- Нет, я вас очень хорошо понимаю, - сказал секретарь. - И, на мой взгляд, в ваших рассуждениях есть что-то верное. Я и сам иногда думал. Опошляем! Ленина, например, начали показывать по телевидению и в праздник и в будни. Чуть ли не каждый кружок самодеятельности считает своим долгом изобразить. Нетактично, понимаете, небережно... Хотя, конечно, это другой вопрос...
- Да нет, примерно один и тот же, - не согласился я.
- Ладно, вернемся к нашей теме, - встряхнулся Дзюба. - Повторяю, я сам тоже думал. С другой стороны вот пособие для партийных работников. Тут ясно рекомендуется развертывать соревнование за звание ударников коммунистического труда. И вы это зря вот так на собрании. Не стоило!
- Есть еще одно пособие для партийных работников, - сказал я. - Там тоже ясно сказано, что коммунист считает презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Или это пособие устарело?
- Нет, не устарело, - засмеялся секретарь. - Так каковы же ваши главные взгляды п намерения?
- Я работать хочу. С максимальной отдачей. И чтоб мне не мешали.
- А кто же вам мешает?
- В данный момент? У меня там работы уйма, а я сижу и разговариваю...
И тут я разошелся, стал рассказывать обо всем, что мучило меня в последние месяцы. Он терпеливо слушал, не перебивал, а когда я замолк, сказал, что у меня есть мысли и есть завихрения. Молодых, к сожалению, всегда заносит на поворотах. Во всяком случае, нельзя противопоставлять звание коммуниста званию ударника коммунистического труда, вредно отмежевываться от рабочих, считая себя окончательно сознательным, и совсем уж ошибочно думать, будто у нас есть штурмовщина в идеологической работе. Я не стал продолжатьспор, и разговор на том закончился, только Дзюба сказал, что еще раз встретится со мной.
А вскоре произошло одно событие, которое до сих пор не могу пережить. Стоит вспомнить, как меня начинает трясти. Это не удивительно - случай и вправду чрезвычайный. Интересно, как бы повел себя в подобной ситуации Симагин?..
...Перед обедом, у истоков Кынташа он извинился за то, что не дослушал вчера мою исповедь - надо было, мол, нажимать, не отвлекаться, но у нас еще найдется время потолковать. Мы уже спускались по ручью высокогорным лесом, когда стало ясно, что сегодня нам не добраться до места. Здорово болели плечи от лямок, и бинт на ноге опять свалялся. Вода шумела в каких-то крупных красных камнях меж кустов и криволесья. Железняк, что ли? Симагин поджидал нас у небольшого водопада. Сказал:
- Они внизу.
- Не успеем. - Я глянул в ущелье, где было уже почти темно.
- Надо.
- Не полезу я дальше, - простонал Жамин.
- Полезешь, - возразил Симагин. - Через час будем на месте.
- Не могу,
Не знаю, как выглядел я, но Жамин совсем сдал - тяжело лег на камень, опустил голову и плечи, руки его бессильно повисли. А у Коти лицо сделалось каким-то потерянным, совсем безвольным, и он ничего не говорил, со страхом вглядывался в ущелье. Мы все же пошли. Конечно, ходьбой это нельзя было назвать. Вот если б заснять на пленку наш подъем от Стана да прокрутить наоборот - это дало бы примерную картину спуска. Искали щели поуже, чтоб можно было спускаться в распор, подолгу нащупывали ногами опору. Иногда снизу доносился голос Симагина:
- Камни! Камни не пускайте!
Потом его стало плохо слышно - Кынташ шумел все громче. Уже наступили сумерки, когда мы оказались на краю обрыва. Внизу была чернота, бездна, край земли. Кынташ сбрасывал себя в узкую расщелину и пропадал. Зато мощно и гулко, как реактивный двигатель, что-то рокотало внизу.
- Тушкем! - оживился Жамин.
- Надо спускаться! - крикнул Симагин. - Они близко, только почему-то костра не жгут.
Симагин полез куда-то в сторону, вернулся и достал из моего рюкзака моток веревки.
- Не полезу, - сказал Жамин. - Порвется.
- Троих выдержит, - возразил Симагин. - Я эту веревку знаю.
- Заграничная? - с надежде? спросил Жамин.
- Простая советская веревка, - возразил Симагин.
- Не полезу! - окончательно решил Жамин. - Расшибусь. У меня ноги крючит и голова кружится.
Действительно, не стоило рисковать - темнота и крутой, неизвестный обрыв. Альпинисты и те, наверное, ночами не лазят. Я пополз к обрыву.
- Бывают случаи, когда надо, - услышал я Симагина.
- Смотрите! - крикнул Котя. - Костер!
- Абсолютно точно. Вон огонек! - подтвердил я. Симагин задышал мне в ухо, вцепился в плечо.
- Они! Совсем рядом! На' той стороне Тушкема. И тут хоть ты лопни от крика, не услышат. Надо бы тоже запалить костер.
Я подался назад, достал топор, взялся рубить тонкие прутики, Симагин вскоре притащил флягу с водой. Я протянул к ней руку.
- Сначала ему, - показал он на Жамина.
- Голова дурная, - невпопад сказал тот слабым голосом.
- Пей досыта, Сашка. - Симагин дал ему фляжку. - Мы сейчас этой воды накачаем, будь здоров!
Он привязал к фляжке камень и начал "качать" воду из Кынташа. Мы напились, даже на суп уже было. Ночуем?
Сухие палочки хорошо занялись, и стало светло у нас, а темнота вокруг совсем сгустилась. Вдруг я вздрогнул: отчаянно закричал с обрыва Симагин звал меня. Я пополз к нему, совсем ослепший после костра, нащупал его сапоги.
- Глядите, Андрей Петрович! Глядите! - Он больно стукнул меня кулаком по спине. - Два костра! Понимаете? Два!
И правда, в глубине ущелья светили рядом два огонька. Вот разгорелись посильней, и там задвигалась неясная тень.
- Умница Тобогоев! Какая умница! - кричал Симагин, забыв про меня и, наверное, про то, что в трех шагах от него ничего уже не слышно. - Жампн! Константин! Будьте вы прокляты! Сюда! Витька, держись! Живой! Витька, мы еще собьем кой-кому рога! Подползли остальные.
- Кричали женщины "ура" и в воздух лифчики бросали,- выдал Котя.
- Заткнись! - оборвал его Жамин.
- Правда, Константин, помолчи сейчас.
- Живой, - голос Жамина заметно дрожал. - У них шамовки совсем нет.
- Сейчас я туда, - проговорил Симагин. - А вы тут заночуете. Саша, скала эта в воду обрывается?
- У меня голова не работает.
- Вспомни, вспомни, пожалуйста!
- Да где как. Однако через реку в темноте и не думайте, пропадете...
- Полезу! - Симагин поднялся.
- Перекусили бы вы, - сказал я.
- Нет, ослабну. Вы, Андрей Петрович, тут за главного остаетесь повышение, так сказать, по службе. Отдыхайте. Не забывайте, что этот балкон без решетки. Утром - к нам...
- Может, не стоит вам рисковать?
- Надо, пока силенка остается.
Конец веревки мы привязали к кусту и стравили с тяжелым камнем почти весь моток. Симагин напихал за пазуху и в карманы консервов, хлеба, колбасы, взял пакет с аптечкой.
А когда мы уже поели, я увидел с нашего "балкона" третий огонек. Неужели Симагин форсировал Тушкем? Да нет. Наверно, просто перебросил им еды, а неизвестный мне Тобогоев снова сообразил и зажег еще один костерок для нашего успокоения. После ужина я долго лежал на редкой траве, смотрел в огонь. Рядом тихонько постанывал во сне Жамин, а мне никак не спалось. Болела нога, было холодно. Я думал о последнем случае со мной там, в городе, после которого я пришел к выводу, что ничего не могу понять в жизни...
...Вечером того дня я решил сходить в кино. Этот документальный фильм об Отечественной войне обязан посмотреть каждый. И не по затее "культсектора", а по зову сердца и памяти. Между прочим, я начал собирать военную мемуарную литературу - ощущение истории помогает жить. И любопытные вещи попадаются! Только по воспоминаниям одного немца, например, я понял, чем был для них Сталинград, и уже какими-то сложными обратными связями по-новому осознал величие своего народа. Правда, этот немец только в двух местах оговаривается, зачем они пришли к нам, а в целом пытается создать впечатление, будто мы их били просто так, ни за что...
Так вот, о том киносеансе. Перед началом его я заметил, что рядом села какая-то пара. Ничем особенным не выделялись, и я просто мельком взглянул на них. Начался фильм. Многое потом уходит из памяти, расслаивается, дробится и одновременно собирается в целое - великую священную войну, но одна сцена, должно быть, никогда не забудется. Немецкий солдат уводит женщину, чтоб втолкнуть в машину, а ее маленькая дочурка удивленными и чистыми глазами смотрит ей вслед, топает ножонками за матерью, не понимая, что же это такое происходит, и мать оборачивается, пытается прорваться к девочке, но солдат грубо толкает ее. Н эту потрясающую человеческую драму с холодным любопытством изувера снимал когда-то оператор-фашист! Зал онемел.
А двое, сидевшие рядом со мной, спокойно о чем-то разговаривали! В паузу я очень вежливо попросил соседей сидеть молча. Они согласились, но через некоторое время я снова услышал их голоса. Это было невыносимо. Я огляделся и заметил, что другие как будто не обращают на них внимания. Вдруг женщина зашептала: "Черчилль. Черчилль-то какой! Смотри!" И я уже не видел фильма, видел только соседей. Они без стеснения обменивались впечатлениями, показывали руками на экран, даже заспорили между собой - короче, вели себя, как дома у телевизора.
- Да перестаньте вы наконец! - не выдержал я. - Вы же не у себя в квартире!
Они смолкли, словно оглушенные, но женщина тут же набросилась на меня:
- А вы не слушайте чужих разговоров! Развесили уши! Ему мешают!.. Садитесь на первый ряд, если плохо слышите!..
И так далее и тому подобное. Замолчать таких не заставишь, возражать дело пустое, а слушать противно и стыдно. К счастью, она быстро выдохлась, но радоваться было рано.
- Ты был там? - задышал вдруг мужчина мне прямо в ухо. На экране в это время наши танки входили в Вену. -Ты там был? Нет? Ну вот, а еще кричишь. А я эту Вену брал! Понял? А ты кто такой? Где ты был? Где? Молчишь?
- Мой отец погиб в Вене, - тихо сказал я, чувствуя, что больше уже ни слова не смогу произнести - разрыдаюсь.
- Если сын такой хам, то и отец, наверно, был свинья! - сказал он, будто подвел окончательный итог, и заскрипел креслом.
Я размахнулся и наотмашь ударил его по лицу. Люди впереди обернулись и, видимо, ничего не поняв, продолжали смотреть на экран. А я уже не видел экрана, не слышал голоса диктора, трясся, как на вибростенде.
- Ну что ж, - услышал я срывающийся голос соседа. - Ты, я вижу, смелый. Но я тебя проучу. Ты меня запомнишь. Выйдем сейчас, поговорим.
Экран погас, и я встал.
- Я покажу тебе, как распускать руки! - сказал он, но в голосе его я почувствовал не силу, а власть. - Идем! И он попытался схватить меня за рукав.
- Не трогайте!
- Я отведу тебя, куда следует!
- Почему "я" и почему "отведу"? Пойдем вместе. У выхода рядом с нами оказался какой-то хорошо одетый человек, он вполголоса заговорил с моими соседями.
- Кто он такой? - услышал я.
- В милицию, в милицию его! - закричала женщина. В милиции нас встретили удивленно - было около двенадцати часов ночи. И вежливо. У вошедших за мной деликатно осведомились, что случилось. Странно, почему об этом не спросили меня?
- Заберите хулигана! - тоном приказа сказал мужчина. - Пусть до утра посидит.
- А что он сделал? - У лейтенанта изменилось выражение лица, и он засуетился, усаживая супругов.
- Ударил человека в кинотеатре.
- Вы спросите у него, за что я его ударил!
- Ваши документы! - Дежурный нетерпеливо протянул РУКУ.
Я развернул и хотел показать удостоверение, но лейтенант вдруг вырвал корочки у меня из рук.
- Не надо, товарищ, - устало сказал я и тоже сел на скамью. - Вы же на работе.
- Сами распускаете руки, а нас пытаетесь воспитывать!
- Я не воспитываю вас, но все же сначала надо выяснить, кто виноват.
- Разберемся завтра, - решил лейтенант, рассматривая мое удостоверение. - Гражданин Крыленко! К девяти часам утра быть здесь с письменным объяснением. Удостоверение останется, завтра на работу не пойдете. Все.
- Зачем хулигана отпускаете? - воскликнул мужчина.
- Никуда не денется, - сказал лейтенант. - Извините, а вы будете писать заявление?
- Да, сейчас же.
Я пошел в общежитие, думая о том, почему у этого типа не потребовали документы. Что сей сон значит? Ребята уже спали. Я выпил бутылку кефира и сел писать объяснение. Разволновался, накатал девять страниц и лег. Утром я коротко рассказал ребятам и дал почитать объяснение.
- Ну, ты даешь!.. - сказал Игорь Никифоров. - Тебя бы замполитом в армию...
Когда я сдал объяснение, меня попросили подождать минутку, но я просидел часа два. Потом провели в кабинет начальника отдела. Пожилой майор со шрамом через всю щеку глянул на меня равнодушно, как на вещь.