IV. Ночная стража
Медленно и неохотно собирались к пещере мужчины, юноши и женщины медвежьего племени. Они старательно обходили хижину, в которую был заключен Косоглазый. Около хижины толпились лишь немногие. Здесь были ближайшие к старейшинам люди, которым поручено было смотреть за порядком. Были завистники и неудачники, которых, так же как и старейшин, Косоглазый задевал уже одним тем, что весело и свободно жил на свете. Были еще охотники, унаследовавшие от прежних времен склонность к убийству, и охотники, лишенные разума и воли, которым больше нравилось жить по указке, чем по-своему. Среди же остальных соплеменников решение старцев вызвало глухое сопротивление.
— Косоглазый ничего не украл у племени. Племени всегда была от него прибыль.
— И обычая не нарушил. Часть добычи отдавал старейшинам, часть товарищам по охоте, часть женщинам. Прислушиваясь к этим речам, сверстники Косоглазого и совсем молодые, еще бесправные охотники смелели с каждым часом.
— Если бы старики не связали Косоглазого, он бы вел уже нас к мамонтовой пещере.
— Пока нечестивец жив, — ответили старики, — всякий, кто нарушит запрет, будет казнен смертью. А со временем племя и старейшины сами решат, как поступить.
— Смотри, — сказал Рысьи Меха ближайшим, — уже вынуты из кладовых и делятся между призванными запасы племени. Старики хитры — не обойдут никого, заставят молчать нас.
Действительно, вереница молодых охотников скрылась в дальних, нежилых переходах пещеры. Другие хмурыми группами уходили вверх по течению реки за свежим мясом. Племя знало, что, как всегда, польется рекою хмельная брага. Жадность к браге, предчувствие опьянения уже оттесняли в сознании многих заботу о Косоглазом.
Стража безостановочно и уныло била в барабаны — в выжженные внутри дуплистые куски дерева.
— Где светловолосые? — спрашивал Старый Крючок, то-и-дело возвращаясь к хижине.
— Ушли с другими охотниками.
— Где Тот Другой, что с Косоглазым?
— Тоже ушел.
— Где женщины Косоглазого? — Оплакивают Косоглазого в своих хижинах. Старый Крючок никому не верил и все хотел увидеть сам. Но увидав, через мгновенье снова сомневался в виденном и шел проверять и других и себя. Во всех делах, касавшихся Косоглазого, и раньше, когда он буйствовал на воле, и теперь, когда ждал смерти, была какая-то нелепица. Связь между событиями ускользала от старческого сознания. Нелепица утомляла его, как болезнь. И ненависть не только к Косоглазому, к сверстникам его, к Рысьим Мехам, к страже, ко всему на свете затемнила его сознание, и от того стал он непереносим всем, даже старейшинам.
Старый Крючок жаловался:
— Стража плохо стережет. Ее околдовал Косоглазый.
— Иди, смотри сам…
Крючок плелся к хижине и заводил беседу с караульными.
Солнце палило. По каменистым террасам проходили озабоченные женщины. Двое молодых охотников спали под гигантским буком, не выпуская из крепко сжатых рук оружия. Дым древнего костра не шел столбом к небу, а стлался по земле, разнося по становищу запах подгорающей шерсти и мяса. Из хижины не доносилось ни звука. Женщины принесли для осужденного немного рыбы и браги. Старый Крючок отослал брагу старейшинам, а рыбу собственноручно кинул Косоглазому. Косоглазый сидел на корточках в углу хижины и, тихо мурлыча, раскачивался в такт заунывной полупесне-полурассказу о собственных бедствиях.
Тяжело было коротать время одному. Он сам себе рассказывал историю собственной жизни.
Во время одного из обходов Старому Крючку померещилась среди кустарников, окружавших хижину для пленников, светловолосая голова. Крючок кинулся вслед.
Заросли круто ползли по склону. Старик почувствовал, что легконогий враг опережает его.
— Остановись! Я тебя вижу! — грозно крикнул старик. Он никого не видел, и никто ему не ответил. Звуки голоса сникли в зное полудня. Белые известковые склоны сверкали нестерпимым блеском. Стелющийся дым доходил и сюда. Тяжело и предгрозово сгущались краски окрестностей: слишком синя была синева, слишком бела белизна, слишком глянцевита поверхность реки. Старый Крючок и на себе почувствовал тяжелую руку зноя. Веки его отяжелели. Колени подогнулись. Ему захотелось забыться и отдохнуть вдали от людей.
(примечание к рис.)
— Спит, — шепнул старший из светловолосых, раздвигая заросли. В мозгу младшего мелькнула жестокая мысль. Он поднял тяжелый камень, метнул взгляд сначала на старшего, а затем на распростертую среди орешника фигуру Крючка. Старший помотал головою.
— Нельзя!
Светловолосые неслышно сбежали под гору — две молодые верткие лисицы.
Внизу их ждали выводки таких же лисиц и лисенят. Настороженно скользящие фигуры виднелись позади хижины с пленником, вокруг древней пещеры и в самой пещере, в которой все гуще и гуще становилась людская толпа. Они все видели, все знали и мгновенно разносили новости по становищу. Их не тянуло к браге. И хмель дерзкого своеволия был им слаще ее тяжелого хмеля.
— Крючок спит, — сказал старший из светловолосых. — Надо поговорить с Косоглазым.
Поговорить не удалось. Зато он тут же, у хижины, узнал что охотник в рысьих мехах убеждает наиболее смелых людей племени не отказываться от найденной Косоглазым пещеры. Никто не поддержал его открыто, по никто и не противоречил. Разлад в племени был так велик, что если бы старцы не держались крепко друг, за друга, еще возможно было спасти Косоглазого.
От молодых охотников, посланных за дичью, пришло известие, что они ушли далеко вверх по течению и не скоро возвратятся. Зверье разбежалось, ветер разнес запах охотников по всей округе. Тогда старики задумали недоброе. Увидев, что и люди, и ветры препятствуют праздничным приготовлениям, они решили поторопиться с убийством. Однако колебались: что скажет племя? Страшно уничтожить одного из младших племени, не объяснив всем его вину.
— Они убьют его ночью, — сказал младший из светловолосых.
Под вечер тяжелая истома овладела поселением. В течение нескольких дней бездождные грозы проходили вдоль течения реки и никак не могли разразиться, а жаркие вихри не освежали воздуха. Изредка падали огромные дождевые капли, не принося прохлады. Когда стемнело, светловолосые подкрались к задней стене хижины. Младший прижался к грубо наваленным стволам, укреплявшим стены, и вполголоса спросил:
— Ты жив?
Быстрое похлопывание ладонями по земле было ответом. Косоглазый боялся говорить.
— Не спи ночью, — шепнул светловолосый. — Будешь спать — убьют.
Шорохи и хлопанье привлекли внимание стражи. Воины с перекошенными от злобы лицами ворвались к пленнику. Косоглазый лежал на земле ничком, лица его не было видно. При виде беспомощного пленника никто не ощутил удовольствия. Живой он казался им уже выходцем с того света. Время до последнего обряда пролития крови тянулось слишком медленно. Язва на теле племени не была залечена. Старейшины колебались: не отменить ли освященные временем обычаи? Старый Крючок предложил убить Косоглазого не у древнего костра, а в хижине, в которой он заключен, и только после смерти его устроить пиршество с плясками, примерными боями юношей и пьяной брагой, чтобы племя забыло о волнующих разногласиях.
Угрюмо затрясли головами старики. — Такого не бывало и не будет! — сказал Коренастый Как Дуб. Он широко расставил ноги: ни время, ни чужое убеждение не могли поколебать его. — На то и огонь, чтобы сгорала в нем нечисть.
— Мы, старейшины, убьем его, когда племя будет спать? — спросил насмешливый и высокий старик. — А ты сосчитал, сколько глаз его стережет и сколько глоток закричит о том, что мы его неправедно убили?
— Любит племя брагу, любит обильную еду, без браги и без обильной еды не бывает ни общей радости, ни общей печали.
Решили старейшины:
— Игр не надо. Но и втайне убивать нельзя. Будет обильная еда, будет брага, и на костре сгорит нечестивец.
V. Дождь
К ночи грозовые тучи посерели и сплылись. Потянул свежий ветер. Вместо ливня с разряжающими духоту грозовыми раскатами по кустам и деревьям неторопливо зашуршал мелкий, упорный дождь.
Косоглазый, помня предупреждение, боролся с дремотой. Он вытянулся, как живой столб, всем дрогнущим от дождя и страха телом и неподвижно стоял в углу, не отрывая глаз от двери.
Казалось, к ночи движение в становище улеглось. На самом же деле лес и окрестные хижины жили напряженною скрытою жизнью.
Охотник в рысьих мехах отрывистым шопотом договаривал что-то невысокому, крепко сшитому, ловкому, как лесной кот, соплеменнику.
— Оглядывайся на пути, как бы не было погони. Бобры почитают меня. Примут тебя, как родича. Ты скажешь: «Говорит охотник в рысьих мехах моими устами». Они ответят: «Пусть говорит твоими устами».
— Отчего не отошлешь Старую Рысь со мною? — Лесной Кот чуть заметно улыбнулся. — Другие женщины тебе как шакальи суки, а эта — охотник, ровня тебе.
— Чтобы племя перестало мне верить? Уйдет она, не жить гае. Скажи бобрам, чтобы готовы были итти всем племенем.
Лесной Кот отвел взгляд от старшего охотника. Рысьи Меха донял его сомнения:
«Не отпустят старейшины бобрового племени молодых охотников. И сами не пойдут».
— Погоди. Придет время, сам возьмешь, что хочешь. Жаль отдавать пещеру Косоглазого чужому племени.
— Бобры нам не чужие.
— Косоглазый — не бобр, и мы с тобою — не бобры.
— Пока мы будем спорить со стариками, от полудня или от заката придут чужие племена.
Лесной Кот покорился. Он видел, что буйная охотничья лихорадка овладевает Рысьими Мехами. Рассудительность зрелого человека боролась в нем с нетерпением. Нетерпение могло победить.
— Иду, — сказал Лесной Кот.
— Передай им: пусть не медлят. Пусть выступают втайне. Хитростью только и можем мы взять — не кровью. Ни я, не ты, ни бобры не станем отбивать силою.
Лесной Кот поднял руку. Он все запомнил и скажет.
Он стал готовиться к отходу, и теперь сходство с котом было еще отчетливее. Едва заметное движение — точно меньше стал, навострил уши, не мигнул, растаял в сумраке. Рысьи Меха долго ждал, не раздастся ли где-нибудь возглас тревоги, не мелькнет ли тень преследователя. Все было тихо. Дождь примял к земле звуки. В ровный шорох дождя не вплетались ни шакалий вой, ни веселый лай лисицы, ни волнующий крик филина. Через минуту высокая фигура охотника в рысьих мехах тоже утонула в сырой ночи. Не спеша и не скрываясь, пошел он к хижине с приговоренным, чтобы удостовериться в том, что казнь над Косоглазым еще не совершилась.
— Можешь от меня не скрываться, — сказал Рысьи Меха старшему из светловолосых.
Светловолосые разом, точно по сигналу, выступили из-за серых стволов бука. Они были вооружены, лица их были бледны, движения неуверенны.
— Жив? — спросил Рысьи Меха.
— Жив, — ответил старший.
Ему вдруг по-детски неудержимо захотелось рассказать сильному опытом охотнику, что хладнокровие покидает его, и попросить помощи. Но знал, что помощи не будет.
До полуночи все шло благополучно. Стража дремала, Старый Крючок ушел в отчую пещеру. Косоглазый легким постукиванием дал знать, что он жив. Но дождь пошел гуще, и стража стала искать укромных и сухих мест. Живою изгородью растянулись караульщики вдоль стен. Неровные выступы кровли закрывали если не все тело, то хотя бы спину. Стволы оставались наполовину сухими. Стража перестала дремать. Ночь была потеряна.
— Переживет ночь, переживет и день, — спокойно сказал Рысьи Меха светловолосому. — А вторую ночь, верно, не переживет, — задумчиво прибавил он, поднимая глаза к облакам и следя за ветром. — Дождь не надолго.
(примечание к рис.)
Утро не принесло перемен. Рыскавшие по равнине за свежею дичью охотники прислали гонца сказать, что им нет удачи и что ловитва затягивается. Старики спокойно приняли это известие, они ждали его. Затягивается ловитва — откладывается и торжество. Час же смерти Косоглазого ужо отмечен судьбою, и время покорными шагами несет этот час к жилищам поселения. Никто не ускорит, не остановит и не изменит его пути.
По словам стариков, выходило, что не они назначили час и не они определили ход событий. Темный закон возмездия владел ими, как и всем племенем. События, как олени на окутанной туманом опушке, — сначала слышен только далекий хруст валежника под копытами, потом колеблется завеса тумана, и в молочной белизне определяются, точно изваянные из камня, очертания. Придут ли олени судьбы, пронзят ли нечестивого охотника неуклонными рогами или сами падут от ударов копья, знает судьба, знают старцы, служители судьбы. Неудержим ход событий, и непонятны их следствия.
(примечание к рис.)
Днем уровень реки поднялся, и вода в ней стала мутной. Грозовые ливни, обойдя поселения, пролились в верховьях реки. Потоки с шумом сносили в узкое среди теснин русло сучья, сухой кустарник и желтую глину. Мужчины, особенно те, кто усердно занимался рыболовством, покинули очаги и собрались у берега.
Вода подходила к сшитым из плотной древесной коры челнокам и слегка наддолбленным сухим стволам. Длинное и глубокое, богатое рыбой, прежнее русло реки почти соединилось узким протоком с основным течением. Край луга был залит водою. Двенадцатилетний, высокого роста, подросток, походивший на охотника в рысьих мехах, мял сухие стебли тростника и кидал в воду Течение, крутя, уносило их за поворот реки.
— Куда их уносит? — спросил задумчиво мальчик.
— К теплым водам, — твердо ответил Рысьи Меха.
— Ты видел теплые воды?
— Нет, не видел. Там живут племена с темной кожей и вьющимися волосами. У них больше еды, легче охота, оружие их надежнее нашего. В тех странах не бывает снега.
— Их видел кто-нибудь?
— Да, видели люди прежних времен.
— А мы их увидим?
— Увидим, когда они придут к нашему поселению.
— Мы убьем их? Или они нас убьют?
— Может быть, мы их убьем. Может быть, они нас. Неизвестно, кто сильнее. Мы сильны тем, что у нас — пещера, река, холмы, они — своим оружием.
— Буйвол не убьет буйвола, волк не перегрызет горла волку, отчего же человеческие племена уничтожают друг друга?
— Волк, когда голоден, силою отбирает у волка добычу. К тому же волк волку свой, а племена друг другу чужие.
— А если поделить добычу? Собаки делят ее, вороны тоже. Не все, как волки. Олени пасутся на опушке леса.
Рысьи Меха смотрел вдаль. По натуре его надо было сейчас же метнуться куда-то, кого-то ударить, что-то сделать. Но что сделать? Он не знал. Он сдержал волнение и порывисто сказал подростку, не то сыну, не то не сыну:
— Да, олени пасутся на опушке… А бобры — в давние времена — обменяли дротики на жир и меха. Мена на мену.
— Я хотел бы видеть те места, где река сливается с теплыми водами, — задумчиво сказал мальчик.
— Иди и посмотри, — рассмеялся Рысьи Меха.
Вода подбиралась к стволам, приготовленным для плота. Рысьи Меха и подросток принялись подтягивать на берег грубо очищенные от ветвей стволы. Длинный недорубленный сук зацепился за камень, замедляя работу. Еще труднее пришлось со стволами, перехваченными тугим ивовым плетнем. Они глубоко лежали в воде. Их пришлось перевести в озерный проток, вода в котором равномерно поднималась. Одно из бревен отбилось от берега и уплыло. Рысьи Меха дослал мальчика в становище за подмогою.