Но попадаются здесь и настоящие, как Криков. Правду говоря, я таких раньше и не встречал. Среди моих знакомых, уголовной мелюзги, большинство таких, как пострадавшие в «боксе» от собственной тупости хулиганы. С Филимоном же разговаривать было интересно до крайности. Конечно, не следовало думать, что все сказанное им — правда, от этого качество его рассказов не страдало. В конце концов не добыванием истины мы там занимались. Зато было искреннее чувство, и если определить его одним словом, то это — тоска. Не много радостей дарит пресловутая блатная жизнь. Попасть в тюрьму на шестом десятке за банальную гостиничную кражу на сумму около трехсот рублей — вовсе не вершина воровской карьеры. Временами казалось, что Филя действительно решил завязать, не тащится на милицейские подставки, ан нет — на другой день все наоборот. И только, бывало, войдешь во вкус рассказа, поверишь рассказчику, как вдруг почувствуешь затаенную иронию, подковырку. Как в повествовании о негостеприимном белозерском «Пятаке»: «…Там у нас и снимали первые кадры «Калины красной». Красавица «зона», венецианский пейзаж — вода тихая, остров на сваях. Все бы путем: не хуже других «особых», а рукавицы шить — не известняк таскать в карьере. Вот только смертность что-то большая. Сырость, наверное… А вообще — хорошо. И народ с понятием, душевный»
Филя говорил складно, словно строки на бумагу укладывал. Ни дать, ни взять живой бестселлер гуляет по камере, подымается на оправку… Бестселлер… А ведь не вчера мне эта мысль в голову пришла. И вообще задолго до этой дурацкой отсидки. Да только о чем писать? О своей куцей жизнишке? А тут Филя — во всех отношениях вариант беспроигрышный. Если и не получится с романом, то уж хорошее отношение Крикова мне обеспечено. А это значило в тюрьме немало, почти все. На фундаменте дружбы с «авторитетом» можно многое построить. Конечно, в рамках дозволенного, если не делать глупостей. И чем черт не шутит — может, это и есть мой шанс на свободе. Времени для сомнений не оставалось. Тут еще подошла моя очередь выносить мусорную урну: от позорной повинности были освобождены только воры. Ох, как не хотелось, а что поделаешь: закон. Могут и головой в ту же урну сунуть. Но и слишком спешить не годится, всегда есть опасность позволить сесть себе на шею. От урны две ступеньки до дна… Переговорить с Криковым — вопрос считанных минут, и дело решилось, как я и надеялся. Филимон моментально сообразил, что в случае удачи это и для него шанс выкарабкаться из до смерти опротивевшего блатного болота. Уважение жулья вовсе не означало материального благополучия, а на шестом десятке человека тянет к стабильности. Прожив всю жизнь в воровском мире, где нарушение слова всегда чревато серьезными, порой и летальными осложнениями, Криков ни на минуту не допускал, что я попытаюсь его обмануть. Пока сидел в камере, я и сам об этом не думал. Для начала пусть хоть один из нас отсюда выйдет. А там видно будет. Кстати, это еще вилами по воде писано, что из рассказов ворюги может слепиться книга. То, что восемь лет назад на первом курсе я что-то пописывал в институтской многотиражке, пока меня через год с треском оттуда не вышибли, вовсе не означало, что сейчас непременно возникнет шедевр. Что-что, а к сонму непризнанных гениев и будущих нобелевских лауреатов я себя не причислял. В конце концов, не без пользы проведу время. Одним словом, мы начали. О таких мелочах, как запрещенные подследственным ручки и бумага, речи не было. С авторитетными арестантами администрация старалась не ссориться без серьезных причин. Оперу, конечно, «стучали» и об этом, но внешне все оставалось спокойно. Адвокаты передавали моим сокамерникам бумагу и стержни, так что о технической стороне можно было не беспокоиться. Филя заливался соловьем, впрочем, стараясь, как всегда взвешивать свои слова. Особенно подробно он живописал структуру и уловки наркобизнеса, услугами которого многие блатные пользовались, хотя и ненавидели прожорливых, не знающих слова «кредит» торгашей. Каждый из них рассматривался в блатном мире как дойная корова, и Филя, не скупившийся на подробности, у какой-то черты всегда останавливался. Как доблестный разведчик — не все еще можно поведать широкой общественности. Пару раз он терял бдительность, касаясь таких дел, которые еще находились у жуликов «в производстве», но сейчас же спохватывался.
Записи увлекли и меня, дни летели незаметно, повествование понемногу выравнивалось, приобретая стройность. Конечно я понимал необходимость профессиональной литературной обработки и очень в этом рассчитывал на своего дядю, брата матери, работающего на областном радио. Передо мной стояла радужная картинка — вот я приду к нему за советом, рецензией, а он уронит слезу от умиления на первых же страницах новоявленного шедевра и уже не выпустят рукописи из рук. Я и Филе прожужжал уши о дяде, чтобы лишний раз убедить его в серьезности своих намерений и реальности издания книги. Надо заметить что уж кем-кем, а бестолочью Филю считать было бы незаслуженно. Он отлично понимал: единственное, что представляет ценность в нашей рукописи — сама канва произведения, фасеты, а вовсе не их обработка, которая доступна любому мало-мальски грамотному щелкоперу. На то и существуют редакторы и прочие умельцы — не мне чета. Гонорар мы договорились делить пополам, а на обложке должны были фигурировать как соавторы. Помимо денег, издание книги моментально превращало Филю из гонимого в любом паспортном столе рецидивиста в интеллектуального гиганта, труженика пера. Как он смаковал воображаемую картину встречи с участковым, когда тот первым подобострастно откозыряет классику отечественного детектива!..
В общем, казалось, что солнышко светит веселее. И даже заглядывает в камеру. С благословения Фили перебрался на верхние нары к окну рядом с ним, и мы теперь целыми днями, погруженные в литературные заботы, валялись там, нарушая режим содержания.
Охрана смотрела на это сквозь пальцы. Ерунда, безвредные шалости старожилов. На этаже мало нашлось бы камер, в которых Криков не побывал хоть раз. Да и я за полгода досудебного заключения стал личностью более-менее известной, особенно же в этом помогала дружба с Филей. В гостиничной краже, как и в прошлых преступлениях, он сознаваться не собирался. Но дело его было безнадежное. Слишком много навешали на него улик, чтобы благополучно выплыть. Однако казалось, что он не теряет надежды, и это не просто бравада.
Наша литературная идиллия не могла продолжаться бесконечно. Мой суд откладывался: месяц провалялся с геморроем адвокат Вадика Русина; потерпевший Сахно, обозлившись на несчетные оттяжки, отправился в Таджикистан ловить своих змей, словом, кворум никак не удавалось обеспечить. Тем временем Крикову за «тайную кражу личного имущества граждан» как опасному рецидивисту навесили по последней части сто сороковой статьи шесть лет с конфискацией, о чем он сообщил мне по тюремной эстафете. Присовокупив уверения в скорой встрече. Это настораживало. По материалам следствия мое дело на много не тянуло. И я уже считал себя почти на свободе — после небольшого, почти символического срока, назначенного только ради того, чтобы оправдать долгое предварительное заключение. Может, и вообще условного. И уж, конечно, не лагерь особого режима. Так что близкая наша встреча — миф. И не надо об этом думать. Сейчас главное — суд. В камере гадали по костяшкам домино: какой камень выйдет последним, столько лет и отвесят граждане судьи. Естественно, с учетом статьи. Если карманнику выпадало дубль-шесть, это вовсе не означало, что самый справедливый и гуманный суд в мире благословит его двенадцатью годами. Чушь, конечно, но когда у меня несколько раз подряд костяшки расходились без остатка, а затем игра завершилась «пустышечным» дублем, сердце поневоле застучало сильнее.
Суд оказался форменным спектаклем. И если бы не напряжение, мы бы повеселились от души. Две недели толкли воду в ступе, пока не пришли к тому, что было очевидно с самого начала. Чтобы мы не слишком подымали хвост, судья влепил всем троим за злостное хулиганство трехлетние путевки на стройки народного хозяйства, а через адвоката передал дружеский совет не злоупотреблять кассационными жалобами. Всегда, знаете ли, можно вернуться к исходным статьям обвинения. А там букет: вымогательство и бандитизм. Не будь мы под стражей, пошли бы домой из зала суда дожидаться разнарядки на народные стройки, теперь же придется до этапа париться в «сужденке». В этот день мы туда и ввалились всей троицей, волоча торбы со снедью и сигаретами. Нарушение правил передачи конвой воспринимал равнодушно. Наверняка его безразличию поспособствовали и родные. Я у мамы — единственный сын, блудливая сучонка Катерина, бывшая жена — не в счет. Такие годятся только для выкачивания алиментов, а случись что с человеком — рады подтолкнуть, чтобы вернее шел ко дну. Мать Русиных билась в истерике. Ее можно понять. Два сына — и оба разом в тюрьму. Уж какие они ни есть. И совсем смурные сидели потерпевшие — мои бывшие коллеги-кооператоры. Рядом с Сахно притулился председатель кооператива «Био» — Одининцев. Морщинистый, как черепаха, черный от загара, измученный и глубоко несчастный. Неизвестно, кому из нас сейчас хуже: «на хвост» «Био», судя по всему, плотно сел ОБХСС. Ну, что ж, за что боролись, на то и напоролись. В этой истории не выиграл никто… Кроме меня, вероятно. А может, и я проиграл.
Обоснованность моих претензий к «Био» суд подтвердил, так что обвинения в вымогательстве и тем более рэкете отпали сами собой. Когда же дело дошло до финансового положения кооператива, я увидел, как скривились и без того потрепанные физиономии моих бывших коллег. Они что, думали с государством в игрушки играть? Теперь поехали, не соскочишь… Правда, один бог знает, когда они долг отдадут. Разве что после выплаты недоимки по налогам, то есть никогда. Но после семимесячного тюремного томления я был согласен на все, лишь бы выпустили. Не до жиру. Правосудие — темная лошадка с норовом, рядом лучше не задерживаться. К этому решению мы пришли втроем, его же одобрили и адвокаты. А история встреченного в камере угрюмого Дани окончательно убедила нас в правильности выбранной позиции. Получив за групповое ограбление «потолок» по статье — шесть лет, он возмутился и, будучи уверен в своих тылах, подал на пересуд. Дело пересмотрели, грабеж переквалифицировали на следующую по порядку статью — разбой, и дали уже восемь. Мало того, кроме увеличения сроков, он начисто лишился всех льгот, предоставляемых нетяжелой 141-й статьей, и теперь, даже если будет из кожи вон лезть в «активе», освободится не раньше, чем если бы полностью отбыл первый срок.
Словом, мы предпочли сидеть и не трепыхаться. Через неделю приговор был утвержден, и первым же этапом меня отправили отбывать условное наказание в дивное местечко — на кирпичный завод. Все ломали головы, чем руководствовались вершители наших судеб, определившие обоих Русиных в соседний Новомосковск. Все, кроме меня, помнившего свою беседу с опером, в которой к обстоятельному изложению всего услышанного в камере, я присовокупил крохотную просьбочку — не отправлять меня, твердо вставшего на путь исправления, в одно место с хулиганами Русиными.
Не знаю, как уж там приходилось «на химии», но кирпичный завод — вполне подходящее место для перевоспитания грешных душ. Адская жара, пыль, грязь, гнуснейший бардак на производстве не оставляли сил для иных желаний, кроме одного — после работы замертво рухнуть в постель. Пили многие, поначалу и я, хотя и без того уплывал, едва коснувшись головой подушки. Да и похмелье мучило. Откуда брались кретины, работавшие здесь добровольно, без приговора, ума не приложу. Правда, «вольняги», выполняя ту же работу, получали вдвое большую зарплату.
Ну, да не на заработки же я сюда приехал. Из маминых слов после суда я понял, что она будет искать ход к моему новому начальнику, чтобы купить мне досрочную свободу. Так и вышло. Немногим больше года провел я в общей сложности не на свободе за попытку вернуть свои денежки путем, несколько отличающимся от общепринятого. А тем временем в «Био», как я слышал, закрутилась долгая канитель с финотделом, БХСС и прочими контролирующими организациями. Я же, не спеша, по часу-другому после работы, приводил в порядок свою рукопись. Матери отдали ее еще на суде. Честно говоря, то, что получилось, нравилось мне куда больше писаний именитых мастеров жанра. Им не хватало главного — ощущения решетки изнутри. А значит и многие мелкие, но необыкновенно важные детали психологии героев ускользали от них. Не тот был и колорит. Ясно — сколько раз в аннотациях я читал: «…Автор — в прошлом майор линейной милиции… Долгие годы трудился в прокуратуре…», но никогда — «Вор-рецидивист с огромным стажем захватывающе повествует о своей нелегкой и интересной работе». Мне, конечно, повезло с Филей. Да и на ближайшие пять лет я застрахован от каких-либо претензий с его стороны.
Мои соседи по бараку-общежитию после одеколонного или, в торжественных случаях, плодово-ягодного возлияния, лениво интересовались, что я там мараю. Но после того, как я передал авторитетам «химии» просьбу Крикова оказать содействие и создать благоприятную обстановку для разработки «одного сложного плана», меня окружило уютное безвоздушное пространство.
Верховодил всем в общежитии эстонец Калле — тихий, с плоским невыразительным лицом, первый и единственный, кто был прислан из колонии особого режима дотягивать оставшийся до «десятки» год. Начальник спецчасти сразу предупредил эстонца, что на свободе, он не жилец, и ему одна дорога — назад в зону. По любому поводу — и без повода. Но пока Калле держался. Работать, понятно, не работал, но норму ему писали: имея деньги и вес, на «химии» можно жить — не тужить. Калле и не бедствовал — принес из колонии достаточно, да и здесь имел не бросающиеся в глаза, но достаточно постоянные источники доходов: картишки, налоги с тайных торговцев спиртным и наркотиками, а также со всякой трусливой мелкоты, всегда готовой платить, лишь бы ее не трогали. Рекомендаций Фили было достаточно, чтобы эстонец пристроил меня на работу полегче и обеспечил достаточно спокойное существование. Жил «мужиком», «грея» мамиными денежками желающих за меня поработать и заработать. В блатные дела не совался. Да никто особо меня и не звал: доходы здесь были жидковаты, среда не та, так что едва хватало Калле и его окружению на нормальную жизнь. Литературные же мои труды никого не интересовали — любопытство не поощрялось. А книжонка получалась забавная, хотя и не такай гладкая, как «Малая земля».
Приезжала и моя бывшая благоверная. На черной «Волге», с нынешним своим хахалем Сергеем. Вальяжный, обросший молодым розовым сальцем научный сотрудник и профессорский сынок оказался, в сущности, компанейским парнем, водку лакал наравне с последним «химиком». В любую жару сидел за рулем в белой рубашке с галстуком и красным, смахивающим на депутатский, значком — гербом города Луганска. Все это в сочетании с установленными на «Волге» двумя антеннами отбивало у «гаишников» охоту цепляться к проезжему «начальству». Впрочем, в свои двадцать семь Сергей кое-чего добился: «остепенившись» в институте, руководимом его отцом, занимал в недавно организованной при Госкомприроды лаборатории некую не слишком обязывающую, но прилично оплачиваемую должность, имел просторный кабинет, заставленный новехонькой импортной аппаратурой, которая выдавала с точностью до шестого знака анализы примесей в используемом в лаборатории для промывания схем спирте. Вредные для организма примеси всегда удавалось выявить и выделить. Или нейтрализовать — не знаю что точнее — не специалист. Во всяком случае, к спирту претензий не было.
Заведующий лабораторией, тихий алкоголик, после недавнего посещения вытрезвителя, откуда его выручил с помощью знакомого прокурора Сергей, всецело находился в зависимости от подчиненного. И вопросы трудовой дисциплины отпали сами собой. Госкомприроды, это до недавних пор чисто декоративное ведомство, усилиями ревнителей чистоты среды обитания обрел заметный вес. «Капитаны перестройки» сколачивали политический капитал, стращая обывателей надвигающимися экологическими бедствиями. Аппарат не замедлил отреагировать — возникла новая грандиозная кормушка: каждое предприятие обязывалось получить до конца года специально разработанный «экологический паспорт». Все это, разумеется, не пришлось по вкусу производственникам, озабоченным конечным результатом, а не стерильностью заводских стоков. «Экологический паспорт предприятия» разрабатывала группа инициативных, энергичных, эрудированных подвижников экологии. Параллельно оформлялись документы и создавался кооператив «Днепроэколог». Как-то все так складывалось, что в кабинетах, пороги которых иному кооперативу пришлось бы обивать неделями, защитники окружающей среды встречали хороших знакомых, с радостью идущих им на встречу. Поистине, дружба — величайшее благо, особенно сулящая в дальнейшем эти самые блага в несравнимо большем количестве. И тот же чиновник санстанции, который только что с негодованием выставил подозрительного шашлычника или конфетника (и такое бывает, хотите верьте, хотите нет), пытавшегося сунуть взятку, с приятной улыбкой изыскивал возможности посодействовать развитию экологических исследований. Засевалось основательно, но и урожай должен был обеспечить сеятелей надолго.
Сергей производил для кооператива по договору некоторые анализы, получая за то сущие крохи с барского стола: по пятьдесят рублей за сводную таблицу. Независимо от того, заполнена она убористыми колонками полученных данных или прочерками, перемежающимися редкой цифирью, почерпнутой в популярных справочниках. Лучше, чем ничего, но если учесть, что среднее предприятие выплачивало кооперативу за составление экологического паспорта тысяч двадцать, становится понятным, отчего Сергей жаловался на несправедливость. «Днепроэкологу» такое сотрудничество на руку: кто-то же должен делать работу — а тут солидный ученый, кандидат наук, анализы проводятся на дорогой и высокоточной импортной аппаратуре, которую кооператив арендует «во внерабочее время». Больше того — сей кандидат наук еще и сотрудник организации, которая проверяет качество этих самых паспортов. Конечно, у верхушки «Днепроэколога» без того хватало связей, но, как известно, лишних друзей не бывает. Кроме того, их весьма привлекала черная «Волга», подаренная Сергею отцом. Скромные сотрудники кооператива вполне могли обеспечить себя транспортом. Но не садиться же «экологиням» самим за руль — а три четверти персонала кооператива составляли представительницы прекрасного пола. И Сергей колесил по городу и близлежащим районам, расширяя сферу деятельности «Днепроэколога», заключая новые договора и завершая работу по старым. Но, в общем, не перегружаясь. Если требовалось взять на анализ цилидрики почвы по углам территории предприятия и в центре ее, никто, естественно, не гулял вдоль километровых заборов. Хватало и одной пробы, да и ту не всегда брали: земля-то везде одна. Влияние же предприятия на состав атмосферы можно определить еще проще: кто не знает, что у нас везде нечем дышать? Расход сырья и ресурсов выписывался в плановом отделе, а когда главному инженеру вместо ожидаемого штрафа представители «Днепроэколога» предлагали слегка стимулировать плодотворное сотрудничество, естественно, никаких колебаний не возникало…