Роза появляется из полумрака с подносом в руках, на котором расставлены тарелки и чайник. При свечах у нее вместо глаз огромные черные дыры. Элмер глухо постукивает хвостом о каменный пол. Раскладывает пиршество перед нами. Забирается в постель. Бекон уже остыл и покрылся белым жиром. От чашек с чаем поднимается пар. Роза намазывает масло на кусочек хлеба. Подхватывает вилкой одно из трех яиц на ее тарелке и отправляет в рот. За ним следует хлеб и глотки чая.
— Ты знаешь. Великолепно. Как в отеле. Я останавливалась в нем однажды. Как гостья Барона. Так ванная там была всего лишь в полуметре, в холле. Я искупалась семь раз. Подряд. Вышла оттуда настолько чистой, что с меня чуть кожа не слезла. Барон никогда не позволял вольностей со мной. Истинный джентльмен. Поэтому, я считаю, что Барон и с другими женщинами вряд ли что-либо себе позволял. Все что его интересует, так это музыка. Съешь это?
— Я не очень голоден.
— Тогда давай это сюда.
Роза вытерла тарелки и блюдца кусочком хлеба, собрав семена помидоров, застывший жир и кусочки бекона. Со смехом и урчанием, глотая последние кусочки. Живые звуки органа в перерывах между порывами ветра. В этом замке не соскучишься. Даже на рассвете. По залам разгуливают свиньи, змеи, бароны, ученые, попки на высоких каблуках. Может даже объявиться кто-нибудь по имени Борис. Готовый сыграть еще не написанную роль. И заторчать как в жопе. В заключительной постановке. А я в конечном счете буду вынужден оплатить счет, выставленный за эту оригинальную оперу.
— Мне нравится вечером слегка перекусить. Придает жизни определенный шик. А что это там такое? Неужели это признаки того, что может снять с нас покрывало?
— Это мое колено.
— Что ты говоришь!
— Да, да.
— Ну, тогда давай посмотрим на твое колено.
— Вот.
— О, вот это шрам! Откуда он?
— За мной как-то гонялся мой отец.
— Бедный парень. Да поможет тебе Бог. Гррр. А вот, где он спрятался! Что с тобой, почему ты не даешь его посмотреть? Будь спокоен, ученые, что проверяют действие дистиллята, целыми днями ходят по лаборатории, выставив эту штуку торчком. И на улице у всех так, но никто в них и камня не бросит. Они и не думают признаваться в своих грехах Богу. Такие здоровенные, что Всемогущий просто сошел бы с ума. Мне Франц говорил, что Вседержителя нет. А ты веришь в это?
— Да.
— Боже, эти типы во многом оказались правы, тут задумаешься. Как ты думаешь, а Бог есть?
— Да.
— Ага, ну, слава Богу, Рада слышать это. Этот Франц мог сказануть, что небеса — это зелень и по вторникам их можно есть. У него самый странный член, из всех которые я когда-то видела. Загибается вверх как банан. А у тебя довольно ровный. В городе есть один мужчина, такой застенчивый и элегантный и выражается культурно, так вот он стал за мной ухаживать. Я и не рассчитывала, что сразу понравлюсь ему. От его красоты можно в обморок упасть. А он принял приглашение скромно отужинать со мной в моей затопленной квартире. Я была так смущена, встретив его на пороге с парой сапог моего брата. Он был само очарование. Сел, даже не пожаловавшись, что еле втиснул ноги в сапоги, вокруг нас плескалась вода. Я подложила под диванчик камни. На всякий случай, чтобы быть готовой к любезностям, которые он вдруг захочет оказать. На двоих, мы умяли дюжину яиц и фунт бекона. Как и ты, он вел себя застенчиво. Я не разрешала выключить свет, так как его могло ударить током насмерть. А он все просил сделать ему темно. Ну, я в конце концов запулила корочкой хлеба в лампочку и мы погрузились в темноту. Ну, вот, сижу я на диване. Слышу, он бредет ко мне по воде. В это время по улице проезжает автомобиль и светит фарами. Я чуть в обморок не упала, когда увидела эту штуку у него, которая оказалась размером с нос корабля. Готовая к действию. Я ему говорю, только ради Бога, не вгоняй это в меня, я же кончусь. Слово, что воробей, выскочит, не поймаешь. Бедный джентльмен страшно обиделся. О, как он был хорош. С ним это очевидно случалось и прежде. Ему надо было подойти к тебе в темноте до того, как ты начнешь возражать. Я часто думала, приблизился бы он ко мне с этим вообще, знай я об этом. Я не против, если они толстые или длинные, но когда он такого размера, что может раскроить тебя пополам, то лучше уж принять обет безбрачия, чем умереть. Так вот, когда я рассказала об этом этим трем, то они мигом натянули белые халаты, похватали из ящиков инструменты и рванули из лаборатории так, как будто спешили на пожар. Моментом разместили его в лучшей гостинице, ублажали как могли, и начали обследовать его, замеряя, взвешивая, измеряя, вливая в него дистиллят и пиво бутылками. Ты не поверишь, но эти трое превратились в гомосеков. Они так и сыпали спецификациями и показателями этого органа. Записывая все в специальную книгу, перевязанную голубой лентой. За сколько он встает, спускает, падает, снова встает при разных температурах, в разное время дня и в разные фазы луны. Пока этот бедняка не разрыдался, так они его достали. О, вот это экземплярчик, нечего сказать. Удобный. Ну, откройся. Давай. Раз уж я за него держусь, то дай посмотреть, не бойся.
— Хорошо.
— Его следует выложить алмазами. Гррр. Как он смотрится в лунном свете. Гррр. Прекрасный член. Хороший десерт.
Роза на мне. Доедая последние кусочки ужина, полностью заглатывает конец моего пестика. Берет его как редиску, лижет как лук. Только, ради Бога, не откуси мне его полностью, а то я превращусь в урода. И начну распахивает акры земли вокруг Кладбищенского замка, чтобы прокормит тебя. Выращивать тонны лука. Для других. Земля, засеянная капустой и картошкой, даст определенный доход. Даже поможет свести концы с концами. Здесь также легко умереть, как и в больнице. Потихоньку тая в ночи, пока медсестра не сказала, я спасу тебя. Сумрак начинает отступать по мере того, как она поднимает зеленые шторы вокруг моей кровати, снимает покрывало и начинает нежно ласкать меня между ног, шепча, да, ты очень, очень плох, но мы тебя вылечим и начнем прямо сейчас, чтобы остановить твое угасание. Слышишь? Очнись, приди в себя. Ты справишься, тихо нашептывает мне она, темная гибкая девчонка. Держа меня за руку, она смотрит на маленькие серебряные часики у нее на руке. Первое время я думал, что не нравлюсь ей. Пока она не сказала, что я образцовый пациент, так как ничего не требую и не жалуюсь. Я отдавал ей все тропические фрукты. Просто, что-нибудь кому-нибудь оставить. Если только выплюнуть косточки. Маленькие такие зернышки. На память. Меня никто не навещал, кроме одного старого школьного друга, который посчитал, что я стал странным. И криво улыбнувшись пару раз, удалился, задев полой своего пальто табличку с моей температуры так, что та со стуком покатилась к двери палаты. А потом пришла она. Как всегда на дежурство в семь вечера. В чистом белом халатике. Большие глаза с длинными ресницами, белые сверкающие зубки. Нежно впивающиеся фарфором в мой пенис. Настолько ласково и любовно, что можно одуреть. Мой член встал лишь в половину первого. От крошечной искорки поцелуя во мне затеплился огонь. Ее звали Апрель и когда она смотрела термометр, то надевала очки. Громко билось мое сердце. Губки ее мягко выдували. Мелодию, скользившую по моему позвоночнику. Под тихий перезвон серебряных цепей. Скручиваемых в бухты. Прикрепленных к судну. Морскому судну, которое я как-то раз видел готовым к спуску. Выбили огромные деревянные опоры. Она приподнимается с моих ног и бьет бедрами мне по ушам, отчего я прихожу в себя. О нос корабля бьется бутылка шампанского. Сквозь мозг люди бегут врассыпную. Судно трогается с места. Медленно. Теперь быстрее. Роза, прошу. Не так энергично. Апрель исчезает как тайна. Так и не разгаданная в полумраке, в котором она так сладко взбивала огонь. Втянутые на корабль цепи исчезали в огромном облаке ржавой пыли. Били склянки. Выли сирены. Выпуклая корма судна с шумом вошла в воду. Поплыл и я. Апрель зажимала мне рот рукой, пока я, постанывая, наполнялся жизнью на ложе смерти. Где она меня и оставила. С такой любовью той ночью. Поцелуй в щеку, теплое с привкусом меда молоко сочится с ее пальцев. Капельками, стекающее мне в рот. Целительное лекарство. Данное мне ее длинными тонкими темными ручками. У нее был муж. Ушедший от нее в мир иной. Где-то там на грязных мостовых под путепроводом. Она встречалась с ним каждый день. Он сидел и ждал ее на скамеечке. Она приносила молоко, пирог с курицей, салат из капусты и ветчину. Его любимую еду. Лицо его освещалось улыбкой, они шли в маленький парк, садились под деревом, бросали крошки белкам, она заправляла ему салфетку и пыталась вернуть его к жизни. Каждый раз прощаясь с ним на автобусной остановке, она плакала, так как знала, что однажды придет, а на скамейке никого не будет. И эта суббота пришла. Она прождала пять часов. Пока не стемнело и она опоздала на дежурство. Так продолжалось и на следующий день, и на следующий, и на следующий. Сидела жаркими днями, одолеваемая пьяницами, на фоне рекламного щита с огромной рукой, поднимающей огромную кружку с пивом. Она отдавала еду людям, которые благодарили ее, едва подняв голову. Каждую полночь она делала мне менет, отгородив мою кровать ширмой. Поила меня теплым молоком и кормила пропитанными медом кусочками хлеба. Через неделю я уже мог ее хватать, но не удерживать, она смеялась и говорила, что это курс лечение и не надо меня касаться. Большими буквами на листке бумаги я написал.
Спасибо,
что ешь меня
так.
Сложив послание несколько раз, она положила его в маленький нагрудный карманчик и погрозила мне пальчиком. Она сказала, ты снова заговоришь, но давай без комментариев. Теперь я мог очистить апельсин и сжевать яблоко. Снова видеть зелень. Траву и цветущую вишню. Коснутся рукой земли. Наблюдать, как прорастают цветы сквозь мои пальцы. Доктора приходили, подняв в удивлении брови. Кивали головами. Удивляясь, как это я не исчез за поворотом налево в приемном покое и вниз по пандусу, где они складывали штабелем остывшие тела. Роза, я кончаю. Или может тебя называть Джозефиной? Вместо той Апрели, которую я никогда не забуду. С ее точеными ножками, сердце мое замирало каждый раз, когда ее рука касалась чужого лба или она читала чужую карту или улыбалась другому. На чистом листке бумаги я клялся ей, что сорвусь в очередную депрессию. Если она не сократит визиты к другим больным и не останется со мной. Роза, я кончаю. В Апреле. Когда она отсосала мне в полночь и потом еще на рассвете. Я ел в это время бифштекс. Она взяла листок бумаги и написала даже слишком большими, по-моему, буквами.
Ты
здоров
В ответ я написал. Как бык. И она оглушающим шепотом подтвердила. Да. Я выписался как раз перед Рождеством. Завязав мне галстук, она всплакнула в платочек, который положила мне в карман. Было утро. Она была выходная и на ней был светло-серый костюм и светло-голубой свитер. Мне страшно захотелось коснуться ее груди. Она сказала, что заглянула, чтобы посмотреть, как я пойду. И убедиться, что этой ночью я уже больше ее не потопчу. Ну, я и пошел. Вдоль длинного мрачного коридора, весь провонявший смесью лекарств и химикатов. Обнял ее на прощанье и сел в такси. И вот теперь я кончаю. В ее память. Где бы она ни была. В ожидании у большой кружки пива. Рядом с грохотом проносящимся поездом. Темнокожая девушка, поцелуем вдохнувшая в меня белую жизнь. Благодаря ласкам которой я и способен теперь давать семя. Уже проглоченное с ворчанием некоторыми. В честности, Розой. Из моих ног сочится сила. Ее рука шарит в моих яичках. Прошу вас, полегче. Это же очень нежные сфероиды. Их даже пальцами сжимать не следует. Даже когда одно держишь, а два других ощупываешь на подлинность. Апрель, когда изучала эту часть моей истории болезни, специально одевала очки,. Я улыбнулся, хотя и умирал. Роза приподнимается, чтобы вдохнуть воздух. Полногрудое создание, стоящее раком под простынями. Смачно облизывает губы. Качает пышными грудями. Готова полностью тебя задушить. С превеликим удовольствием. Но обо мне уже доложили ученым. У меня три яйца. Подсчитала лично Роза. Теперь меня пригласят в отель. Разденьтесь, пожалуйста. У нас с собой калькулятор. Как тот парень, который хотел направить в порт свой огромный челн по подвальным водам. Она ошеломлена.
— Сколько ж у тебя яиц? Я уже и со счета сбилась.
Раз
Два
Три
И все рядком
Хоть и в шутку
Но ладком
Это вам не как-что либо, а
Божий дар.
6
Между замшелых камней прячутся короткая трава и прибитые ветром кусты. Лазурной массой, грозно шумя, медленно накатывает волна. Вздымается к утесам и рассыпается белопенной лентой. Встретил Торо. Он пасется по другую сторону изгороди, на минутку отвлекается и смотрит на меня налитым кровью бешеным глазом. Жуя, трясет кольцом в носу, а затем снова опускает голову вниз за очередным клоком клевера. Подошел Элмер, чтобы обнюхать его. И еле уворачивается от быстрого хука рога Торо. Солнечное с ветерком утро. Вчера как будто и не было, пока не наступило завтра.
Клементин медленно идет вдоль мыса. По узкой тропке, протоптанной около кромки крутого утеса. Серые скалы нависают над вздымающимся внизу морем. Оглядываюсь назад на юго-восток, на фоне далеких облаков маячат как трубы башни замка. Персиваль спросил, нужно ли поднимать штандарт, если я здесь. Почему бы и нет, подумал я. И вот он развивается красно-зелено-коричнево— золотистый. Вытянутая ладонь малиновой руки выглядит особенно хорошо на фоне неба. Так и хочется, чуть подпрыгнув, лихо щелкнуть каблуками.
Взбираюсь вверх по каменистому склону к загадочному черному озеру. За мной параллельным курсом следует Кларенс. Ему надоело прятаться, он встает в полный рост и высовывает из-за скалы простодушное лицо с таким видом, как будто только что родился и не знает, как очутился здесь. Этот новый день снова поднимает дух. Машу рукой Кларенсу. Тот не реагирует. Просто смотрит. Отдаю морской сигнал «Эй, на корабле!». Он разворачивается и мчится прочь. А я опускаю руку в воду и вижу, что она непроницаемо черная и смертельно холодная.
Клементин гуляет по месту, которое, как утверждает Персиваль, когда-то было садом хозяйки. Среди густых зарослей крапивы и эрики торчит циферблат солнечных часов. В конце окруженной аркадами аллеи, за железными воротами виднеется заросший чертополохом сад с хаотично торчащими, покрытыми лишайником ветками. У стены замка огромная куполообразная теплица. Внутри тени тропических деревьев, пальм и папоротника. Все переплелось в борьбе за место и жизнь. А над ними зубчатые стены замка с крошечными прорезями окошек, за которыми могло происходить все, что угодно. Когда сегодня утром я пересекал огромный холл, то заметил Эрконвальда, бодро семенившего по выложенному плиткой полу в белом халате и со стетоскопом на шее. От чего у меня аж мурашки по спине побежали. А выходя из двери, я увидел Тима, который, вынув из нагруженной тележки набитые чем-то сумки, взвалил их на плечи и направился к входу на кухню. Я прикрыл глаза рукой. Чтобы не видеть расходов. Предположим, они хотят только того, чтобы у меня было все. Затем во время завтрака заглядывает Персиваль, чтобы спросить, всем ли я доволен. Ответ не занял и секунды. Так как во мне все еще было ощущение большого пышного тела Розы. И посиневший след от укуса ее зубов на моем пенисе. Она ушла поздно утром, задыхаясь от кашля. Груди тряслись, мотая сосками из стороны в сторону. Она так хрипела легкими, что во время одного из приступов я так отшатнулся назад, что споткнулся о помойное ведро, промочив ноги в носках. Элмер, воодушевленный суматохой, ринулся на кровать и мгновенно прорыл своими огромными лапами дырку в матраце, разбросав по комнате куски ваты, конского волоса и соломы. Придав ей вид обжитой комнаты. Собаки.
От влажного бриза заслезились глаза. Прижался рукой к земле. Трава и скрытые крошечные белые цветочки. Мимо ползет жук. Сегодня утром спросил Персиваля, что обычно делают с таким огромным количеством комнат. Он сказал, не берите в голову, сэр. Еще будет время, чтобы подумать, если одна из них потребуется. Но не заступайте за линии, которые я отметил. Мы с Тимом искали свинью, которую хотели подать к завтрашнему столу, и были почти уверены, что загнали ее в угол, когда вдруг обнаружили, что она провалилась сквозь пол лишь в двух дверях от комнаты хозяйки. Мы, конечно, помчались вниз, сэр, а ее и след простыл, ушла через старую цветочную комнату, что в оранжерее, без сомнения закусив там молодыми крысятами, которые для свиней сплошной деликатес. Ина зашьет обратно всю набивку, так что спать вы будете спокойно. Я невольно улыбаюсь. Персиваль, как всегда, легок на помине.
— О, сэр, а я вас всюду ищу. Там джентльмен с женой к вам пришли. Они живут неподалеку. Можно сказать, соседи. Я сказал, что вы на прогулке.
Возвращаюсь вместе с Персивалем в большой зал. Там двое. Коренастный, плотный огненно-рыжий мужчина постукивает плетью о бриджи. Высокая гибкая девушка с длинными распущенными каштановыми волосами похлопывает охотничьей шляпкой о блестящий черный сапожок.