За день до прибытия в Аль-Фаюм стало ясно, что кризис миновал, и сын проводника будет жить. Его отец не знал, как выразить Смуге свою признательность.
— Пусть Бог будет к тебе всегда милостив и позволит жить в райских садах. А твоим детям пошлет удачу и любовь к нему, Богу.
— Хорошо, что здесь нет Новицкого, — смеялся Смуга. — Он бы мне припомнил эти пожелания.
Тем временем караван подошел к озеру Биркет Хуаран. Прямо из пустыни они вступали в «край роз и вина». Прежде чем они расстались с караваном, проводник пригласил их погостить. В знак благодарности он подарил Смуге одного из своих верблюдов. Это был поистине королевский дар. Смуга же оставил ему на память кожу убитого им сахбана.
Аберу хотелось еще побыть с мальчиком, который очень к нему привязался. А Смуга с Вильмовским решили прогуляться по берегу озера.
— Где ты только не был, Ян… Оказывается, и Египет прекрасно знаешь.
Смуга невесело рассмеялся.
— И всегда за мной следом идут самые необычайные события, ты это хочешь сказать? А я уже от них устал.
Они долго шли молча, вслушиваясь в голоса природы.
— Временами мне приходит в голову, что жизнь дается человеку, как миссия, и ему не остается ничего другого, как только взять ее на себя, — проговорил Вильмовский.
Они присели на берегу озера, в укромном уголке, в тени пальм. Смуга, прищурившись, всматривался в горизонт:
— Может, ты и прав… А в Египте я бывал уже несколько раз. В последний раз как раз в период напряженности между англичанами и местными жителями. Это было между экспедицией Томека и Новицкого в Мексику и тем сообщением, которое заставило меня срочно поехать в Индию. Я тогда зарабатывал на жизнь как следопыт и охотник. У английских офицеров и дипломатов я пользовался популярностью, поскольку поддерживал хорошие отношения с местными жителями. До сих пор я помню эту охоту… Я должен был ею руководить. В последнюю минуту мне пришлось на несколько дней уехать, и я попросил знакомого заменить меня. Когда я вернулся, здесь был ад. Один из офицеров застрелил жену феллаха из деревни Даншавай, неподалеку от которой шла охота.
Смуга умолк. Вильмовский незаметно наблюдал за ним, размышляя, каких же усилий стоит этому могучему человеку сохранять внешнее спокойствие. Он знал Смугу уже много лет. Знал, что в трудную, опасную минуту лицо его становилось неподвижным, а взгляд — холодным, стальным. Так было и сейчас. С той лишь разницей, что сейчас он не смотрел в лицо опасности, а вглядывался в самого себя.
— В ответ феллахи напали на охотников. По обе стороны оказались раненые, а один человек — к несчастью это был англичанин — скончался от ран. Друзья говорили, что если бы я не уехал, до схватки бы не дошло. Может, они были правы. Я хорошо знал феллахов, они мне верили. Ценили меня и англичане. Впрочем, что уж, прошлого не вернуть. Но это еще не все. Еще раньше было известно, что в определенных египетских кругах распространяется национализм. Англичане очень этого боятся. Поэтому этот инцидент расценили как бунт. И я ничего не смог сделать, хотя и пытался разубедить их.
Смуга замолчал. Казалось, он еще раз мысленно рассматривает аргументы, которые мог бы тогда использовать.
«Я знаю, что погибший был офицером, но это все же был несчастный случай. Трагическое стечение обстоятельств. Престиж армии не будет ущемлен, если приговор окажется мягким. Я хотел бы предупредить о тяжелых последствиях, если будет наказана вся деревня. Сколько же еще трупов вы хотите?»
Помолчав, он снова вернулся к теме:
— Потом говорили что, если бы не усилия отдельных людей, в том числе и мои, приговор был бы более суров. А так… Ну, повесили четырех феллахов… «Всего четырех», как было сказано. Остальных выпороли… Это было в июле 1906 года.
Смуга не спеша достал трубку, предложил табак Вильмовскому, оба закурили. Вдали прогремели два выстрела. Взлетели стаи птиц. Кто-то, видимо, охотился. Проскользнули две фелюги, мимо медленно проплыл рыбак.
— Трудно тебя винить, Ян, — сказал Вильмовский.
— Да я себя и не виню, только чувствую свою ответственность, — уточнил Смуга. — Это фатум, злая судьба… Тысячу раз она будет тебе благоприятствовать, а один раз — нет… Видишь ли, Андрей, один из повешенных был родственником самого близкого мне в Египте человека. Более близкого, чем Абер… Он сын копта и арабки, крайне редкий случай в Египте. К нему мы и едем. Он занимает почетную должность шейха, то есть старосты общины[85]. Но независимо от должности это известный и ценимый человек… Мы не виделись с ним с того самого июля, он меня во всем обвинил и не хотел видеть. Я его понимал. Ну, а потом… Потом я уехал в Индию. Казалось бы, столько лет прошло, но когда я вновь увидел Египет, все опять нахлынуло.
Почти в то же самое время те же воспоминания тяготили душу еще одного человека. Юсуф Медхат эль Хадж — шейх небольшой деревеньки неподалеку от Аль-Фаюма — тоже мысленно взвешивал на весах прошлое. Тогда он был надиром одного из округов в дельте Нила и по должности отвечал за ту несчастную охоту. Он мог бы воспротивиться ее проведению, хотя было заведомо известно, что протест ничего не даст. Однако он верил человеку, который должен был ее проводить. Позднее он решил, что человек этот не оправдал его доверия.
Это событие развело их успешней, чем могли сделать годы, а теперь он должен был посмотреть в лицо дружбе, отринутой им когда-то в порыве отчаяния и презрения. В растерянности он ждал этой встречи так же, как и Смуга, переживая давние события вновь и вновь.
Абер, Смуга и Вильмовский остановились в Аль-Фаюме в знакомой Аберу гостинице. Утром они отправились в деревню. Попали друзья в нее уже перед самой сиестой, не спеша пересекли площадь, миновали подгонявшую навьюченного осла женщину, а потом спешившего куда-то мальчика верхом на верблюде…
Они остановились у порога внушительного, более ухоженного чем другие, дома, сошли с верблюдов. Хозяин ждал их у порога. Вильмовский внимательно присмотрелся к нему. Видный, высокий, облаченный в белую галабию, с благородными чертами лица. Иссиня-черные густые волнистые волосы, седеющая узкая бородка еще усиливали впечатление спокойного достоинства. Он стоял молча.
— Здравствуйте, — обратился он к Смуге и с легкой иронией добавил:
— Эффенди! Здравствуйте, господа! — и свободным широким жестом пригласил всех в дом.
Разговор, несмотря на усилия Абера, не клеился. И Смуга, и Юсуф обходили щекотливую тему, словно боялись ее тронуть.
Первым отважился Смуга:
— Прошло уже несколько лет, как я отсюда уехал!
— Я помню, — ответил Юсуф.
— Меня вызвал брат, он умирал, — пояснил Смуга.
— Я знаю, что это такое, когда умирает близкий. И внезапно.
— Значит, это известно нам обоим.
В разговор вступил Абер.
— Ваши сердца трепещут, — торжественно произнес он. — Пусть беседа успокоит их трепетание, послужит бальзамом для ваших ран. Мы оставим вас вдвоем.
Они погуляли с Вильмовским вдоль канала, орошавшего поля конопли и льна.
— Раньше коноплю выращивали только как дурманящее средство, — пояснил Абер. — А Мухаммад Али приказал возделывать ее повсеместно, поскольку не хватало парусины для флота. А так как не было и леса для кораблей, он велел сажать акации. Вот они и перемешались здесь с пальмами и оливковыми деревьями. Только в самом Аль-Фаюме посажено тридцать тысяч оливковых деревьев.
Когда они вернулись, Смуга вкладывал в руки Юсуфа уздечку своего верблюда. В Аль-Фаюме они купили для него новую дорогую упряжь и седло. Молодое животное выглядело прекрасно.
— Пусть этот дар говорит тебе о доброте и силе дружбы, — как раз произносил Смуга.
— Старая мудрость гласит, что «верблюд никогда не забывает обид», — усмехнулся Юсуф. — Хорошо, что человек — не верблюд. Сегодня я приобрел верблюда и вновь обрел друга.
Он заставил верблюда опуститься на землю и взобрался на него. Медленно, торжественно объехал двор.
— Отличный молодой дромадер, он будет долгие годы служить моему дому.
Атмосфера стала мягче, все говорили более свободно, шутили. Вспоминали старые времена, обсуждали политику.
— Что поделывают твои сыновья? — спросил Смуга.
Юсуф улыбнулся:
— Поговорка говорит, что у верблюда свои дела, а у погонщиков свои… У сыновей свои дела. Они вместе, но находятся далеко. И выбрали трудную жизнь. Живут в Асуане, водят караваны вверх по Нилу, в Судан и дальше. Сердце отца часто беспокоится.
— Может, Аллах направит наши стопы в те места, — сказал Абер.
— Вы отправляетесь так далеко?
— Может быть да, а может быть и нет… До Луксора — это точно. Мы ищем воров, грабящих гробницы, — объяснил Смуга.
— Трудное дело… Но мудрые люди в Египте говорят, что у кого голова на месте, тот и шапку себе добудет.
— Но феска украшает только твою почтенную голову, — рассмеялся Смуга. — Мы еще мало что знаем, так, кое-что слышали.
— Как говорят мудрецы, прежде чем решиться сделать шаг, проверь есть ли у тебя ноги… Что вам уже известно?
Они рассказали ему все что знали. Юсуф долго молчал, потом начал говорить:
— Аль-Хашими, александрийский купец, порядочный человек. Если он советовал искать в Каире, это ценное указание… Хорошо, что вы ко мне приехали. Сюда тоже доходят кое-какие вести. Тот, кто хочет достичь своей цели, не спешит. Это хорошо организованная банда. Попробуйте поискать в деревнях вокруг Фив и среди тамошних торговцев. Но это все начало, руки этой банды, а где ее ноги? Кто и в какой порт доставляет товар? Если не в Александрии, то куда? Может, в Порт-Саид, может в порт поменьше… Что же касается головы, то она обязательно должна быть в Каире…
— А «фараон»? — спросил Абер.
— Ну, это вряд ли кто-то важный, хотя он может многое знать, — ответил Юсуф. И помолчав, добавил:
— По-моему, он посредник.
Все задумались.
— Меня удивляет, — снова начал Юсуф, — что Ахмед аль-Саид, очень близкий хедиву человек, ничего не знает. Я бы ему не доверял.
— Почему? — деловито спросил Смуга.
— Может это просто предчувствие. Только о нем говорят, что из корысти он готов осла в хвост поцеловать.
Последние слова Юсуфа их очень обеспокоили, и они решили как можно быстрее возвращаться в Аль-Фаюм. Смуга старался подробнее вспомнить разговор с чиновником хедива. Не скрыл ли чего-нибудь от него Ахмад? Чем они себя перед ним выдали? От ответа на этот вопрос зависело многое. Томек и Салли могли подвергнуться опасности.
X
Ночное нападение
Ветер, будто исчерпав свою силу во время ночного вихря, дул все слабее и наконец совсем стих. Паруса грустно поникли, судно почти остановилось. Только теперь стало понятно, для чего нужна такая большая команда. Все, за исключением капитана и месмателя, то есть, рулевого, взялись за весла, чтобы вести судно против течения. В одном месте западный берег реки представлял собой живописный пляж. Увидев его, гребцы оставили весла и, ухватившись за толстый канат, поспешно сошли с парусника. С помощью этого каната они потащили судно вдоль берега, подчиняясь ритму не то крика, не то пения, а рулевой высматривал, нет ли впереди мелей.
Вместе с командой на берег сошли и Томаш с Новицким. Новицкий помогал, Томек же оглядывался в поисках птиц, чтобы было что подстрелить к ужину. Буксировка шла так быстро, что он еле поспевал за силачами из судовой команды. Вскоре рулевой увидел впереди мелководье. Бурлаки споро поднялись на борт и попробовали обогнуть мелкое место, отталкиваясь длинными жердями. Когда это не помогло, все попрыгали в воду и начали тащить, толкать упрямый парусник. Разумеется, Новицкий активно во всем этом участвовал, никакая сила не могла удержать моряка от схватки с водной стихией. Салли и Патрик, не принимавшие участия в работе, не сводили глаз с берега, что само по себе оказалось очень интересным занятием, поскольку на мель они сели напротив густой пальмовой рощи. У берега реки и подальше, в глубине, в болотистом озерце бродили стройные журавли, с характерной, расширяющейся в задней части головы красной полоской и с напоминающим корону хохолком жестких перьев. Огромные белые пеликаны[86] с необычайно длинными прямыми клювами то и дело ныряли и появлялись вновь с выловленной рыбой. Они ловко забрасывали ее себе в большой кожаный мешок под челюстью.
— Дядя, смотри, гуси! — крикнул Патрик, желая обратить внимание Томека на птиц.
— Действительно, большие гуси, — смеясь, согласилась Салли.
— Скорее уже лебеди, — подсказал Томек. — Только покрупнее, и эти клювы…
— Сравнивая этих птиц с лебедями, которые питаются растительной пищей, мы их унижаем, — заметила Салли. — Они хищники.
— Ты преувеличиваешь, Салли, — улыбнулся Томек. — Если они питаются рыбой, это еще не значит, что их можно отнести к хищникам. Соколы, орлы, кондоры, ястребы, перепелятники, даже пустельги на тебя бы обиделись.
— Здесь рай для птицеловов, — негромко заметила Салли.
— И для любителей птиц, и для охотников, к сожалению.
— Томек! Патрик! Смотрите! Ибисы, — взволнованно перебила его Салли.
— Где?
— Вон там! — показала она.
На ветке пальмы сидели две большие, почти полуметровые птицы. С блестящими белыми перьями и черной шеей, головой и клювом. Черный же хвост напоминал треугольник.
— Присмотрись к ним повнимательней! — не менее взволнованно чем Салли сказал Томек. — А вы знаете, что это за вид ибисов?
— Неужели…
— Да-да, Салли, он самый. Ибис почитаемый[87]. А мне говорили, что уже тридцать лет, как он полностью вымер в Египте.
Патрик побежал за Динго, и они оба принялись пугать птиц, те на минуту взлетали, чтобы тут же сесть снова…
— Во времена фараонов об этих птицах говорили, что они так любят свою родину, что вдали от нее умирают от тоски, — с чувством произнесла Салли.
— Может, эти экземпляры как раз вернулись из чужих стран или…
— Или?..
— Или мы перенеслись в эпоху фараонов. Ты только посмотри на эту природу, на людей… Ничего тут не изменилось за тысячу лет…
— Может мы и в самом деле перенеслись в эпоху фараонов. Это большое счастье увидеть ибиса — неотъемлемого спутника лунного бога Тода. Бога этого представляли в людском обличье, но с головой ибиса. Белое ожерелье ибиса символизировало солнечный свет, а голова и шея — лунную сень. Убийство ибиса считалось преступлением, его признавали священной птицей.
— Так же, как многих других животных и птиц, — добавил Томек.
— Именно. В Египте чтили кошек, крокодилов, жуков-скарабеев, цапель, быков, собак, шакалов, павианов, львов…
— Наверное, подобно Индии с их культом священных коров, это обожествление связано с какими-то другими, нерелигиозными причинами.
— Естественно, ибис — полезная птица, он поедает змей, насекомых, червей, мелких пресмыкающихся, — подтвердила Салли. — Более всего ценилось, что он питается яйцами крокодилов. Ах, Томми, ты только посмотри, как прекрасны эти фламинго!
— Да, их тут целая колония.
По воде бродила, опустив клювы, стая крупных белых птиц с розоватыми краями крыльев и розовыми лапками. Они взбалтывали ил, вылавливали из него растения, основную их пищу. Салли позабавило их сходство со страусами, зарывающими голову в песок. А Томек высмотрел-таки, кого подстрелить, и снял с плеча штуцер. Вскоре на землю попадали голуби и горлицы. Динго с энтузиазмом бросился за ними.
До вечера они преодолели совсем небольшой участок пути, а усталость вынудила их стать на якорь и переночевать на судне у берега. Никому не хотелось разбивать палаток. Новицкий раздобыл где-то густые сетки и повесил их на дверях обеих кают.
— Может, они уберегут твой сон, Салли, — сказал он. — Завтра утром я подам завтрак. Я разбужу ваше сиятельство, граф, вернее, милорд, — Новицкий важно поклонился Томеку.