Мама гладит папу по щеке и повторяет, что нет ничьей вины в наших несбывшихся надеждах. Она ошибается. Я знаю виновного. Это имя черным мазутом стерло из моей памяти все, что было в ней светлого, радужного и прекрасного. Оно является ко мне ночами, пляшет перед глазами уродливыми буквами и ехидно хохочет над моей болью, нашептывая, что никогда не смогу отомстить. Не зарекайтесь, подполковник Коваленко Михаил Егорыч, не зарекайтесь. Как ниточке ни виться…
15
Людочку Егор уволил. Она, конечно, собиралась устроить некрасивую сцену и обвинить Егора во всех смертных грехах. В принципе, была бы права: попользовал и бросил, кому это понравится. Но, с другой стороны, ему тоже терзать себя ни к чему. Не он первый, не он последний. Точно не последний. Он же договорился с одним знакомым о переводе Люды к нему под крылышко. А крылышко, надо сказать, очень даже теплое и широкое. Рекламный отдел там будет раза в три побольше, чем у Егора, а состояние владельца бизнеса больше во все пять. Конечно, расхваливая достоинства Людочки, Егор умолчал о недостатках. Со временем приятель поймет, что работе эти умопомрачительные ноги пользы не приносят, но, пока суд да дело, Люда успеет урвать свой кусок и, возможно, даже сумеет испытать к Егору запоздалое чувство благодарности. Сейчас, конечно, она благодарить не могла. Была оскорблена и унижена, но достаточно умна для того, чтобы, услышав о том, что ей предлагают, сдержать и эмоции, и слова, швырнуть Егору на стол заявление по собственному желанию и отправиться собирать вещи.
– С квартиры съезжать? – спросила она, заглянув к нему в кабинет через полчаса.
– Не надо. Будет оплачивать новый работодатель. – Егор не поднимал глаз от бумаг. Создавал видимость занятости, чтобы скрыть неловкость. Ему было стыдно.
– Ясно. – Людочка хмыкнула. – Удобненько.
– Зачем ты так?
– А ты?
– Ну ведь ты же согласилась.
– А тебе было бы легче, если бы я съездила тебе по роже, сказала бы, что ты разбил мне сердце, и отказалась бы работать у твоего приятеля?
– Нет, – Егор качнул головой. Если бы Людочка была такой, она бы никогда не оказалась в его постели. Разбивать сердец Егор не собирался. Телом он пользовался, но душу не трогал.
– Вот и не строй из себя совестливого. Ладно, бывай.
Людочка исчезла из его жизни, одновременно и решив проблему, и создав другую. Место начальника рекламного отдела оказалось вакантным. Надо было объявлять конкурс, связываться с ведущими агентствами, устраивать хэдхантинг – дел невпроворот.
На самом деле Егор пытался сам себя обмануть, хорохорился. Дел сейчас было не так уж много. Точнее, их было непростительно мало. Договоры со старыми клиентами были исполнены, деньги получены, а новых заказов не наблюдалось. Так, было пару мелких заказов, а единственный крупный по-прежнему простаивал, потому что команда не могла родить ни одной стоящей идеи. А сколько клиент способен ждать у моря погоды? Все, конечно, по-разному, но ждать вечно никто не будет. Это уж точно. Терпение клиента грозило иссякнуть, он мог вильнуть хвостом и уплыть в другое агентство. И зачем тогда Егору директор рекламного отдела, если нечего рекламировать? Опять он упирается в конкретную должность, хотя дело совсем не в ней, а в том, что бизнес пошатнулся и имеет реальную угрозу тотального разрушения. И у Егора нет ни одной мало-мальски приличной мысли о том, как предотвратить катастрофу. Авитаминоз, наверное. Осень. Аналитический ум уснул. Стратегические планы отсутствуют. Ну уволил он Людочку. А дальше-то что? Никакой ясности. Никакой перспективы. И посоветоваться даже не с кем. Рассказать подчиненным о трудностях? Пустая затея. Побегут как крысы с корабля к конкурентам, и тогда Егор точно утонет. Жене рассказать? Тоже ничего хорошего. Нет, Машуля, конечно, умница. Она и поддержит, и успокоит. Крыша над головой есть, и ладно. Это уже немало. Но зачем на нее свои проблемы перекладывать? За себя и Егора она, может, и не станет переживать, а за Миньку? Конечно, на хлеб Егор всегда заработает. Что он, не мужик, что ли? Но Минька, в отличие от жены, привык к хорошему. Это Маше ничего не надо. У нее две пары джинсов и несколько свитеров на все времена (вот когда надо порадоваться ее непритязательности), а у сыночка все по-взрослому: гаджеты нового поколения, спортклуб, персональные тренировки по плаванию и карате. Кажется, все мелочь, а при рухнувшем бизнесе – серьезные траты. Нет, надо что-то делать. Надо. Нужны новые клиенты. Но где их взять? Нынче на рекламе все экономят, бюджет выделяют строго ограниченный и вообще предпочитают не обращаться в агентства, а обходиться своими силами. Отсюда и мировой кризис. К профессионалам никто не желает обращаться, и экономика без должного ухода загибается. Все-таки нужен директор рекламного отдела. Ох как нужен. Директор, который так отрекламировал бы агентство Егора, чтобы телефон верещал не переставая, из клиентов стояла бы очередь, а кофеварка в приемной ломалась бы еженедельно от неустанной работы, потому что у директора бесконечные переговоры, а партнеров принято угощать напитком из этой чудо-машины.
Проблема была в том, что сам Егор не имел четкого представления о том, каким конкретно должен быть этот человек. Годы работы сталкивали его с различными персонажами на этой должности, и богатый опыт был скорее негативным. Большинство работников, умело подающих себя на собеседовании и обладающих завидным красноречием, на деле оказывались банальными продавцами воздуха, что обещали Егору златые горы, но не приносили ни гроша. Бизнес строился в основном на старых связях и на рекомендациях довольных клиентов, а рекламный отдел постепенно ограничил свои функции разработкой рекламных стратегий для заказчиков, а не для самого агентства. Это было, конечно, весьма полезно для успеха предприятия, но желаемого процветания агентству все же не приносило. Егор сам занимался пиаром по мере возможности: размещал рекламу в прессе, писал тематические статьи, был активным пользователем Сети – одно время даже вел популярный блог, посвященный технологиям привлечения клиентов. А потом исписался, потерял интерес. Тогда-то в его жизни и появился директор по рекламе, о котором, как показалось Егору первоначально, можно было только мечтать. Человек фонтанировал идеями не на словах, а на деле, то есть не просто высказывал предложение, а сразу же дополнял его рядом приличных соображений по воплощению в жизнь. Он заставил Егора стать более гибким и убедил его в том, что рекламные кампании должны быть построены не на технологиях, а на психологии той группы людей, на которую они направлены. С его подачи агентство перестало выделять средства на размещение баннеров в метро и маршрутках. Он просто спросил Егора:
– Вы всерьез полагаете, что ваши клиенты пользуются общественным транспортом?
И Егор тут же почувствовал себя идиотом. Мог бы и сам догадаться.
Он убеждал Егора в том, что личные связи и старые контакты – лучшее орудие в развитии бизнеса. Надо оставаться консерватором, но при этом идти в ногу со временем. Делать не то, чего хочешь, а то, чего от тебя ждут. В общем, быть модным, то есть быть на слуху. А быть на слуху – значит посещать мероприятия и участвовать в акциях. В каких? Ну, конечно же, в благотворительных. А лучше не просто участвовать, а самим проводить аукционы в поддержку детских домов, пожилых актеров, морских котиков и других обездоленных, нуждающихся в том, чтобы на них обратили внимание. Аукцион тогда провели, собрав внушительную сумму на лечение больных то ли гемофилией, то ли еще какой редкой болезнью, Егор теперь и не помнил. Зато он помнил другое: вскоре он случайно узнал, что всем потенциальным партнерам его директор по рекламе сообщал исключительно свой номер телефона и представлялся владельцем бизнеса. Ход не новый – упорхнуть, уведя с собой клиентуру, – но от этого не менее мерзкий. Егору ничего не оставалось, как одновременно распрощаться и с этим человеком, и почему-то с благотворительными акциями. При мысли об их проведении на душе становилось гадко. Впрочем, как и от мысли о новом директоре по рекламе. Возможно, поэтому после той осечки Егор так и не рискнул нанять по-настоящему деятельного человека. Боялся снова довериться, ошибиться и разочароваться. Уж лучше иметь десяток Людочек, от которых ничего не ждешь и которых видишь насквозь. Бизнес они, правда, практически не развивали. И если до поры до времени можно было спокойно существовать на рынке, закрывая глаза на подобную ситуацию, то теперь времена поменялись. Надо было рыть землю носом, и Егору просто необходима была «ищейка», способная развернуть его агентство в нужном направлении. Но вместо того чтобы заниматься поисками такого человека, директор агентства сидел и мечтал о постоянных поломках кофеварки.
– Возьми себя в руки! – приказал себе Егор. – Занимаешься какой-то ерундой, как десятилетний сопляк. Вроде вырос давно, а в облаках так и не разучился витать. Управы на тебя нет.
Эти слова часто повторяла мама. Давно, когда они еще только готовились к переезду в Москву. Егору как раз было десять, его лихорадило от грядущих перемен, и он сочинял такие подробности предстоящей московской жизни, что у соседских ребят голова шла кругом.
– У меня будет своя конюшня, а в ней три скакуна: вороной, рыжий и серый в яблоках. Вы разве не знали, там, в Москве, всем военным выделяют. Так что стану в школу ездить на собственном коне, у забора его привязывать и оставлять.
– Уведут, – сомневались ребята.
– Не-е. Я ж не в простой школе учиться буду – в элитной. Там ведь французский, и манеры у всех – только держись. А у забора охрана и днем и ночью дежурит. Как раз скакунов и обхаживает: воду носит, сено дает. Ежели надо, так и попону почистят, и гриву расчешут. И все не просто так, а с поклоном: «Может, еще чего желаете, Егор Михалыч?»
– Да ты ври, ври, да не завирайся.
– А я и не вру!
– Врешь!
– А ну как сейчас врежу!
– Да я сам тебе врежу!
И вот результат: синяк под глазом, вопли соседки, что у ее сыночка сломан нос и выбит зуб, и тяжелые вздохи матери:
– Управы, Егорка, на тебя нет.
– Да это все оттого, что у меня будет скакун, а у Павки нет.
– Какой скакун, сынок? О чем ты говоришь?
– Да не один, мам. Целых три. На одном в школу ездить буду, на другом – в цирк (ну помнишь, ты мне рассказывала – к животным), а на третьем – так, прогуливаться возле дома.
– Егор, – мать посмотрела на него сначала удивленно, а потом вдруг расхохоталась громко и беззлобно. – Ну ты и выдумщик!
– Почему выдумщик? – В голосе мальчишки слышались слезы. «Что он такого придумал? Ясное ведь дело, что если в их гарнизоне конюшня и лошади общие, то уж в Москве-то наверняка все по-другому. И раз отцу выделяют и должность, и квартиру, и даже, как говорила с придыханием мама, автомобиль, то уж коней-то определенно должны выделить в личное пользование не одного и не двух. Три – в самый раз».
– Понимаешь, – начала мать, а потом вдруг махнула рукой, сказала: – Придет отец – объяснит. – И снова добавила: – Управы на тебя нет.
Отец эту управу найти попытался. Долго объяснял, что врать нехорошо, а хвастаться вообще позорно. Но когда понял, что сын на самом деле верил в то, что говорил, тоже начал смеяться и только и сказал:
– Москва, Егорка, она совсем другая.
А какая – не объяснил. Вот Егор и продолжал воображать. Разглядывал на картинке удивительные башни под названием «Кремль» и думал о том, что в далекой столице так выглядят все дома. И, конечно, он тоже непременно будет жить в таком доме. А в магазинах там, естественно, продается самый лучший чак-чак. Почти такой, какой делает мама Асылбека. А на рынке полным-полно парного молока, и не надо за ним бегать в деревню за пять километров. А школа там, наверное, большая-пребольшая. Наверняка в целых два этажа или даже в три. И учителя, наверное, все сплошняком французы. Иначе как понять это «французское обучение»?
На деле все, конечно, оказалось иначе, но все равно поражало воображение. Дом смотрелся внушительно: бежевый кирпич, арки, в квартире высокие потолки и большая кухня.
– Сталинский, – уважительно произнес отец, и Егор сразу решил, что такой дом, пожалуй, еще лучше, чем Кремль. У них и двор под окном зеленый, и детская площадка с горкой, и на великах гонять можно, а в Кремле, как оказалось, брусчатка, и народу полным-полно. Пушка, правда, огромная, царская там стоит. И ядра такие, что Егор вспомнил о бароне Мюнхгаузене: «Уж на таком ядрышке тот действительно полетать мог бы». А еще кареты в Оружейной палате ему запомнились. Наверное, такие кареты возили удивительно красивые лошади. А маму (это она Егора в Кремль повела первым делом после того, как немного распаковались и освоились) больше всего поразили платья.
– Такие наряды, Миш, такие наряды, – все повторяла она отцу и как-то стыдливо теребила краешек своего платья. И непонятно было, чего в ее голосе больше: восхищения или неодобрения всей этой роскоши.
Она таскала Егора в универмаг и часами перебирала разложенные на витринах картонки с пуговицами, шпильками и заколками с таким видом, будто ей случайно позволили прикоснуться к величайшим драгоценностям на свете. Дом был завален новомодными журналами, названия которых мать произносила с придыханием, а отец с нескрываемой иронией:
– «Бурда» – она и есть бурда. Когда ты поймешь, что ты в любом платье самая красивая? – говорил он и ласково смотрел на мать.
– Я-то красивая, – отвечала она, – но вот… – и снова принималась теребить краешек платья.
Егору тогда было не до сравнений своих родителей с москвичами. Он был занят собой и своими впечатлениями. Освоился он в большом городе легко и быстро, как это и происходит с большинством детей. Во-первых, Егору все вокруг нравилось: и молоко, за которым с тем же бидоном надо было ходить не за несколько километров, а в продуктовый магазин прямо в их доме, и кондитерский отдел в этом же магазине, куда привозили шербет и косхалву, по вкусу ничем не уступавшие чак-чаку, и булочная на углу, в которой, конечно, не продавали домашних лепешек Асылбековой бабки, но зато торговали удивительными рогаликами всего за пять копеек, и булочками – за три, и дорогими французскими луковыми батонами – за двадцать две. Даже универмаг Егора пленил. Конечно, не отделом с пуговками и не рулонами тканей, а очередями, которые стихийно и быстро выстраивались, как только по двору разносилась весть: «Завезли». Что и почем, разбирались уже по ходу. А сначала бежали, обгоняя друг друга и предвкушая увидеть нечто необыкновенное. Егору нравилась такая суета потому, что в ней он чувствовал какую-то неповторимую столичную энергетику. Там, в гарнизоне, было все просто: один вид колбасы, один сорт сыра, синеватый и жесткий (можно было, конечно, у деревенских брать, но, по словам матери, – «на их товар никаких денег не напасешься»), по средам и пятницам – мясо, в котором жира больше, чем, собственно, всего остального. Зато рыбы было много, и Егора тошнило и от вида ее, и от запаха. В универмаге рыбой не торговали. Там продавали одежду: халаты из индийской ткани (предел мечтаний матери), шерстяные костюмы (пусть серые и однотипные – зато как сидят), и, бывало, выкидывали «саламандру». За этой самой «саламандрой» очереди выстраивались самые длинные и беспокойные. Каждый ревностно охранял свое место и то и дело старался сделать хоть полшага вперед, вытягивая шею и стараясь разглядеть, что же там впереди: мужская обувь или женская, черная или коричневая, белая или черная. Не стихали тревожные голоса:
– Говорят, остались только большие размеры.
– А что, только одну пару в руки дают?
– А на перерыв закроются, не знаете?
– Товарищи, может, тогда список напишем?
И писали, и устраивали перекличку, и с нескрываемым удовольствием вычеркивали опоздавших. Егор такой радости никому ни разу не предоставил. Всегда громко и четко откликался на свою фамилию. Кричал: «Здесь!» – и замирал по стойке «смирно». Однажды стояли вместе с отцом, и тот одобрительно засмеялся:
– Ну-ну. Хорошая смена растет.
Егору нравилось представлять свое будущее, особенно теперь, когда они жили в Москве. Вот его так же, как мама папу, станет будить Катька из шестого. Ну, ясное дело, она уже к тому времени вырастет и станет его женой. Это она пока в шестом, а Егор только в пятом, и она на него ноль внимания, но потом-то прозреет, куда денется? Короче, разбудит, скажет с придыханием:
– Милый, завтрак на столе.
А он поохает, покряхтит, поднимется тяжело с кровати (Егор в своих мечтах не задумывался о том, что отец был намного старше матери, оттого все передвижения давались ему с трудом) и отправится в ванную. Там он станет громко фыркать от холодной воды и страшно ойкать после того, как дотронется ладонями с одеколоном «Шипр» до свежевыбритых щек. Потом выйдет на кухню, запахнувшись в махровый вьетнамский халат, шумно вдохнет запах только что сваренного кофе и испеченных блинчиков, скажет: