Петриченко до этого я встречал месяца два назад. Он, как всегда собранный и сосредоточенный, летел куда-то, выдвинув вперед свою каменную челюсть. При его службе подобный имидж как нельзя кстати. Я раз видел, как Петриченко «беседовал» с одним подозреваемым. Дверь его кабинета при этом была заперта изнутри. Я никогда не заблуждался насчет средств и методов «раскалывания» преступников, но после того случая созерцание кинодетективов, в которых «сыскари» ловят уголовничков, словно шахматную задачку разгадывая, у меня вызывало саркастическую ухмылку.
А сейчас я Петриченко не узнавал. Он не выглядел человеком, испытывающим постоянную нехватку времени. Совсем наоборот — его движения и даже манера вести разговор приобрели некую замедленность, словно бы мне показывали прежнего Петриченко, отснятого «рапидом». Он вяло подал мне руку, а раньше его рукопожатие было скорее похоже на апперкот.
По этим коротким ударам я Петриченко хорошо знаю. Года три назад всего я бросил заниматься каратэ, мы с Петриченко были в одинаковой категории — до 75 килограммов. Он пониже меня, но поплотней. А руками-корягами своими кирпичи крушил в соревнованиях по разбиванию предметов — только пыль столбом стояла. Ладонь у него и сейчас шершавая, словно кора дерева.
— Здорово, Стас, — элегически произнес Петриченко.
— Привет, Пинкертон, — сказал я. — Жизнь в поиске, то бишь в сыске?
— Нет, — ответил он, как-то странно глядя на меня. — Что значит — нет?
— А то и значит. Ушел я оттуда.
— Ну-у? — я изумился. Петриченко в милиции прослужил около десяти лет, пошел туда сразу после армии. При таком стаже вроде бы не принято уходить, да и рассказы его о своей службе отдавали слегка патетикой.
— Надоело все, — сказал он, вдоволь налюбовавшись моей растерянной физиономией. — Ты что, для того меня и позвал, чтобы на холоде держать? Давай-ка хотя бы вон в «Шоколадницу» зайдем.
В «Шоколаднице» он сразу заказал коньяк:
— Не тушуйся, я угощаю.
Уж мне-то тушеваться стоило при моих совсем уж ограниченных финансовых ресурсах, но я сказал:
— Да я не очень-то и тушуюсь, но мы же с тобой оба не очень чтобы этим делом увлекались…
— А-а, что-то же должно меняться в этой жизни. Надоело, я говорю. Надоело своими руками зарабатывать большие «бабки» для начальства. Надоело невиновных делать виноватыми и наоборот… Надоело пребывать постоянно в дерьме, рыться в отбросах. Вот, кстати, Лена, с клиентом. Вон, у колонны. Узнала меня. Но, как говорится, ни тени смущения. Я ведь и раньше не мог ее достать. Да-да, даже эту шлюшку.
Я осторожно повернул голову в том направлении, куда глядел Петриченко. Женщина и мужчина. Мужчина лет на двадцать старше компаньонки. Женщина одета со вкусом и в то же время с простотой, которая возможна только при значительных средствах. Не в пример прочей публике, одетой по-провинциальному кричаще. Да, не отрекомендуй мне только что Петриченко эту самую Лену, я бы решил, что профессор с молоденькой аспиранткой забежали мимоходом выпить по чашечке горячего шоколада, обсуждая тему ее диссертации. Или респектабельный дядя встретил племянницу, которая по его протекции поступала в институт, а теперь этот институт успешно заканчивает.
А Петриченко продолжал неотрывно, словно гипнотизируя, разглядывать женщину. Женщина тоже смотрела на него, точнее, сквозь него. Достоинство, легкая усталость, рассеянность — надо быть хорошей актрисой, чтобы так реагировать на пристальный взгляд знакомого инспектора угрозыска.
— И почему же ты не мог ее «достать»? — Я задал вопрос таким тоном, словно ответ меня не интересовал. Такую уж манеру усвоил я в беседах с Петриченко. Хотя, конечно, он сообщал мне иногда сведения «не для широкой публики» — его выражение — или, во всяком случае, давал информацию, достаточную для того, чтобы делать выводы. — Ах да, вспомнил! Ты как-то сокрушался об отсутствии полиции нравов.
— Да ведь дело не только и не столько в этом, — он пристально на меня посмотрел.
— В нем же тогда еще?
— В прикрытии.
— Понятно. Прикрытие — это сутенер. С французского буквально переводится как «покровитель».
— Да, покровитель, — хмыкнул Петриченко. — Он с них, с путан, три шкуры дерет, этот покровитель.
— Ты говоришь так, словно знаешь его, — осторожно — безразлично сказал я.
— Я его знаю.
— И его, в свою очередь, ты тоже не смог «достать» из-за отсутствия надлежащей статьи в УК? Но ведь, кажется, там есть что-то насчет сводничества или организации притонов?
— Все не так просто. Им ведь специально надо заниматься, чтобы статью «навесить». А времени и сил, особенно в нынешние времена, на серьезные преступления, на тяжкие так называемые, абсолютно не хватает. — Он разлил коньяк по рюмкам, поднял свою, понюхал. — Разбавляют, мерзавцы, точняк.
И выпил одним глотком.
— Да, — продолжал Петриченко, — то, что у них, шлюшек этих, начальник есть, — верняк. Эту Лену и подружек ее по промыслу видели несколько раз с одним типом. Крутой, тип, лапу на проституцию в виде бизнеса в двух или трех районах наложил наверняка. Они его боятся, «ночные бабочки».
— Странно получается, — пожал я плечами. — Ведь не один, ты об этом знаешь.
— Ну да, не один я. — Петриченко опять пристально на меня взглянул. — У него, ты знаешь, кто лучший друг? Начальник горотдела БХСС Польшин. Слыхал о таком?
Я покачал головой. На самом же деле о Польшине я слышал. Вернее, я даже разговор Болотина с Польшиным слышал. Даже два разговора: один раз Болотин звонил тому на службу, а в другой раз…
— Ты уж совсем меня заинтриговал, Сашка, — вздохнул я, — Будь у меня хоть капельку литературного таланта, я бы такой роман забабахал из жизни «ночных бабочек». Нет, еще лучше, сценарий «чернушный». Простой советский мент вступает в схватку с торговцами людьми и выигрывает. Что же это за «крутой тип»?
— Бывший спортсмен. Мастер спорта по вольной борьбе. Говорят, даже на республике когда-то вполне успешно боролся. Штогрин.
Наверное, я вздрогнул. Ну, таких совпадений не бывает. Прямо наваждение какое-то! Недавно в беседе— в той, в кот рой — кто-то и сказал: «Штогрина, значит, надо послать, он мозги живо вправит». И голос этого второго — теперь-то я в этом убежден — Польшину принадлежал. Как же все это сразу переварить?.. Машинально я спросил Петриченко:
— Так ты совсем ушел или?..
— Очень стремлюсь, во всяком случае, — он разлил остатки коньяка. — На службу уже больше месяца не хожу. Рапорт подал и на работе не появляюсь.
— А как же?..
— Нет, зарплату-то они мне платят. В управлении получаю, А они регулярно со мной беседуют, уговаривают остаться. Но я — ни в какую.
Сегодня дежурит Здоровяк. Есть еще Спортсмен. Так что охрана у «веселых домиков» немногочисленна.
Я наблюдаю за Здоровяком, а он, в свою очередь, наблюдает за светящимся окошком в одном из домиков. То ли нездоровый интерес проявляет, то ли наоборот — заботится о безопасности и комфорте. Вообще-то у них все чинно — подъезжает машина, девочка с клиентом проходит в домик, и никто их там не тревожит. Девочек я уже насчитал пятеро. Лены, на которую указывал мне Петриченко, там не было. Может быть, этим предприятием и не Штогрин командует, а я просто подверстываю факты под выдуманную мной версию?
Одно ясно: так долго возиться с «веселыми домиками» вовсе ни к чему. Нужен ускоритель реакции. Или, если угодно, даже детонатор. Но взрыв должен быть не очень громким. Мне и просто свое присутствие не очень желательно обнаруживать, не говоря уже о Том, чтобы навести их на какие-то возможные размышления. Но выхода-то у меня и нет. Будь я Петриченко, я бы на допрос кого-то вызвал или осведомителей порасспросил с пристрастием. А у меня статус совсем не тот. Они мне башку в момент отвернут, если «вычислят». Хотя «в момент» — это сильно сказано, это еще надо будет посмотреть, скольким я успею отвернуть. Но не надо, рано еще. Просто дернем слегка за ниточку, внесем сумятицу в их спаянное пошлой жаждой обогащения «семейство».
Я неслышно соскальзываю со стены и иду вслед за Здоровяком, который возвращается в свою небольшую клетушку при котельной. Котельная допотопная, конечно, углем отапливается, но, наверное, в домиках тепло, потому что охранники, они же кочегары, топливо подбрасывают часто. Вообще-то ребятишки эти на членов преступного клана не очень похожи, а уж точнее — совсем не похожи. Если проводить параллели с мафией, они в безнадежных рядовых числятся. Усталые от жизни, в возрасте. Тот, которого я прозвал Спортсменом, вовсе никакой и не спортсмен и никогда им не был. Просто у него страсть напяливать на себя спортивные костюмы, висящие на его длинной костлявой фигуре слоено половая тряпка на швабре. Мне кажется, что Спортсмен часто в состоянии подпития дежурит.
Здоровяк не успевает дойти до двери, когда я вырастаю перед ним. Лампа под жестяным конусом сверху освещает его лицо, искаженное почти суеверным ужасом — еще бы, перед ним существо в маске на пол-лица и в каком-то темном балахоне. То ли инопланетянин, то ли ниндзя, то ли кто еще, из ночного тумана возникший.
Естественно, что реакция Здоровяка, мягко говоря, неадекватна. Попросту он вообще никак не успевает среагировать. Струя из баллончика заставляет его огромное тело обмякнуть, сложиться и распластаться на бетонных плитах перед котельной.
Я быстро выдергиваю широкий пояс у него из брюк, заламываю назад руки, связываю. Из связки ключей наконец выбирается тот, что отпирает дверь его клетушки. Телефон на столике работает, гудок есть. Нет ли где «пушки» или «пера»? Здоровяка-то я хорошо обыскал, при нем ничего не было. Под подушкой нет, под матрасом — тоже. В аптечке? Аналогично. Н-да, неаккуратно как-то получается — такой важный объект ребята охраняют и совсем не вооружены. Какая уж там мафия…
Возвращаюсь на улицу, еще раз тщательно обыскиваю Здоровяка. Ничего. Оглядываюсь осторожно вокруг — может, кто еще подстраховывает одинокого стража? Похоже, что нет, я бы раньше заметил. Но времени у меня совсем нет. Вбежав в комнату, быстро свинчиваю крышечку с той стороны трубки, где размещается микрофон, вставляю туда еще один микрофон, раза в два поменьше, завинчиваю трубку. Этот битюг не должен догадаться.
Теперь ремень на запястьях Здоровяка разрезать — ему не придется долго возиться, когда очухается. Пусть попробует позвонить сразу, должен позвонить. Я разбегаюсь, вскарабкиваюсь на крышу котельной, прохожу по ней, спускаюсь на забор, с забора — в непроглядную темень.
Стоп! Эдак можно вообще незнамо куда забежать. Тут-то у меня с собой приемничек маломощный, принимает в радиусе метров сорока от источника. А источник в данном случае — трубка телефона. Я вытаскиваю стебель антенны, достаю из-за пазуха наушники. Какой-то треск, шум. Но я же проверял, работало ведь! Так и подмывает вновь перемахнуть через забор, проверить установку микрофона.
Я подавляю в зародыше это дикое, абсурдное желание, Тем более, что в наушниках слышатся уже какие-то отчетливо различаемые звуки: стук, шарканье, лязг. Все правильно — Здоровяк ищет ключи. Долго тебе, любезный, придется их искать: вот они, ключики. А где же дубликаты? Ведь тут наверняка не только ключи от котельной, от пристройки, но и от домиков. Если дубликаты и. существуют, то они сейчас достаточно далеко от этого места. Они у Хозяина. Впрочем, все это досужие домыслы. Подождем-ка развития событий.
Есть! Снял трубку. Набор пошел. Из шести цифр, две, а то и три я нечетко разобрал. Но все-таки что-то есть. — Николай Петрович, — густой бас, какому же еще голосу быть у Здоровяка. — Это Женя говорит…
Я осторожно открываю дверь квартиры, прислушиваюсь. Зачем я это делаю? А затем, что считать себя мудрее других — верный способ быть обманутым. Ларошфуко, кажется, так выразился. В моем конкретном случае это дорого будет стоить. Охотник запросто может превратиться в дичь. Главное — все время оставаться в густой тени. Сегодня я из нее немножко высунулся. Ну так ведь и рисковать стоило. В ванной горячей воды нет. Это часто случается — не подают ее ночью. В три часа ночи мало кому горячая вода может понадобиться. Я мычу, охватываемый ледяными обручами, моюсь.
Потом завариваю крепчайший чай — настоящий «Файнест Индиа Ти», для безработного, может, и роскошь. Беру лист бумаги и начинаю рисовать кружочки, квадратики, стрелки. Занимаюсь этим практически каждый вечер, а если быть предельно точным — каждую ночь. Потому что вечерами я очень занят. Днем, правда, тоже.
Значит, Штогрин содержит эти домики. Точнее, он делает на них бизнес. А домики в количестве трех штук называются базой отдыха завода металлоизделий. И подарочек такой Штогрину сделал все тот же Польшин. А Польшин получил их в пользование от начальника завода металлоизделий Войнорубова. Для чего базу отдыха строил Войнорубов, остается только гадать. Но уж, во всяком случае, никак не для того, чтобы в этих уютненьких двухэтажных коттеджиках отдыхали, сменяя друг друга, широкие массы работяг и конторских служащих завода. Что же, у Полынина с Войнорубовым дружеские отношения? Скорее всего что нет. Польшин прищучил на чем-то товарища директора, и тот ему заплатил отступного. Наверняка он и сам туда заезжает, Войнорубов, в домики. Но это уж его личное дело, и данная информация для меня ценности не представляет.
А ценность представляют слова, сказанные Польшиным на квартире у Болотина: «Штогрина, значит, надо послать…» То ли Польшин неосторожно упомянул о Штогрине у бывшего фармацевта, а ныне скромного снабженца и по совместительству крупного поставщика наркотиков, то ли Болотин и бывший спортсмен знают друг друга.
Я жду их уже второй вечер. Вчера проторчал в своей засаде с восьми до полуночи. Конец ноября выдался па удивление теплым, о снеге и морозе только мечтать приходится. И тем не менее закоченеть можно запросто, если не делать специальных упражнений.
Дом заведующей продмагом Карпачевой находится сразу за детской площадкой, а детская площадка отделяет район частной застройки от кучки девятиэтажек. Тихое место. Свет в доме Карпачевой горит допоздна, но кто есть в доме, я определить не могу, потому что на всех окнах либо ставня, либо толстые занавески. Сегодня на веранду выходил какой-то мужчина, скорее всего, это муж Карпачевой.
«Уазик» выкатывается из-за поворота неслышно, включены у него фары ближнего света. По тому, насколько уверенно машина маневрирует по этим переулочкам да закоулочкам, я понимаю: остановится она вот у этого большого, угрюмого на вид дома, похожего скорее на какой-нибудь склад или сельский магазин.
Передняя дверь раскрывается, из нее на ходу выпрыгивает мужчина, судя по резвости и упругости движений, молодой и спортивный. Мужчина распахивает заднюю дверь, и через несколько секунд три темные фигуры деловито направляются к калитке, Я на мгновение представляю себя на месте Карпачевой, и от деловитости, слаженности троих визитеров мне становится не по себе. Значит, водитель остался в машине. Он мне виден нечетко, я скорее догадываюсь о его присутствии — фонарей на улице нет, а девятиэтажный дом сюда обращен торцом, глухой стеной.
От калитки слышится треск, лязг, и этитрое уже продвигаются ко входу в дом. Я выбираюсь из своего укрытия в беседке-раковине и проскальзываю вдоль стены девятиэтажки, обегаю площадку и пустырь по дуге, чтобы выйти к дому Карпачевой с тыла. Перемахнув через высокий сплошной, без щелей, забор, я спрыгиваю в густой малинник. Во дворе горит фонарь, висящий на столбе, он освещает чистую площадку, покрытую асфальтом или бетоном, летнюю пристройку, душ. В огороде тускло блестят пленки парников.
Я отбрасываю капюшон и опускаю на лицо маску, чувствуя покалывание в кончиках пальцев и сухость во рту. Еще не поздно переиграть, Вакурин!
Окно на задней стене закрыто ставнем изнутри. Быстро прохожу по бетонной отмостке у стены, осторожно выглядываю из-за угла. Окно светится. Но оттуда, из-под окна, я буду виден водителю в «уазике». Ладно, недолго ему предстоит любоваться мной. Подбегаю к окну, заглядываю сбоку.