Глава XI. АРЕСТ
Вот когда беда стряслась надо мною, и не было никакого спасения. Сержант разделял нас, так что я не мог ударить лейтенанта. А слов у меня не нашлось. Двадцать раз я думал о том, как я открою свою тайну мадемуазель, что я скажу ей и как она примет это, но всегда я рассчитывал на это объяснение, как на мой добровольный акт: я сам хотел разоблачить перед нею свою тайну, сказать ей все с глазу на глаз. Но в данном случае разоблачение было вынужденным и происходило при свидетелях. Я стоял теперь немой, уличенный, горя от стыда под ее взором, как… как я и заслуживал.
И тем не менее, если что и могло меня ободрить, так это голос мадемуазель, когда она ответила ему.
— Продолжайте, сударь, — спокойно сказала она. — Чем скорее вы кончите, тем лучше.
— Вы не верите мне? — вскричал он. — Да посмотрите на него! Посмотрите на него! Если когда-либо стыд…
— Сударь, — отрывисто сказала она, не глядя на меня, — мне самой стыдно за себя.
— Но вы раньше выслушайте меня, — с горячностью возразил лейтенант. — Ведь даже имя, которым он прикрывается, не принадлежит ему. Он вовсе не Барт. Он — Беро, игрок, дуэлянт, кутила, который…
Но она опять прервала его.
— Я знаю это, — холодно сказала она. — Я знаю, и если вы больше ничего не Можете сообщить мне, так ступайте, сударь! Ступайте, сударь, — продолжала она тоном бесконечного пренебрежения, — и знайте, что теперь вы заслужили мое презрение, как раньше — мое негодование.
Он посмотрел на нее, немного опешив, но с каким-то упрямым торжеством продолжал:
— Нет, я могу еще кое-что сообщить вам. Я забыл, что все, сказанное мною, имеет для вас мало значения. Я забыл, что человек, владеющий шпагой, всегда неотразим для женского сердца. Но я могу еще кое-что рассказать вам. Знаете ли вы, что он находится на службе у кардинала? Знаете ли вы, что он явился сюда с тем же самым поручением, которое и нас привело сюда, — арестовать господина де Кошфоре? Но между тем как мы делаем свое дело открыто, как повелевает нам наша воинская честь, он вкрадывается в ваше доверие, втирается в дружбу мадам, подслушивает у ваших дверей, следует за вами по пятам, стережет каждое ваше движение в надежде, что вы как-нибудь выдадите себя и вашего брата. Знаете ли вы все это? Знаете ли вы, что вся его дружба — ложь, услуги — ловушки, которыми он старается завлечь вас? А его цель — плата за поимку человека. Деньги за кровь, — понимаете ли вы? — продолжал лейтенант, указывая на меня пальцем и до того увлеченный гневом, что я невольно оробел перед ним. — Вы только что говорили, сударыня, о презрении ко мне, но что же в таком случае вы чувствуете к нему, — что вы должны чувствовать к этому шпиону, предателю, наемному изменнику? И если вы сомневаетесь в моих словах, если вы желаете доказательств, то посмотрите на него. Посмотрите только на него, говорю я.
С полным правом он мог это сказать, потому что я стоял безмолвно, снедаемый отчаянием, злобой и ненавистью. Но мадемуазель не смотрела на меня: она по-прежнему не сводила глаз с лейтенанта.
— Вы кончили? — спросила она.
— Кончил ли я? — пролепетал он с таким видом, как будто только что упал с неба на землю. — Кончил ли я? Да, если вы верите мне, то я кончил.
— Я не верю, — гордо ответила она. — Если это все, то можете не продолжать, сударь. Я не верю вам!
— Тогда скажите мне! — воскликнул он через секунду, придя в себя от удивления. — Скажите мне следующее: если он не был заодно с нами, с какой же стати мы оставляли его в покое? С какой стати мы позволяли ему жить в этом доме, издеваться над нами, мешать нам, надоедать нам, каждую минуту принимать вашу сторону?
— У него есть шпага, — с презрением ответила она.
— К чертям! — воскликнул он, ломая свои пальцы от бешенства. — Мы боялись его шпаги? Нет, это потому, что у него было предписание кардинала, — потому что у него была одинаковая с нами власть. Это потому, что у нас не было выбора.
— А если так, то почему вы теперь выдаете его? — спросила она.
Он произнес громкое проклятие, чувствуя, что получил меткий удар.
— Вы, должно, быть не в своем уме, — сказал он, вытаращив на нее свои глаза. — Неужели вы не видите, что я говорю правду? Посмотрите на него! Посмотрите на него, я говорю! Выслушайте его! Отчего он сам ничего не говорит в свою защиту.
Она все еще не смотрела на меня.
— Уже поздно, — холодно ответила она. — И мне нездоровится. Если вы кончили, — быть может, вы оставите меня, сударь?
— О Боже! — воскликнул он, пожимая плечами и скрежеща зубами в бессильной ярости. — Вы совсем с ума сошли! Я вам сказал правду, а вы не верите ей. Но теперь будь, что будет, мадемуазель. Больше мне нечего сказать. Теперь вы сами увидите!
И, не говоря больше ни слова, он поклонился ей, повернулся и пошел по дорожке. Сержант последовал за ним, размахивая фонарем. Мы остались одни. Лягушки квакали в пруду, летучая мышь кружилась вокруг нас; дом, сад — все дышало ночным безмолвием, как и в ту ночь, когда я в первый раз пришел сюда.
Как бы я желал никогда не являться сюда — таков был крик моего сердца. Как бы я желал никогда не видеть этой женщины, благородство и доверчивость которой заставляли меня гореть от стыда. Этот грубый, жестокий солдат, который только что ушел, и тот имел сердце, чтобы чувствовать мою низость, и нашел слова, чтобы проклясть меня. Что же в таком случае сказала бы она, если бы знала всю правду? Кем бы я тогда был в ее глазах? Как она будет вспоминать обо мне в течение всей своей жизни?
Если бы знала, говорю я. Ну а теперь? Что она думала в этом момент, когда молча, погруженная в раздумье, стояла около каменной скамьи, отвернув от меня свое лицо? Вспоминала ли она слова лейтенанта, подгоняя к ним факты прошедшего, присоединяя то или другое обстоятельство? Не начинала ли она видеть меня в настоящем свете? Эта мысль мучила меня. Я не мог оставаться в неизвестности. Я подошел к ней и тронул ее за рукав.
— Мадемуазель, — сказала я голосом, который звучал хрипло и неестественно для меня самого. — Вы верите этому?
Она вздрогнула и повернулась ко мне.
— Простите, — пролепетала она, проводя рукою по лбу. — Я забыла, что вы здесь. Верю ли я… чему?
— Тому, что этот человек сказал про меня, — пояснил я.
— Он? — воскликнула она и затем странно посмотрела на меня. — Верю ли я этому, сударь? Слушайте, — порывисто продолжала она. — Идемте со мною, и я вам покажу, верю ли я.
Говоря это, она повернулась и вошла в дом через полуоткрытую дверь гостиной. В комнате было темно, но она смело взяла меня за руку и повела по коридору, пока мы не достигли ярко освещенного зала, где в очаге весело пылал огонь. Все следы недавнего пребывания солдат исчезли. Но комната была пуста.
Она подвела меня к очагу и здесь, превратившись из туманной фигуры, которую представляла в темном саду, в живую, красивую женщину с чувственными губами, с блестящими глазами, с ярким румянцем на щеках и сильно вздымавшейся грудью, — сказала мне дрожавшим голосом:
— Верю ли я этому? Я вам скажу! Мой брат скрывается в хижине за стогом сена, в четверти мили от деревни по Ошской дороге. Теперь вы знаете то, что неизвестно никому, за исключением меня и мадам. В ваших руках находится его жизнь и моя честь, и теперь вы знаете также, господин де Беро, верю ли я этой сказке.
— Боже мой! — воскликнул я и, не будучи больше в состоянии вымолвить ни слова, молча глядел на нее, пока ужас, светившийся в моих глазах, не сообщился и ей. Она задрожала и отступила от меня.
— Что такое? Что такое? — прошептала она, ломая себе руки.
Румянец покинул ее щеки, и она пугливо оглянулась кругом.
— Здесь никого нет?
Я весь дрожал, как в лихорадочном припадке.
— Нет, мадемуазель, здесь никого нет, — ответил я и поник головою на грудь, изображая статую отчаяния.
Будь у нее хоть капля подозрения, хоть капля недоверия, мой вид должен был открыть ей глаза. Но ее ум и душа были так благородны, что, однажды раскаявшись в дурных мыслях, она уже была совершенно недоступна сомнению. Веря, она доверялась человеку безусловно.
— Вы нездоровы? — спросила она вдруг. — Вас беспокоит ваша старая рана? Я угадала, сударь?
— Да, мадемуазель, вы угадали, — чуть слышно ответил я.
— Я позову Клона, — вскричала она. — Ах, бедный Клон!.. Его уж нет… Но здесь Луи. Я позову его, и он даст вам что-нибудь.
Прежде чем я успел остановить ее, она вышла из комнаты, а я в изнеможении прислонился к столу. Тайна, для раскрытия которой я зашел так далеко, была наконец моя. Я мог теперь отворить дверь, выйти среди ночи из дома и воспользоваться своим знанием. И все-таки я чувствовал себя несчастнейшим из смертных. Пот выступил у меня на лбу; мой взор растерянно блуждал по комнате. Я повернулся к выходу, одержимый безумной мыслью бежать, — бежать от нее, бежать из этого дома, бежать от всего.
Я даже сделал шаг к двери, как вдруг послышался стук. На этот стук отозвалась каждая клеточка моего тела, я вздрогнул и остановился. Несколько секунд я неподвижно стоял посреди комнаты и глядел на дверь, словно передо мною явилось привидение. Затем, довольный помехою, довольный тем, что я могу чем-нибудь облегчить напряженное состояние моих чувств, я подошел к двери и распахнул ее.
На пороге озаренный ярким светом очага, падавшим из-за меня, стоял один из моих слуг, которых я привез с собою из Парижа. Он тяжело дышал, очевидно, после быстрого бега. Увидев, он схватил меня за рукав.
— Ах сударь! — воскликнул он. — Скорее! Идите скорее, не теряйте ни минуты, и вы еще можете их предупредить! Они нашли его! Солдаты нашли его!
— Нашли его? — повторял я. — Господина де Кошфоре?
— Нет, но они знают место, где он прячется. Они случайно узнали. Лейтенант собирает своих людей, а я тем временем побежал сюда. Если мы поспешим, можем прийти раньше их.
— Но где это? — спросил я.
— Я не мог расслышать, — прямо ответил он. — Надо следить за ними и в последний момент вмешаться. Это единственный способ.
Пара пистолетов, которые я отнял у кудлатого парня, лежали на полке, недалеко от дверей. Не медля более, я схватил их, надвинул на голову шляпу, и через мгновение мы уже бежали по саду. У калитки я оглянулся и увидел яркую полосу света, льющегося из двери, которую мы оставили открытой; мне показалось, что на этом освещенном пространстве промелькнула темная фигура. Это еще более укрепило мое решение: я должен быть первым, должен предупредить беглеца. И, думая только об этом, я ускорял свой бег.
В несколько секунд мы пересекли луг и очутились в лесу. Но тут вместо того, чтобы держаться обычной дороги, я смело свернул на узенькую тропинку, по которой водил нас Клон. Мои чувства, казалось, получили сверхъестественную остроту. Не сбиваясь с пути, инстинктивно избегая пней и ям, я бежал по этой тропинке, следуя всем ее изгибам и поворотам, пока мы не достигли задней стены гостиницы. Тут мы услышали ропот сдержанных голосов, тихие, но резкие слова команды, бряцание оружия и сквозь вереницу домов увидели неясное мерцание фонарей и факелов.
Я схватил своего слугу за руку, и мы присели на землю, прислушиваясь. Расслышав то, что мне было нужно, я спросил его на ухо:
— Где твой товарищ?
— Он с ними, — был ответ.
— В таком случае идем, — сказал я, поднимаясь с места. — Больше мне ничего не нужно. Идем!
Но он схватил меня за руку и удержал.
— Вы не знаете дороги, — сказал он. — Успокойтесь, сударь, успокойтесь. Не надо спешить. Они ведь только выступают. Будем лучше следовать за ними и вмешаемся, когда придет время. Пусть они покажут нам путь.
— Идиот! — сказал я, отстраняя его руку. — Я сам знаю, где он. Я знаю, куда они идут. Идем и сорвем плод, прежде чем они доберутся до него.
Его ответом было восклицание удивления. В этот момент огни заколыхались. Лейтенант подал команду к выступлению. Луна еще не взошла, небо было серо и облачно; двинуться с того места, где мы стояли, значило окунуться в океан мрака. Но мы и так потеряли много времени напрасно, и я не медлил более. Приказав своему товарищу следовать за мною и не отставать, я перепрыгнул через низкую изгородь, которая была перед нами, и затем, поминутно спотыкаясь в темноте на неровной почве и иногда даже падая, я добрался до маленькой канавы с отвесными стенами. Смело перепрыгнув и через нее, я, задыхаясь и изнемогая, добежал наконец до дороги, опередив шагов на пятьдесят лейтенанта и его солдат.