Конни Брокуэй
Глава 1
Известие о кончине Горацио Элджернона Торна пришло одновременно с письмом от него:
Горацио Элджернон Торн.
— А я советую тебе сгореть в аду!
Эйвери отодвинулся от огромного, видавшего виды письменного стола, стоявшего у стены, и смял в руке письмо. Взгляд его скользнул по нескольким плохо сочетавшимся между собой предметам мебели — жалкому старью, брошенному за ненадобностью прежними жильцами. Если до сих пор он мирился с этой убогой обстановкой, то лишь потому, что знал: рано или поздно у него будет собственный дом. Когда-нибудь он станет владельцем Милл-Хауса.
Пятнадцать лет назад, через неделю после того, как эпидемия гриппа унесла жизни его родителей, Эйвери прибыл в Девон, чтобы познакомиться со своим опекуном и дядей Горацио. Ему тогда только что исполнилось семь лет.
Он вспомнил, как их экипаж выехал из кипарисовой аллеи на мощеную дорогу, ведущую к дому. Ему достаточно было высунуть голову в окно и бросить один взгляд на роскошный каменный особняк, сверкавший в лучах солнца подобно янтарю в оправе из летней зелени, чтобы влюбиться в него раз и навсегда.
Горацио, с улыбкой наблюдавший за племянником, который широко раскрытыми от восторга глазами смотрел на
Дом, в порыве великодушия пообещал оставить усадьбу ему. Впрочем, Горацио вполне мог позволить себе такой широкий жест. Для него Милл-Хаус не значил ничего — просто еще один дом, доставшийся ему от отца вместе с участком земли, отданным под ферму.
Не так уж часто Эйвери приходилось бывать здесь — пару раз во время рождественских каникул и еще две недели в одну особенно памятную осень, — и тем не менее образ Милл-Хауса глубоко запечатлелся в его сознании. И в течение долгого времени, пока, будучи школьником, Эйвери оправлялся от очередного приступа болезни, он мысленно блуждал по коридорам и залам огромного особняка.
Он ждал своего наследства всю сознательную жизнь. Он обожал это место и рвался к нему всей душой, словно влюбленный к предмету своей страсти, даже не сознавая всей ее глубины, до тех пор пока ее, эту страсть, не обратили против него. И вот теперь вдруг оказалось, что он зря так старательно прикидывался равнодушным. Его дом должен был достаться какой-то девятнадцатилетней суфражистке![1].
Эйвери крепче сжал конверт, губы его скривились в горькой усмешке. Он с давних пор стремился закалить дух, чтобы хоть отчасти компенсировать телесную немощь, которая в детстве причиняла ему столько неудобств. Для него это было вопросом жизни и смерти. Какие бы удары, физические или нравственные, ни наносила ему судьба, или его опекун, или товарищи по колледжу, он неизменно принимал их с достоинством, что помогло ему заслужить уважение и восхищение — по крайней мере со стороны сверстников. Более того, Эйвери не раз умолял своих преподавателей не упоминать в письмах к дяде о его болезнях, зная, что это только вызовет у опекуна досаду. Однако судя по письму Горацио, наставники часто оставляли его просьбы без внимания.
Все достояние Эйвери заключалось в его остром уме, статусе джентльмена и надежде со временем стать хозяином Милл-Хауса. И вот теперь вопрос о его наследстве был отложен до лучших времен. А пока домом будет распоряжаться эта… Лилиан Вид.
Имя показалось ему знакомым. Помнится, однажды он видел ее карандашный портретов одной из газет. Высокая, чернобровая, похожая на цыганку девушка, кумир местных суфражисток.
Каким образом этой маленькой нахалке удалось втереться в доверие к Горацио? Да и отважится ли она принять на себя столь большую ответственность? Он был уверен: ни одна девушка, только что покинувшая школьную скамью, не способна управлять таким имением, как Милл-Хаус, да к тому же еще добиться успеха.
Пять лет. Эйвери откинулся на спинку вращающегося кресла, пытаясь спокойно обдумать положение. Но несмотря на все усилия, в душе его по-прежнему кипел гнев. Проклятие! Целых пять лет!
Сама мысль об этом вызывала у него дурноту. Эйвери разорвал письмо на мелкие кусочки. Гордость была для него слишком дорогим удовольствием, однако в данном случае это было единственное удовольствие, которое он мог себе позволить. Он разжал пальцы, наблюдая за тем, как обрывки письма, кружась, падают на пол. Теперь он знал, как ему следовало поступить.
Черная дверь орехового дерева, ведущая во внутренние помещения адвокатской конторы «Гилкрайст и Гуд», внезапно распахнулась, и Лили Бид пулей вылетела из кабинета. В руках она сжимала конверт.
Она оглянулась. Никто не последовал за ней в приемную — ни прелестная молодая вдова, ни долговязый подросток (ее сын), ни дочь покойного, миловидная дама средних лет. Без сомнения, они все еще сидели за столом в кабинете
Юристов, приоткрыв от изумления рты. Лишь один человек из числа упомянутых в завещании Горацио Элджернона Торна не присутствовал при его оглашении, а именно Эйвери Торн, предполагаемый наследник Милл-Хауса и — если она согласится принять условия этого странного завещания — ее будущий подопечный и… нахлебник.
Лили заметила у открытого окна конторы маленькую скамейку и с облегчением опустилась на жесткое сиденье. Еще сегодня утром она тщетно пыталась придумать способ достать деньги, чтобы внести плату за свою убогую комнатушку под самым чердаком. И вот, не прошло и нескольких часов, как жизнь ее круто изменилась — ей предложили поместье, а заодно и место опекуна при взрослом мужчине.
У нее кружилась голова. Кто бы мог ожидать? Она видела Горацио Торна лишь однажды, три года назад, вскоре после безвременной смерти ее родителей. Этот суровый на вид старик с плотно сжатыми губами явился, по его словам, только из уважения к памяти своей дорогой покойной жены — тетки Лили, — чтобы предложить девушке финансовую помощь. Оставшись без всяких средств к существованию, она решила на сей раз забыть о гордости и приняла его деньги, чтобы оплатить обучение в одном из женских колледжей. Однако по окончании курса ей пришлось убедиться в том, что отличное образование не всегда предоставляет столь же хорошие возможности для получения работы. По сути, у нее вообще не было никакой работы, и когда она неожиданно получила приглашение присутствовать при оглашении завещания Горацио, то, к своему стыду, испытала нечто вроде облегчения. Она надеялась получить хотя бы небольшую сумму в качестве посмертного дара, но вместо этого ей досталась львиная доля наследства. Почему?
Опустив глаза на конверт, который до сих пор держала в руках, Лили вскрыла его и вынула несколько сложенных листов бумаги.
С уважением, Горацио Элджернон Торн.
С чувством какого-то непонятного удовлетворения Лили смяла письмо. Этот противный, самонадеянный… болван! Ее губы сжались, превратившись в тонкую линию, на щеках выступил яркий румянец. Как он посмел неуважительно отзываться о ее семье? Пусть появление Лили на свет было не совсем законным, однако ее родители по крайней мере сумели оградить ее от насмешек благочестивых ханжей вроде Горацио Торна. Что касается брака, то он в ее глазах ни в коей мере не мог служить порукой безопасности, благополучия и счастья. Вступая в брак, женщина становится собственностью мужчины и обязана мириться с его капризами и грубыми выходками. Даже ее дети по закону принадлежат только ему. Достаточно вспомнить ее собственных сводных брата и сестру…
Усилием воли Лили отбросила мучительные воспоминания и вернулась к завещанию. Едва ли она могла принять предложение Горацио. Ее вообще удивляло, как этому старому лису удалось написать подобное распоряжение. Разумеется, кто-нибудь обязательно оспорит его в суде. Но кто?
Дочь Горацио? Вдова его сына? И уж наверняка этот самый Эйвери Торн.
Вместе с тем, подумала Лили, и у нее снова засосало под ложечкой от тревожного предчувствия, смешанного с надеждой, если никто не станет его оспаривать и она, приняв вызов Горацио, сделает поместье процветающим… Мысль показалась ей заманчивой. Тогда ей не придется беспокоиться ни о хлебе насущном, ни о плате за жилье. И кто знает, быть может, она со временем познакомится с людьми, разделяющими ее убеждения. Возможно, ей даже удастся встретить родственную душу — человека, который не станет требовать от нее безоговорочной преданности, поставив ее тем самым в рабскую зависимость от него.
Улыбка исчезла с ее губ. Слишком уж она размечталась! Разумеется, кто-нибудь непременно оспорит завещание.
Чья-то тень упала на лист бумаги, который Лили сжимала в руках. Она почувствовала запах сирени и подняла глаза.
Невестка Горацио, Эвелин Торн, стояла перед ней в ярких лучах солнечного света, проникавшего через окно. Ее сжатые в кулачки руки чуть заметно подрагивали. Солнце обесцветило румянец на ее щеках, и без того светлые волосы теперь казались совсем белыми, что делало Эвелин похожей на полуденный призрак, слишком робкий, чтобы являться по ночам.
— Вы, наверное, захотите собрать ваши вещи, — нерешительно обратилась к ней Эвелин. — Может, послать за возницей? То есть… если вы сами так решите.
Лили с недоумением уставилась на нее.
Эвелин робко улыбнулась:
— Вы ведь переедете жить в Милл-Хаус? Я хочу сказать, что мне кажется пустой тратой средств содержать две резиденции сразу.
Ее дружелюбие, в то время как Лили не ожидала ничего, кроме открытой враждебности, было поистине неотразимым. Девушка печально улыбнулась:
— Вряд ли ту комнатушку, которую я снимаю, можно назвать резиденцией, миссис Торн. Щеки Эвелин порозовели..
— Извините меня, — пробормотала Лили, поднявшись с места.
Она была на целую голову выше собеседницы и теперь, с близкого расстояния, ей стали виднее морщинки, проступавшие на лице Эвелин и покрывавшие тонкой сеткой ее шею. Она была старше, чем показалось Лили при их первой встрече, — скорее тридцати пяти, чем двадцати пяти лет от роду.