Мужчина, убрав ногу, улыбнулся и помог Пьеро подняться.
– Ребенок носится сломя голову, а куда – не смотрит. – Он пожал плечами. – Чуть не сбил меня.
– Какая на нем старая одежда. – Девочка смерила Пьеро неприязненным взглядом.
– Гретель, сколько раз повторять: так говорить некрасиво, – нахмурившись, укорила мать.
– И от него пахнет.
– Гретель!
– Пошли? – Мужчина посмотрел на часы, и его жена кивнула.
Они зашагали прочь. Пьеро, глядя в их удаляющиеся спины, растирал онемевшие пальцы. Малыш между тем повернулся в руках матери и помахал на прощанье. Пьеро встретился с ним взглядом и, несмотря на боль в костяшках, невольно улыбнулся и помахал в ответ. Семейство растворилось в толпе, а отовсюду вдруг понеслись свистки. Нужно срочно найти свой поезд, засуетился Пьеро, а то застряну в этом вашем Мангейме.
Судя по расписанию, поезд отбывал с минуты на минуту. Пьеро опрометью полетел на третью платформу и вскочил в вагон, когда проводник уже захлопывал двери. Ехать до Мюнхена было целых три часа, а радость от путешествия уже выветрилась, причем окончательно и бесповоротно.
Состав, в клубах шума и пара, содрогнулся и пришел в движение. Пьеро в открытое окно смотрел, как женщина с шарфом на голове бежит, волоча чемодан, и кричит машинисту: «Стойте, стойте!» Трое солдат, стоявшие на платформе тесной кучкой, стали над ней потешаться, она поставила чемодан и обругала их, тогда один солдат вывернул ей руку за спину. Пьеро с ужасом наблюдал за ними и успел еще увидеть, как ярость на лице женщины сменилась мукой, но тут кто-то постучал его по плечу, и он резко обернулся.
– Ты что тут делаешь? – спросил проводник. – Билет есть?
Пьеро достал из кармана все бумаги, которые сестры Дюран выдали ему при отъезде из приюта. Проводник принялся небрежно их листать, водил по строчкам пальцами, испачканными в чернилах, и беззвучно шевелил губами. От него несло табаком, и Пьеро слегка затошнило от неприятного запаха и мерного покачивания поезда.
– Порядок. – Проводник пихнул документы в карман мальчику и всмотрелся в бумажки на его лацкане. – Едешь один?
– Да, мсье.
– Без родителей?
– Да, мсье.
– Тогда вот что: во время движения здесь стоять нельзя. Опасно. Выпадешь – в котлету под колесами превратишься.
Не думай, это не шутки, это случается. А у такого малявки, как ты, шансов и вовсе нету.
Его слова острым ножом вонзились Пьеро в сердце – ведь, в конце концов, именно так и погиб его папа.
– Пойдем-ка. – Мужчина грубо схватил его за плечо и потащил по коридору; Пьеро нес чемодан и сверток с бутербродами. – Все занято, – пробормотал проводник, заглядывая в купе и быстро проходя мимо. Занято оказалось и в следующем. – Занято. Занято. Занято. – Он посмотрел на Пьеро и предупредил: – Места может и не быть. Поезд сегодня под завязку, тебя и посадить-то некуда. Но и стоять всю дорогу до Мюнхена не годится. Вопрос безопасности.
Пьеро молчал. Он не понимал, как тогда быть. Сидеть нельзя и стоять нельзя – а какие еще варианты? Не висеть же в воздухе.
– Вот, – сказал наконец проводник, открыв дверь и заглянув в очередное купе; в коридор хлынули смех и обрывки разговора. – Вот здесь есть куда втиснуться.
Не возражаете, ребята, нет? Тут малец один едет в Мюнхен. Пусть посидит у вас, присмотрите, ладно?
Проводник отступил на шаг в сторону, и Пьеро стало еще страшнее, чем раньше. Пятеро парней четырнадцати-пятнадцати лет, крепко сбитых, светловолосых, с чистой кожей, повернулись и молча воззрились на него, как стая волков, внезапно почуявших добычу.
– Входите, юный мужчина. – Самый высокий парень показал на пустое место между двумя ребятами напротив. – Не бойтесь, мы не кусаемся. – Он вытянул руку и медленно поманил Пьеро к себе; в этом жесте было что-то невероятно зловещее. Пьеро почувствовал себя крайне неуютно, но, не имея выбора, сел, и через пару минут парни, забыв про него, снова загомонили. Он между двумя рослыми соседями чувствовал себя настоящим лилипутом.
Долгое время он созерцал свои ботинки, но потом, немного освоившись, поднял голову и притворился, будто смотрит в окно, хотя на самом деле разглядывал парня, спавшего, прислонясь щекой к стеклу. Как и все они, парень был в форме. Коричневая рубашка, короткие черные штаны, черный галстук, белые гольфы, на рукаве – нашивка-ромбик: снизу и сверху красная, слева и справа белая. Посередине красовался тот же ломаный крест, что и на нарукавной повязке жестокого мужчины с вокзала в Мангейме. Пьеро невольно проникся уважением к соседям по купе и тоже захотел такую форму вместо старья, которое перед отъездом из приюта вернули ему сестры Дюран. Будь он в форме, никакие чужие девчонки ни на каких вокзалах не посмели бы насмехаться над его одеждой.
– Мой отец был солдат, – сам того не ожидая, объявил он и удивился, до чего громко вышло.
Парни замолчали и уставились на него, а спавший проснулся, заморгал и заозирался:
– Что, уже Мюнхен?
– Что вы сказали, юный мужчина? – переспросил высокий, явный лидер в группе.
– Я сказал, что мой папа был солдат, – повторил Пьеро, жалея, что открыл рот.
– Это когда же?
– На войне.
– У тебя акцент, – заметил парень, подавшись вперед. – Говоришь ты хорошо, но ты ведь не немец, верно?
Пьеро покачал головой: нет.
– Дай догадаюсь. – Парень заулыбался и нацелил палец в самое сердце Пьеро. – Швейцарец. Нет, француз! Я прав?
Пьеро кивнул.
Парень поднял бровь и несколько раз потянул носом, словно пытаясь определить, чем это неприятно пахнет.
– И сколько же тебе лет? Шесть? Семь? Какой-то ты слишком маленький.
Пьеро, смертельно оскорбленный, выпрямил спину:
– Знаю. Но когда-нибудь я вырасту.
– Ага, лет через сто. А куда ты едешь?
– К тете, – ответил Пьеро.
– Она тоже француженка?
– Нет, она немка.
Парень задумчиво помолчал, а затем его лицо озарилось улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего.
– А знаешь ли ты, малыш, что я сейчас испытываю? – спросил он.
– Нет, – ответил Пьеро.
– Голод.
– Ты не завтракал?
Услышав это, два других парня громко расхохотались, но тотчас стихли под грозным взглядом своего вожака.
– Завтракал, – спокойно произнес тот. – Причем очень вкусно. И обед тоже не пропустил. А еще перекусил на вокзале в Мангейме. Но все равно голоден.
Пьеро глянул на сверток с едой, лежавший на коленях, и пожалел, что не спрятал его в чемодан вместе с подарком Симоны. Два бутерброда он собирался съесть сейчас и один – в следующем поезде.
– Может, тут есть ресторан? – предположил он.
– Но у меня нет денег, – парень с улыбкой развел руками, – я всего лишь очень молодой человек, который служит Родине. Простой роттенфюрер, сын преподавателя литературы. – Хотя, конечно, повыше чином, чем эти два презренных и жалких типа из «Гитлерюгенда». Твой отец богат?
– Мой отец умер.
– На войне?
– Нет. После.
Парень поразмыслил над этим.
– А мама твоя наверняка очень хорошенькая. – Он потянулся и дотронулся до щеки Пьеро.
– Мама тоже умерла, – ответил Пьеро, отстраняясь.
– Какая жалость. Тоже француженка, надо думать?
– Да.
– Тогда это не так уж и важно.
– Брось, Курт, – сказал парень у окна, – оставь его, он еще ребенок.
– Голос прорезался, Шленхайм? – рявкнул Курт, стремительно оборачиваясь к приятелю. – Тебе, похоже, пока ты спал и храпел как свинья, память отшибло? Забыл порядок?
Шленхайм нервно сглотнул и замотал головой.
– Приношу свои извинения, роттен-фюрер Котлер, – краснея, промямлил он. – Я осмелился говорить без разрешения.
– Что ж, в таком случае повторяю, – Котлер опять переключился на Пьеро, – я голоден. Мне бы хоть что-нибудь съесть. Но постой-ка! Что это? – Он улыбнулся, сверкнув очень белыми зубами. – Бутерброды? – Он подался вперед, схватил сверток и понюхал его. – Похоже. Кто-то их тут забыл.
– Это мои, – сказал Пьеро.
– На них что, написано твое имя?
– На хлебе нельзя писать, – ответил Пьеро.
– В таком случае откуда нам знать, что они твои? Я нашел их и объявляю своим трофеем. – Котлер развернул бумагу, взял бутерброд, умял его в три укуса и уставился на следующий. – Вкуснятина.
Последний бутерброд он предложил Шленхайму, но тот отказался.
– Не хочешь есть? – спросил Курт.
– Нет, роттенфюрер Котлер.
– А разве не у тебя в животе урчит? Жри давай.
Шленхайм слегка дрожащей рукой потянулся за бутербродом.
– Молодец, – ухмыльнулся Котлер. – Жаль, больше нет. – Он, глядя на Пьеро, пожал плечами: – Было бы, я бы обязательно тебе дал. Видок у тебя, как будто с голоду помираешь!
Пьеро смотрел на обидчика и очень хотел высказать все, что думает о больших мальчишках, которые крадут еду у маленьких, однако что-то в Котлере – причем отнюдь не его габариты – словно бы говорило: лучше помолчи, а то хуже будет. В любом споре Пьеро проиграл бы. Глаза защипало, но он решил ни за что не плакать, уставился в пол и яростно заморгал, прогоняя слезы. Котлер чуть качнул носком ботинка, Пьеро поднял голову, и в лицо ему ударил пустой мятый пакет. Котлер вернулся к разговору с приятелями.
С той минуты и до самого Мюнхена Пьеро не раскрывал рта.
Через пару часов поезд подъехал к станции. Гитлерюгендовцы собирали вещи, а Пьеро мешкал, дожидаясь, пока они уйдут. Потом они остались в купе вдвоем с роттенфюрером Котлером; тот глянул вниз и наклонился прочитать, что написано у Пьеро на лацкане.
– Тебе здесь выходить. Твоя станция. – Он говорил так, будто никогда и не издевался над Пьеро и просто хотел помочь. Он сорвал с лацкана Мюнхен и вгляделся в оставшуюся бумажку.
Зальцбург.
– А, вижу, ты не в Германию едешь. В Австрию.
Внезапная паника охватила Пьеро. Он не желал вступать в беседу с этим парнем, но понимал, что спросить необходимо.
– А ты не туда, нет? – Пьеро в дрожь бросало при мысли, что они опять окажутся в одном поезде.
– Куда, в Австрию? – Котлер подхватил с сиденья ранец и направился к двери. Потом улыбнулся, сказал: – Нет. – И уже хотел уйти, но передумал и обернулся. – Пока что нет, – он подмигнул, – но скоро. Очень скоро, надеюсь. Сейчас у австрияков есть место, которое они называют домом, но в один прекрасный день… пфф! – Он сжал кончики пальцев и быстро развел их, губами изобразив взрыв, расхохотался, вышел из купе на платформу и пропал из виду.
До Зальцбурга было меньше двух часов, Пьеро очень устал и проголодался, но, несмотря на изнеможение, боялся заснуть и пропустить свою станцию. Он мысленно рассматривал карту Европы, висевшую на стене его класса в Париже, и думал, где тогда может очутиться. Где-нибудь в России, наверное. А то и дальше.
Он ехал в вагоне один и, вспомнив о подарке, который Симона вручила ему на вокзале в Орлеане, достал его из чемодана, снял обертку и провел пальцами по названию книги.
Эрих Кестнер, прочитал он. Эмиль и сыщики[3].
На обложке был изображен человек, бредущий по желтой улице, трое мальчиков следили за ним из-за колонны. В нижнем правом углу стояло слово Трир. Пьеро пробежал глазами начало:
– Вот что, Эмиль, – сказала миссис Тишбейн, – помоги мне, пожалуйста, отнести этот кувшин с горячей водой, хорошо? – Она взяла кувшин и синюю мисочку с ромашковым шампунем и быстро пошла из кухни в гостиную. Эмиль со вторым кувшином последовал за ней.
Довольно скоро Пьеро с удивлением узнал, что с мальчиком из книги, Эмилем, у них довольно много общего, – во всяком случае, если иметь в виду прежнего Пьеро. Эмиль жил с одной только мамой – правда, в Берлине, а не в Париже, – и папа у него умер. В самом начале романа Эмиль, как и Пьеро, отправился в путешествие на поезде, а какой-то мужчина в вагоне украл у него деньги, совсем как роттенфюрер Котлер бутерброды у Пьеро. Мальчик порадовался, что у него с собой нет денег. Но зато есть чемодан с одеждой, зубной щеткой, фотокарточкой родителей и новым рассказом Аншеля, полученным прямо перед отъездом из приюта и уже дважды прочитанным. Там говорилось о мальчике, над которым всячески издеваются люди, считавшихся его друзьями. Рассказ показался Пьеро страшноватым. Ему больше нравилось то, что Аншель писал раньше, про колдунов и говорящих животных. Пьеро придвинул чемодан ближе – на случай, если сюда тоже войдет какой-нибудь Макс Грундейс, как к Эмилю. И вскоре покачивание поезда его убаюкало. Глаза сами собой закрылись, книга выскользнула из рук, и он задремал.
Буквально через две секунды – так ему показалось – Пьеро, сильно вздрогнув, проснулся от громкого стука в окно. Он с удивлением огляделся, не понимая, где находится, и задохнулся от ужаса: все-таки умудрился уехать в Россию. Поезд стоял, и в вагоне царила зловещая тишина.
Стук раздался снова, громче, но окно так запотело, что Пьеро не видел платформы. Он провел рукой по стеклу, расчистив идеальную дугу, и сквозь нее разглядел огромную вывеску – там, к счастью, было написано Зальцбург. За окном стояла довольно красивая женщина с длинными рыжими волосами. Она что-то говорила, но Пьеро не мог разобрать слов. Она повторила – опять непонятно. Он потянулся, открыл форточку и тогда наконец услышал ее.
– Пьеро! – кричала женщина. – Это я! Твоя тетя Беатрис!
Глава 5
Дом на вершине горы
Пьеро проснулся в незнакомой комнате. Под потолком длинные светлые деревянные балки перекрещивались с темными опорными столбами, а прямо над головой в углу висела огромная паутина, чей создатель зловеще вращался на тонкой шелковистой ниточке.
Минут пять Пьеро лежал неподвижно и пытался восстановить в памяти события вчерашнего дня. Последнее, что он помнил, – то, как сошел с поезда и шагал по платформе рядом с женщиной, назвавшейся его тетей, а затем влез на заднее сиденье автомобиля, где за рулем сидел мужчина в темно-серой форме и шоферском кепи. Но дальше – провал. Нет, еще одно воспоминание, как в тумане: он упомянул о парне из «Гитлерюгенд», который приставал к нему и отобрал бутерброды. Шофер начал было говорить что-то про «этих юнцов», но тетя Беатрис, шикнув, заставила его замолчать. Вскоре Пьеро, видимо, заснул – и во сне взлетал все выше и выше под облака, и ему становилось все холоднее. Затем две сильные руки вытащили его из машины и отнесли в спальню; женщина подоткнула под него одеяло, поцеловала в лоб и выключила свет.
Пьеро сел и осмотрелся. Комната довольно маленькая, меньше даже, чем дома в Париже. Из мебели – кровать, комод, на нем кувшин и таз, в углу шкаф. Приподняв простыню, мальчик с удивлением обнаружил на себе длинную ночную рубашку – и ничего больше. Значит, кто-то его раздел. Пьеро зарделся; кто бы это ни был, получается, он видел все.
Мальчик встал и прошел к шкафу, босые ноги на деревянном полу мерзли. Его вещей в шкафу не оказалось. Он открыл ящики комода – тоже пусто. Зато кувшин доверху налит водой. Пьеро отхлебнул чуть-чуть, прополоскал рот и выплюнул, затем налил воду в таз и ополоснул лицо. После, у единственного окна, он отвел занавеску и хотел посмотреть, но сквозь замерзшее стекло едва различил что-то белое и зеленое – наверное, поле с травой, усердно пробивающейся из-под снега. Живот слегка подвело от волнения.
Где я? Очень хотелось знать.
Обернувшись, он увидел на стене портрет чрезвычайно серьезного человека с усиками. Глядит в пространство; желтый китель, железный крест на нагрудном кармане, одна рука покоится на спинке кресла, другая упирается в бедро. За спиной человека картина: деревья, и тучи сгущаются, как будто перед сильной грозой.
Пьеро засмотрелся на мужчину – в его лице было что-то гипнотическое – и опомнился, лишь заслышав в коридоре шаги. Он быстро прыгнул назад в постель и натянул простыню до подбородка. Ручка двери повернулась, и в комнату сунулась полная девица лет восемнадцати с рыжими волосами и красным лицом.