3
Ночные улицы не так и пусты, как ожидалось. Прохожих, правда, к счастью, немного – они помешать могут, зато машин достаточно – но машины безопасны. В ночном городе звук шин, давящих мокрый недавний снег, прихваченный ночным морозцем, разносится особенно отчетливо. В ночи вообще все звуки более слышны и явственны, словно рассматриваешь их, как зримый предмет, через увеличительное стекло. Но «увеличительное стекло для уха» – это нечто из другой области и никак не касается тех дел, на которые торопятся интерполовцы. К зданию кафе они подъезжают с противоположной стороны и заезжают во двор, где Виктор Юрьевич ставит машину рядом с жилым подъездом, словно они приехали именно сюда.
В принципе они сюда и приехали...
На подъездной двери кодовый замок. Еще в салоне машины Тобако раскрывает маленькую сумочку-барсетку, привезенную Юрой Алферовым, смотрит на содержимое и вытаскивает пружинящую и гибкую металлическую полоску с проточенной сбоку выемкой. Один край полоски обмотан обыкновенной изоляционной лентой для того, чтобы руку не порезать при нажиме. Первый инструмент, необходимый им для устранения первого из препятствий. Работа началась и сразу не вызвала затруднений. Полоска легко проходит в щель между металлической дверью и косячным металлическим же уголком, изгибается, находит язычок замка, цепляется за него своей выемкой. Андрей тремя движениями легко пробует прочность зацепа, потом с силой и медленно тянет полоску на себя. Замок открывается с глухим негромким звуком. Путь свободен.
Они заходят в подъезд, дверь за собой закрывают совсем неслышно. В предбаннике темно, но именно здесь находится дверь в подвал. Зураб светит фонарем в замочную скважину. Тобако наклоняется, чтобы рассмотреть конфигурацию ключа, сам себе кивает и вытаскивает из барсетки слабо звякнувшую связку отмычек. Пробует одну – не входит, вторую – болтается, третью – в самый раз... И начинает легкие, без нажима манипуляции с сувальдным механизмом замка. На это уходит почти минута, но в итоге замок почти без звука открывается. Путь свободен...
Пятно света, посылаемое фонарем Зураба, колышется в такт шагам по ступеням. Лестница короткая. В один пролет. Шаги неслышны.
– За что не люблю подвалы, – говорит Доктор, – так это за свой рост...
– Может быть, проще не любить свой рост? – спрашивает Андрей.
– А вот рост мне как раз по душе... – не соглашается Доктор, демонстрируя убийственную логику. – А подвалы не по душе... За это и не люблю...
Следующая дверь уже без замка. Она полуоткрыта и пытается громко скрипнуть при полном открывании, но тяжелая рука Доктора жестко придерживает ее, чтобы протиснуться мимо бочком и без «музыкального сопровождения». Хотя звук отсюда никого не предупредит о визитерах и никому не помешает спать. Люди в современных домах давно привыкли к различным звукам, доносящимся из чужих квартир так громко, словно действие происходит в их собственных комнатах, и не обращают на них внимания. Но у интерполовцев срабатывает настрой на тайное проникновение. Тайна же в подсознании каждого всегда связывается с тишиной.
Доктор разворачивает план подвального помещения. Зураб поводит фонарем, освещая принтерную распечатку. Толстый палец Доктора прогуливается по бумаге, словно царапает ее, выбирая путь и откладывая его в памяти.
– Вперед! Без песен...
Зураб идет первым. Светит. В принципе, фонарь есть у каждого. Но всем светить вовсе не обязательно. Разделение функций происходит само собой.
– Проход справа...
Зураб поворачивает.
– Дальше налево, потом сразу направо, а потом все время прямо, до самой стены... Лабиринт, честное слово, а не подвал...
Они идут. Но нормально идти может себе позволить только один Зураб. Подвал слишком низкий, чтобы Тобако тоже мог себе позволить не наклоняться. О Докторе, который выше Андрея на полтора десятка сантиметров, и говорить не приходится. Он вообще идет не согнувшись, а сгорбившись, как пьяный нищий, шарахается от многочисленных углов, за которые норовят задеть широченные плечи.
– Черт! – восклицает Доктор. – Посвети-ка вперед!
Зураб переводит луч фонаря из-под ног вдаль. Тобако включает свой, но светит себе под ноги. Ему в этом городе переодеться не во что, и он вынужден по возможности беречь одежду от возможных неприятностей.
– Кажется, бетонная плита...
– Даже не плита, а цельнолитая стена... – оказавшись рядом, Андрей трогает стену пальцем. – Видишь, швы от опалубки. Грубыми досками делали, наспех. Кстати, стена армирована. Видишь, арматура выглядывает.
– Соображаем... Эту крепость следует брать срочно.
– Часовой... – предполагает Андрей. – Часового следует уговаривать...
* * *
Но сначала они вдумчиво и основательно исследуют все возможности проникновения в кафе через подвал. Осматривают даже вентиляцию, но быстро убеждаются, что там даже Зурабу пробраться трудно, если вообще возможно.
– Я не вижу смысла даже рассматривать это, – говорит Доктор, – что ему там одному делать.
– Да. Не годится.
Вздыхают, осматриваются напоследок и тем же путем выбираются на улицу. Садятся в машину, и Доктор переезжает на ту самую стоянку, где стояла машина вечером. Здесь уже не видно лежащих чеченцев.
– Надо же, встали все-таки... – удивляется Доктор. – А я, грешным делом, думал, до утра пролежат.
– Понаблюдаем-ка... – говорит вдруг Андрей, когда Зураб уже щелкнул дверной ручкой, чтобы выйти первым.
– Что? – спрашивает Доктор.
– Ночью свет должен гореть только в вестибюле, где восседает дежурный мент. Там он тоже горит, но где-то в глубине зала. Не весь, а над каким-то столиком или двумя.
Окна кафе, как плоские амбразуры ДОТа, расположены почти под потолком. Трудно понять, что происходит внутри. Да к тому же они чем-то занавешены. Но свет сквозь занавески проникает легко.
– Даже если я на плечи Доктора встану, то ничего не увижу... – говорит Зураб.
– А если встанет на меня Доктор, – говорит Тобако, – то он меня просто раздавит.
– А ждать сколько лет? – Доктор начинает ворчать, следовательно, он злится.
– А вон тот тип явно туда... – Андрей показывает пальцем на дорогу.
Какой-то человек, в куртке, но без шапки, переходит ярко освещенную дорогу не через соседний подземный переход, а напрямую. Даже при свете фонарей видно, что это кавказец.
Андрей оказывается прав. Человек перебирается через парапет, наклоняясь, ныряет под большущим рекламным щитом, который остался с трехгодичной давности выборов, и направляется прямо к дверям кафе.
– Следите за рукой, – говорит Андрей. – Что выстукивать будет?
Человек стучит. Дверь сразу распахивается широко, приглашая пришедшего. Он быстро заходит.
– Тот же мент на посту... – Доктор успел рассмотреть. – И дубинку ему вернули.
– Что выстукивал? Кто что видел?
– Семерку, кажется... – неуверенно говорит Зураб.
– Правильно... «Дай-дай-за-курить...»[27] – членораздельно произносит Доктор.
Андрей отстукивает мелодию на спинке сиденья Доктора.
– Войдите... – реагирует на стук Доктор.
– Идем? – спрашивает Тобако.
– А сколько их там? – Зураб по-прежнему осторожен, как мент, хотя и бывший.
– Да сколько бы ни было. – Доктор перекладывает пистолет из поясной кобуры в карман.
Андрей на своем пистолете передергивает затвор, досылая патрон в патронник. То же самое делает и Зураб. Оба пистолеты не убирают.
– Мент – мой. – Доктор выходит первым.
Дверь кафе закрыта плотно. Из-за нее ничего не слышно. Доктор сразу, не останавливаясь, громко отстукивает семерку и разворачивается к двери правым плечом, готовя свою ударную левую руку. Слышно тяжелые приближающиеся шаги. Дверь распахивается, и Доктор сразу бьет левой снизу в челюсть. Дежурный мент ангельских крыльев не имеет и не отлетает в сторону – его только слегка отрывает ударом от пола и мешком роняет на руки Доктору, который успевает сделать быстрый скользящий шаг вперед. Он перетаскивает мента в помещение.
– Не скоро очухается... – шепотом басит Доктор и переворачивает рыхлую тушу лицом вниз. Сзади на брючном ремне кобуры нет, но есть чехол с наручниками. Наручники моментально защелкиваются на запястьях мента. Доктор ищет еще и ключ, который обычно крепится к чехлу кожаной полоской. Ключа нет. Бывает, что его носят на связке с другими ключами. Доктор проверяет на ощупь карманы, связка находится. Но ключа нет и там. Обшаривать все карманы мента некогда, да и смысла в этом мало. Он все равно не сможет забраться двумя скованными за спиной руками в карман, вытащить оттуда ключ и освободиться.
– Тс-с-с... – подает знак Андрей, который уже стоит у двери в общий зал, и сам возвращается к Доктору с Зурабом.
– Там те самые чечены. Человек пятнадцать. Доктор – здесь. Следит за ментом. Мы с Зурабом – туда, послушаем.
– Отключаем мобильники, – напоминает Доктор.
Команду все выполняют поспешно. Случайный неурочный звонок может их выдать. Переглядываются. И Зураб с Андреем тихо уходят.
Доктор понимает, что идти вперед следует именно Зурабу, чечену по национальности, и Тобако, который почти знает чеченский язык. По крайней мере, уже полгода серьезно изучает.
От двери можно боком пройти за тонкую перегородку, отделяющую общий зал от кухни. Компания сидит за столиками вплотную к перегородке. Возможность послушать разговор есть...
ГЛАВА 4
1
Дашинимаева никто не предупредил, что господин Кито уезжает.
Два дня они беседовали на различные темы. Господин Кито больше слушал, чем говорил, часто задавал вопросы, и только потом, задним числом, Циремпил понимал, как искусно эти вопросы строились. Вроде бы они и не вопросы вовсе, а возражения. Однако, чтобы на возражения ответить и отстоять свое мнение, Циремпилу приходилось много говорить, приводить примеры и тут же отвечать на попутные наводящие, теперь уже настоящие вопросы типа: «Вы-то какое, простите, имеете к этому отношение?», или «Но это же, мне кажется, совсем не сфера ваших интересов...», или «Он что, был, должно быть, вашим хорошим знакомым?». В итоге Дашинимаев почти всю свою жизнь рассказал, сам того не желая, и даже в таких подробностях, которые выспросить в состоянии только настоящий психолог-профессионал.
А между темами следовали и другие вопросы. Почти прямые. Относительно работы, места жительства, близких знакомых, отношений с женой и с сыном. Но все мягко, без настойчивости и, самое главное, вразброс, так что не создавалась картина целостности спрашиваемого. Это был разговор по душам, а вовсе не допрос, потому что сам господин Кито тоже рассказывал о себе и о своей семье. Даже много поведал о японских традициях. Интересный собеседник, одним словом...
А потом, после завтрака, когда Циремпил, как обычно, дожидался прихода хозяина дома и, одновременно, хозяина положения, он никого не дождался. Это как-то не взволновало. Мало ли какие дела есть у господина Кито. Он и так все время проводит вместе с принудительным гостем. Циремпил зовет Рауля, человека, приставленного к нему хозяином. Рауль не так хорошо, как господин Кито, но все же владеет русским языком. И просит принести ему бумагу и карандаш, желательно угольный. Рауль возвращается только через час. Циремпил в окно видел, как он шел к гаражу. Не поленился, съездил в магазин художественных принадлежностей и привез папку прекрасной бумаги для эскизов, но вместо обычного угольного карандаша, желая угодить, привозит пастель, с которой Циремпил никогда не работает. Пастель любит полутона и плавные переходы, а у него собственная особенность стиля – преимущество жестко выраженной линии контура. Это пристрастие видно на работах маслом и даже акварелью. А прописать четкий акцентированный контур пастелью сложно, невозможно практически, потому что весь акцент теряется от расплывчатости линий.
Тем не менее уже появилась возможность себя занять до того времени, думает Циремпил, как освободится господин Кито. И потом, когда тот снова будет занят.
После обеда Циремпил интересуется у слуги, вкатывающего в его комнату сервировочный столик, чтобы увезти грязную посуду, когда придет господин Кито.
– Рауль... – единственное, что отвечает человек, и становится понятно, что этот русского языка не знает.
– Позовите Рауля.
Рауль появляется через минуту. Вежливый, улыбчивый.
– Рауль, когда меня навестит господин Кито?
– Думаю, что не очень скоро... Он ведь говорил вам, что собирается надолго уехать. Вот и уехал... Разве он не простился с вами?
– Не только не простился, он даже не предупредил...
Рауль пожимает плечами:
– Наверное, потому, что он уехал ночью. Я думаю, что ему позвонили и он уехал. И не захотел вас будить. У него бывают такие срочные дела.
Циремпил отпускает Рауля и снова садится к столу. Работать без мольберта неудобно – сказывается привычка. Циремпил попробовал соорудить себе наколенный мольберт из папки, в которой Рауль принес бумагу, но папка слишком мягкая, гнется. В результате он все же приспосабливается сидеть за столом.
До обеда он работал над одним наброском. Появился рисунок степи. Сейчас садится за него же, но известие об отъезде господина Кито разбудило воображение, успокоившееся было во время долгих бесед, снова полезли в голову мысли о том, что обязательно произойдет, когда господин Кито вернется. И Циремпил оставляет незаконченный рисунок и начинает черкать по-другому листу. Он еще сам точно не знает, что он рисует, не понимает этого, но почему-то кажется, что случись какая-то авария с электричеством, окажись окна наглухо закрыты ставнями, ночь, в конце-то концов, среди дня наступи – он все равно будет делать это же, и что-то из этого получится, хотя сам он пока даже не догадывается, что...
Только через час, отодвинув рисунок от себя и встав из-за стола, Циремпил осознает, что он изобразил лежащего на полу профессора Родича и стоящего рядом с ним человека, держащего пистолет, нацеленный уже мертвому профессору в грудь...
* * *
Когда привозят ужин, Циремпил стоит у окна и даже не поворачивается на звук. Словно не слышит. На него снова наплывают неприятные мысли, и снова он ищет мысленно способ вырваться отсюда. Но прекрасно осознает, что, оставаясь взаперти в четырех стенах, пусть и бумажных, он никогда не сможет совершить побег. Надо искать любую возможность выбираться сначала в дом, потом в город. С этим слугой, сервирующим стол, разговаривать невозможно, потому что он не знает русского языка. Нить, связывающая его с внешним миром, может установиться только посредством Рауля. Может быть, и еще кто-то в доме говорит по-русски, но для установления отношений необходимо говорить как можно чаще. Значит, Рауль – единственный вариант. Но он никогда не остается в комнате надолго и старательно избегает вопросов, которые не имеют отношения к конкретным желаниям Циремпила.
Когда закрывается дверь за слугой, Циремпил останавливается перед рисунком, над которым работал словно в тумане. Смотрит, и приходит желание рисунок разорвать. Настолько он неудачен. Как художник, Циремпил знает свою самую слабую сторону. Ему никогда не удается полноценная работа над человеческой фигурой в динамике. Но он всматривается в изображения лиц профессора и его убийцы и останавливает свою руку. Лица, в самом деле, удались. Они не просто узнаваемы, они отражают настроение. Ярость убийцы и мертвый испуг Родича.
А что, если... А что, если заполучить Рауля в собеседники именно таким образом. Это будет очень конкретное желание – нарисовать портрет... И любой разговор во время сеанса будет выглядеть естественным...
Циремпил подходит к двери, легонько стучит и громко зовет:
– Рауль!
Проходит почти минута, когда в двери поворачивается ключ и заглядывает совсем незнакомый человек. Ничего не говорит, только смотрит на Дашинимаева.
– Мне нужен Рауль!
Человек имя знает, но не знает язык и потому отвечает жестом. Показывает на свои часы, а потом выставляет два пальца. Очевидно, сообщает, что Рауль будет через два часа. Циремпил кивает и отворачивается.