Однако испанец казался удивленным не меньше Рене.
— Какие четыреста монет? — резко спросил он. — Вы в своем уме? Позвольте уточнить, вас ведь около двух сотен на корабле? Так вот, я не знаю, как вы там делите добычу, но даже по самым скромным подсчетам на долю каждого из вас должно приходиться по несколько тысяч золотых пиастров. После реализации товара, разумеется!
— Мы делим добычу по-честному! — огрызнулся Рене. — Интересно, после реализации какого товара я должен получить столь заоблачную сумму? После продажи корабельных крыс?
— Вы издеваетесь? — Адмирал выглядел искренне потрясенным. — Если вам угодно именовать изумруды и бриллианты корабельными крысами, то воля ваша, разумеется, но мне позвольте называть их так, как я привык. Молодой человек, ведь вы же явно хорошего рода, не то что это отребье, — он презрительно кивнул головой в сторону палубы, — и я ни за что не поверю, что вы не знаете настоящей ценности этих камней!
Разумеется, Рене знал, сколько могут стоить бриллианты и изумруды, и до него постепенно начало доходить.
— Камни крупные? — спросил он.
— Самый мелкий изумруд весит двадцать пять карат, — ответил адмирал. — Бриллианты примерно по десять. Самый крупный изумруд — величиной с голубиное яйцо.
Рене стало нехорошо.
— Камни ограненные?
— Да. Это ежегодный дар от всех испанских колоний ее католическому величеству. Ювелиры были специально заранее доставлены в Новый Свет.
— Сколько их всего?
— Одиннадцать изумрудов и пять бриллиантов.
— Как они были запакованы?
— Небольшая резная шкатулка черного дерева с позолотой, в ней черный бархатный мешочек вот такой величины. — Адмирал изобразил руками величину ладони.
Рене задумчиво посмотрел в небольшое окошко, открытое по случаю хорошей погоды. В него был виден кусочек ярко-голубого неба. Испанец молча наблюдал за его раздумьями, не пытаясь их прервать.
— Послушайте, господин адмирал, — заговорил Рене некоторое время спустя. — Я понимаю, вы в отчаянном положении. Плен, который неизвестно чем закончится, потеря корабля и экипажа. Короче, полное фиаско. Наверное, в таком положении все средства хороши. Например, обмануть молодого помощника врача, убедив его, что от него утаили большую часть добычи, и посеять раздор между пиратами. Пусть поубивают друг друга, а пленный под шумок может и сбежать, а то и вовсе завладеть кораблем. Как вам такой способ решения проблем, а?
— Послушайте, молодой человек. — Адмирал встал, поморщившись от боли в раненой ноге, и гордо выпрямился. — Я — испанский дворянин. Честь не позволяет мне лгать даже врагу и даже ради спасения собственной жизни. Вы мне не ровня, и только поэтому я вас не убью и даже приму извинения, если вы пожелаете их принести. В противном случае вы можете больше не трудиться приходить в мою каюту. Ваши услуги мне более не понадобятся.
Как Рене ни был юн и неопытен, он видел, что адмирал говорит искренне, и то, что он говорит, для него настолько важно, насколько вообще что-то может быть важно для этого человека. Не удержавшись, Рене попенял господу на его честность. По нему, было бы лучше, если бы этот гордый испанец соврал.
— Хорошо, — вздохнул он, вставая. — Я верю вам, господин адмирал. Примите мои извинения за то, что я подумал, будто вы способны на низость. Я был не прав, это большая оплошность с моей стороны.
Рене коротко поклонился и выпрямился, ожидая ответа адмирала. Испанец несколько секунд пристально смотрел на него, потом резко бросил:
— Ваши извинения приняты. — И опустился на табуретку с таким величием, словно непритязательная мебель под его седалищем была по меньшей мере королевским троном.
Рене поклонился еще раз и хотел уйти, чтобы хорошенько обдумать то, что он только что узнал, но адмирал опять остановил его.
— Постойте, молодой человек, — немного смягчив топ, попросил он. — Та информация, которую вы получили, она действительно может обернуться… бунтом?
Рене молча посмотрел на него. А чем еще она может обернуться? Нет, не так. Если камни присвоил не Каракатица, а кто-нибудь еще, то дело ограничится простым вздергиванием виновного на рее. Но, честно говоря, Рене не верил в такую возможность. Чтобы на это пойти, надо быть круглым идиотом. Продавать такие камни — дело очень непростое, хлопотное, да и опасное. С другой стороны, Рене не верил и в то, что Каракатица тоже пошел на это в одиночку. Хотя бы потому, что капитанские каюты, как рассказывал Сиплый, пираты по возможности в одиночку не обыскивают. Берегут репутацию. А на «Инфанте» у капитана была прекрасная возможность почистить каюту адмирала в компании других пиратов.
А если… Если Каракатица заранее знал о камнях и влез в эту авантюру, имея точную информацию, где они находятся? Тогда мог и сцапать их под шумок, благо, что мешочек небольшой, а пустая шкатулка… да хрен с ней, со шкатулкой. Тогда капитан ходит по лезвию ножа. С одной стороны — пираты, с другой — испанцы. А он еще собрался отпускать Аламеду за выкуп… Или не собирается? Рене бросил оценивающий взгляд на сидящего на табуретке адмирала. Нет, если Каракатица действительно взял камни, то Аламеду он не отпустит. Отравит, задушит, устроит несчастный случай, но живым испанец капитану не нужен, это ясно как божий день.
Рене застонал про себя. О господи-и! Этот идиот Каракатица всех подвел под монастырь. Испанцы никогда не простят такого оскорбления и не успокоятся, пока не выловят всех, кто участвовал в захвате «Инфанты». Пусть Рене мало знал о здешних обычаях и совсем не разбирался в политической обстановке, но уж этого он не мог не понимать.
Будущий барон совершенно не знал, что ему делать. У него голова шла кругом. Надо было срочно с кем-нибудь посоветоваться. Ничего не ответив адмиралу, он повернулся, чтобы уйти.
— Постойте! — повелительный окрик снова остановил его. Испанец встал и подошел к Рене. — Молодой человек, прежде чем вы уйдете, я хотел бы сказать вам еще кое-что. Если случится так, что камни попадут в ваши руки, а я, несмотря ни на что, останусь жив, то обещайте мне, что не станете продавать их по одному, а продадите все вместе купцу Педро Родригесу с Эль Каймано. Он даст вам за них полмиллиона, это, конечно, гораздо ниже их настоящей цены, но остальное вам заменит моя благодарность. Клянусь, что в этом случае ни я, ни испанский флот не будем вас преследовать. Вы даже можете оставить себе этот корабль, и я обещаю, что ни одно испанское судно и близко не подойдет к вам с дурными намерениями!
— Благодарю, — чужим голосом сказал Рене, не понимая толком, что он говорит. — Мне пора идти.
Адмирал сделал движение, чтобы снова остановить его, но передумал и проводил помощника врача задумчивым взглядом.
Первым делом Рене направился в сторону капитанской каюты. Вернее, бывшей адмиральской. Хриплый бас Каракатицы доносился с кормы, и Рене надеялся, что в ближайшее время капитан там и будет находиться. Оставалось проверить, пуста ли сама каюта. Он спустился на вторую палубу, вразвалочку прошел по длинному коридору, делая вид, что никуда не торопится, а на самом деле прислушиваясь, не раздаются ли голоса за заветной дверью. Вроде бы все было тихо. Матросы на верхней палубе занимались своими делами, и Рене рискнул. Осторожно повернул гладко отполированную медную ручку и быстро вошел внутрь.
К счастью, каюта была пуста. Не то чтобы туда так уж запрещалось заходить, но Рене сейчас совершенно не в состоянии был выдумать причину, по которой он мог бы здесь оказаться.
Обстановка каюты была роскошной. Когда-то. Когда здесь еще не жил Каракатица. Теперь здесь был бардак. Почти вся мебель сломана либо заляпана жиром и винными пятнами, на коврах тоже видны подозрительные потеки. Похоже, капитан несколько дней подряд отмечал свой успех. Рене быстро огляделся. Обстановка удручала его все больше и больше. Занавеси и дорогие гобелены чьей-то небрежной рукой были скомканы и кучей брошены в углу. Разные дорогие мелочи, призванные создавать в жилище уют и красоту, валялись на столе вперемежку с объедками и пустыми бутылками. На полу рядом с ним валялась раздавленная чьим-то сапогом маленькая статуэтка из слоновой кости.
Рене подошел к столу, присел и поднял то, что раньше было искусно вырезанной Пресвятой Девой Аточской. Теперь от нее осталось только милое, кроткое личико и часть плеча, остальное же превратилось в мелкое крошево. Рене положил безделушку в карман и поднялся.
Правду говорят, что о человеке можно многое узнать, посмотрев на то, как он живет. Почему-то теперь Рене нисколько не сомневался, что Каракатица был вполне способен стащить камни, нимало не заботясь о последствиях. Ибо человек, не способный бережно отнестись к произведению искусства, чья цена примерно равнялась стоимости его шнявы, не говоря уже о том, что это было изображение Пресвятой Девы, к которому следовало относиться с уважением, не способен и думать как нормальный человек.
Рене осторожно осмотрел стол, стараясь не слишком нарушать положение вещей, объедков и бутылок, и быстро нашел то, за чем он сюда пришел.
Нет, не бархатный мешочек с бриллиантами и изумрудами. Найди он его, он, пожалуй, отбросил бы его от себя, как ядовитую змею, — уж слишком много опасностей таило в себе то, что было завернуто в кусочек черного бархата. А увидел Рене всего лишь маленькую шкатулку со сломанным замочком. Она валялась на самом виду среди прочих мелких вещиц и, разумеется, была пуста.
Рене зачем-то взял ее в руки, осмотрел и положил на место.
Глубокой ночью он разбудил Хвоста и, невзирая на ругань и небольшое физическое сопротивление, притащил в каюту Жиля.
Не сказать, что Жиль был от этого в восторге, но, посмотрев на повзрослевшее за одну ночь лицо Рене с тенями вокруг глаз, которые резко выделялись при свете свечи, согласился его выслушать.
Тот коротко передал им содержание своей беседы с Аламедой, а также рассказал о найденной в каюте капитана шкатулке.
Повисла многозначительная тишина, прерванная громким смехом Хвоста.
— А ведь я знал, что дело нечисто, мать его к моржам на случку! Я говорил Сиплому, а он — заткнись да заткнись!..
— Заткнись! — с бешеной злобой зашипел на него Рене. — Не хватало, чтобы нас кто-нибудь услышал и донес Каракатице! Он уже несколько раз намекал, чтобы я не смел трепаться с Аламедой, а то худо будет!
— Не надо так нервничать, Рене, — успокаивающе заговорил Жиль. — Конечно, нам надо быть осторожными, но, право же, вряд ли нас сейчас кто-нибудь подслушивает. — Рене нехотя кивнул, соглашаясь, Хвост демонстративно распахнул дверь каюты, приглашая проверить, сам при этом быстро осмотрелся вокруг и захлопнул дверь. Жиль продолжил, задумчиво глядя на звезды в открытое окошко: — Знаешь, а я тоже почему-то не удивлен. Было в нашем капитане что-то такое… ненатуральное. Поневоле приходила в голову мысль, что он что-то скрывает или недоговаривает.
— …! Да плевать на капитана! — выругался Рене. — Сейчас надо думать не о нем!
— А о чем?
— О том, были у него сообщники из команды или нет. Хвост, скажи мне, если я не прав. За сокрытие добычи у пиратов положена смерть, ведь так?
— Да, и очень быстрая! — с удовольствием просветил собравшихся Хвост.
— А какие нужны доказательства для обвинения?
— Ну… Хоть какие-нибудь. Твой Аламеда повторит при всех то, что он тебе рассказал?
— Наверное, — пожал плечами Рене. — Если доживет.
— Нет, Аламеду нельзя привлекать, — возразил Жиль. — Он нам нужен живым. Иначе, даже если мы получим камни на руки, то все равно будем в глубокой…
— Согласен, — кивнул Рене.
— Ладно, — сдался Хвост. — Но тогда получается твое слово против слова капитана. А этого мало.
— Вот поэтому я и хочу узнать, были ли у него сообщники.
— В смысле, допросить?
— Ну да…
— Нет. — Хвост поморщился. — Не сознаются. Ты бы сознался, если бы знал, что тебя по-любому ждет рея? А тут такой куш… Нет, бесполезно. Да и как их вычислишь?
Повисло молчание, во время которого каждый прикидывал для себя возможное развитие ситуации.
Его прервал Рене. Сегодняшней ночью он столько передумал, что надумался на год вперед. Нельзя сказать, что придуманный выход его устраивал, и, собрав здесь Хвоста и Жиля, он надеялся на то, что они подскажут какой-нибудь другой вариант, но, похоже, лучше того, что пришел ему в голову, просто не существовало.
— Тогда остается только одно. — Эта фраза далась ему очень нелегко.
— И что же это?
— Бунт.
Хвост и Жиль уставились на Рене, как будто у него внезапно выросли две головы.
— Надеюсь, ты шутишь? — с обманчивым спокойствием в голосе спросил Жиль.
— Да он больной! — высказал версию Хвост, протягивая руку, чтобы пощупать у Рене лоб. — Белая горячка, или размягчение мозгов, или все сразу. Тебе Сиплый говорил, что неудачливых бунтовщиков тоже вешают на рее?
— Зато, если получится, нам не придется жить, оглядываясь на свою тень! — выкрикнул Рене. Спохватился, торопливо оглянулся на дверь и продолжил уже тише: — Неужели вы не понимаете, что мы должны добраться до этих чертовых камней, потому что иначе доберутся до нас! Каракатицей и так многие недовольны. Добычи мало, ну не то чтобы мало, но все равно меньше, чем ожидали. Наших погибло слишком много, и все понимают, что погибло бы еще больше, если бы я не наткнулся на этот проклятый погреб. Разве этого недостаточно? А если еще шепнуть на ушко про камни, то никому не потребуется доказательств!
Хвост посмотрел на Рене с некоторым уважением.
— Пожалуй, может и сработать. Жиль, ты как?
Мрачная физиономия Жиля стала еще мрачнее.
— Мое призвание лечить людей, а не отправлять их на тот свет! К тому же, если, как подозревает Рене, у капитана были помощники, как вы будете выбирать, кого привлекать к бунту, а кого нет?
— Ну… — замялся Рене, — я думаю, самим сильно высовываться пока не стоит. Сначала надо просто немного подогреть недовольство тех, кто и так уже недоволен. За выпивкой там или еще как… Хвост, ты сможешь?
— Ага, значит, как послушать человека, так «Хвост заткнись», а как грязную работу делать, так Хвост — вперед? Почему я?
— А кто — я? Да меня они и слушать не будут!
— А Жиль? Он же врач, образованный, шляется по всему кораблю, никто ему не указ. Пускай он!
— Я и так поговорю с кем смогу, — брезгливо поморщился Жиль. — Те, кого я спас от смерти, наверняка выслушают и не донесут, а остальные… Сам понимаешь.
— Ладно, — нехотя согласился Хвост. — Воду замутить, конечно, можно, а там посмотрим. Но про камушки пока молчок, ясно? Эх, времени у нас маловато… Разве так бунты делаются?
Но все пошло гораздо быстрее, чем предполагал Хвост. Как и для любой революции, нужна была только искра, чтобы вспыхнуло пламя. Уже на следующую ночь выдался хороший повод для того, чтобы начать мутить воду, — день рождения одного из пиратов, Сержа Топора, которое тот решил отметить с размахом. Разумеется, приглашены были не все сто с лишним человек, находящиеся на борту, а только самые авторитетные и уважаемые пираты, к числу которых относился и сам Топор. Человек пятнадцать, не больше. Мелочь же вроде Рене и юнги Шныря, а также чужаки вроде Жиля или обычных нанятых матросов могли спокойно спать в своих кроватках.
Жратвы, правда, для хорошей гулянки было мало, рома, к которому привыкли пираты, еще меньше, но вина из запасов самого Аламеды Каракатица милостиво разрешил взять столько, сколько именинник сочтет нужным. Сам капитан на праздник прийти отказался и вел себя при выдаче вина как высокородный дворянин, награждающий вассала за верную службу. За что и поплатился. Эту милость Хвост, который тоже был приглашен, первой поставил ему в вину, прощупывая почву, когда вся компания дошла до нужной кондиции. И, как оказалось, был совершенно прав. Не многим пиратам понравилось быть на правах бедных родственников, которым богатый дядя жалует выпивку со своего стола. Разве они не сами взяли ее в честном бою? Разве они не имели на нее таких же прав, как и Каракатица?
Дальше — больше. Капитану припомнили все его прегрешения и в том числе мелкие нарушения пиратского кодекса чести. Момент был слишком хорош, чтобы его упускать, и Хвост решился. Рассказ о камнях взорвал ситуацию. Пираты расшумелись и потребовали немедленно привести к ним Резвого, дабы из первых уст узнать о вопиющем нарушении самого незыблемого из пиратских правил. Хвост хотел было их успокоить, да куда там! Ему оставалось только следить, чтобы никто незаметно не выскользнул из каюты, чтобы предупредить капитана. Впрочем, остальные пираты были тоже не дураки, и, несмотря на то, что все были сильно навеселе, вокруг смотрели зорко.