхает.
– Да не может она на два размера усохнуть! Даже наоборот, у меня вот тридцать седьмой раньше был, а за жизнь набила мозолей – в тридцать восьмой еле влезаю!
– Вот ты, ей-богу!..
Константин взял у нее ботинок, оторвал клочок от газеты, запихал в него, потом в другой.
– Вот и всё. А размер дело такое. У меня в плечах пятьдесят второй всегда был, купил вот костюм по привычке, а он болтается, как на вешалке. Я весь усох, Маша, разве не видно? Болезнь, что ты хочешь!
– Да, правда, раньше ты помощней был... – сказала Мария Антоновна, с особенным вниманием оглядывая Константина. – Ты куда собираешься-то?
– Да просто – пройтись.
– Ну, и я пройдусь, – решила Липкина. Ей хотелось посмотреть, как воспримут Константина бывшие односельчане.
5
Ей хотелось посмотреть, как воспримут Константина те, кто его знал со стороны, потому что неправда, что родственники, в том числе муж и жена, лучше всех знают друг друга. То есть, конечно, лучше, но выборочно. Они обычно концентрируются на чем-то либо хорошем, если любят друг друга, либо плохом, если не очень любят. А сторонние люди видят во всей цельности, непредвзято и объективно. Оттого и бывают парадоксы: жена после двадцати лет совместной жизни такое узнает о муже, что не в силах поверить: не мог он этого сделать! А те, кто с ее мужем всего-навсего несколько раз пива выпили после работы, посмеиваются: мог, да еще как мог!
Мария Антоновна попросила Константина выйти, чтобы переодеться – не как на праздник, но всё-таки и не совсем обыденно.
Тот вышел и торопливо направился к сараю. Достал из кармана какой-то сверток, сунул под старые доски.
Появилась Липкина, и они отправились по селу.
Первым в поле видения оказался Ваучер. Он бродил по двору и отчитывал свою единственную курицу, которую завел на время пребывания в Анисовке: врачи велели ему выпивать в день по одному сырому яйцу.
– У тебя целый курятник на тебя одну, зараза ты! – ворчал Ваучер. – Ну и несись там по-людски, как положено! Нет, мотает ее где-то! Дождешься – прирежу! А что ты думала? Какая от тебя польза? Одно яйцо в неделю несешь, и то не найти... Взял тебя как путную, а ты как себя ведешь? Мне стадо вас, что ли, заводить? Я тут временно. А, вот оно! – он залез в густой бурьян и нашел яйцо. – Ладно, живи пока.
– Здоров, Ваучер! – окликнула его Липкина.
Ваучер приставил ладонь козырьком ко лбу:
– И вам того же.
– Не узнаешь?
– Тебя-то?
– Да не меня-то! Его-то! – указала Липкина на Константина.
– Что-то я...
– Ну ты даешь, дед! – сказал Константин. – Я же...
– Постой, – оборвала Липкина. – Пусть сам узнает...
Ваучер долго вглядывался и наконец спросил:
– Агроном Липкин, что ли? Так тот давно помер.
– Вот! Он-то помер, а сын? Константин который?
– В самом деле. Константин? Бориса Антоныча сын?
– Ну! Помнишь, ты телегу с лошадью у дома оставил, а мы, пацаны, вскочили и давай ее гнать! Чуть не поубивались тогда, я упал, руку повредил – вот, шрам до сих пор остался! – Он засучил рукав и показал шрам. – Помнишь?
– Вроде помню...
После этого Липкина предложила:
– Ну что? Пойдем, что ли, к твоему лучшему другу?
– К Дугаеву?
– К Дуганову. Неужели забыл?
– Если бы забыл, я бы близко его фамилию не вспомнил. Я просто путаюсь. Дуганов Валера, как же! Только с пустыми руками неудобно. Зайдем? – кивнул он в сторону магазина.
– Можно...
И они вошли в магазин.
6
Они вошли в магазин, и Липкина, стесняясь того, что она с посторонним человеком, сразу пояснила:
– Здравствуй, Шура, это вот муж мой нашелся. Ты, наверно, не помнишь его, тридцать лет прошло.