Генка Пыжов — первый житель Братска - Печерский Николай Павлович 3 стр.


Часа через два мы причалили к пристани Большие Коты. Вначале я думал, что здесь и в самом деле водятся большие, злющие коты. Но оказалось, коты — это вовсе и не коты, а обувь из сыромятной кожи. Узнал я об этом от старого бакенщика с какой-то странной фамилией Нетудышапка.

Бакенщика мы увидели на берегу. Он сидел возле небольшой, в два окна, избушки и красил красной краской фонарь.

— С прибытием! — сказал бакенщик. — На Коты наши покрасоваться приехали?

Мы познакомились, сели на траву и завели разговор.

— Почему у деревни такое смешное название? — спросил отец.

Бакенщик удивленно поднял седые брови.

— А что ж в нем смешного? — спросил он. — Нет, оно не смешное, а скорее печальное…

Нетудышапка оставил фонарь и начал рассказывать. Я не стал зря тратить время, примостился с тетрадкой на траве…

— Пиши, пиши, — сказал бакенщик. — Может, товарищи твои прочитают про наши Коты.

В истории о котах действительно не было ничего смешного. Коты — это обувь каторжан. Много раньше бродило в сибирских лесах беглых каторжников. Подойдет такой каторжник к Байкалу, напьется воды, помоет ноги, наденет свои коты — и снова в путь-дорогу.

Не всем удавалось уйти от злого глаза и меткой пули стрелка. И до сих пор в таежной чаще можно встретить потемневший от дождей и непогод крест на безымянной могиле беглого каторжника.

— У царских чиновников разговор был короткий, — сказал Нетудышапка. — Чуть что — сразу же: «Кругом! В Сибирь!», и только. Даже с детишками проститься не дадут. Точно как в песне:

Две пары портянок,

Две пары котов,

Кандалы на ноги —

И в Сибирь готов.

— Откуда вы все это знаете? — поинтересовался отец.

— Сам эти коты носил, — неохотно ответил Нетудышапка. — Помещика я одного топором решил…

— А почему у вас такая фамилия? — спросил я.

Нетудышапка улыбнулся:

— Стражники поймали меня возле Байкала. Задержали, значит, и повели допрос: «Из какого острога убег, как фамилия?» Острога, говорю, не помню, память слабая, а фамилие мое — Нетудышапка. Ну вот, всыпали мне ремней — и снова в острог. С тех пор я и стал Нетудышапкой. Привык… А настоящая моя фамилия Федоров, Василий, значит, Лукич Федоров…

Мы посидели еще немного с Василием Лукичом, потом простились и пошли смотреть драгу.

Драга — это что-то вроде парохода. Только в середине у нее не каюты, а большие машины, которые размельчают и промывают землю, а потом добывают из нее золото. Золото мы тоже видели. Оказывается, ничего интересного. Только одни разговоры: «Ах, золото!»

На столе, обитом железными листами, стояла обыкновенная миска, а в ней лежали какие-то тусклые желтые комочки.

— Попробуйте поднять, — сказал начальник прииска.

Ого! Не тут-то было! Миска с золотом весила больше, чем двухпудовая гиря. Я насилу сдвинул ее с места.

Мы бродили по берегу, собирали байкальскую губку и разноцветные, обточенные водой камешки. Настроение у всех было очень хорошее. Отец снял гимнастерку, подвернул штаны и шлепал босыми ногами по воде. Брызги разлетались во все стороны, вспыхивали в воздухе, как крохотные цветные фонарики. К берегу причалила большая рыбачья лодка. Мы подошли к рыбакам и стали осматривать улов. Рыбы было пропасть. И маленькая, и средняя, и большая, в руку длиной.

— Сколько штук поймали? — спросил я рыбака, который бросил рыбу в плетеную корзину.

— Сколько поймали — вся наша! — весело ответил рыбак и бросил мне блестящую рыбку. — Лови голомянку.

Удивительная это рыба голомянка! Тело у нее почти прозрачное. Игошин приложил к голомянке клочок газеты, и я, будто сквозь тусклое стекло, прочел: «Суббота».

Рыбак заметил, что мы проводим с голомянкой такие опыты, и сказал:

— То не рыба, а просто золото. И рану жиром ее можно залечить, и ожог. А про вкус и говорить нечего — за уши от котла не оттащишь.

Вот бы написать об этом Люське в Москву! Ни за что не поверит. Только сверкнет очками и скажет: «Абсолютное вранье».

Но я Люську не осуждаю. Если бы не видел голомянку собственными глазами, тоже не поверил бы.

Когда лодку разгрузили, отец предложил еще сходить в тайгу, но Игошин посмотрел на часы и сказал:

— Пора. Опоздаем на «Альбатрос».

И мы чуть-чуть не опоздали. Когда подошли к причалу, «Альбатрос» уже отдавал концы.

— Скорее! — крикнули матросы. — Разве не видите — баргузин поднимается!

Байкал потемнел, нахмурился. Высокие волны с белыми гребешками бросались на катер, окатывали палубу мелкими холодными брызгами. С севера задувал упругий, порывистый ветер баргузин. Красный флажок на мачте горел быстрым живым огнем.

Отец стоял неподалеку от капитанской рубки. Высокий, плечистый. Ветер рассыпал по лицу русые волосы. Лицо у отца спокойное и какое-то торжественное. Крупные брызги покрывали крутой лоб, ползли по щекам.

— Иди сюда! — крикнул отец.

Покачиваясь, широко расставляя ноги, я пошел по палубе.

Отец обнял меня за плечи, прижал к себе и, пересиливая ветер, запел свою любимую песню:

Орленок, орленок, взлети выше солнца

И степи с высот огляди…

Катер бросало из стороны в сторону. Казалось, еще минута — и волна смоет меня, бросит в черную пучину. Мне стало страшно. Бежать, спрятаться в каюте, плотно закрыть глаза и уши, ничего не видеть и не слышать!..

— Пойдем отсюда, папа, пойдем! — закричал я.

Отец наклонился ко мне. Улыбнулся широко и радостно:

— Что, орленок?

И вдруг он все понял. Молча взял меня за руку и повел в каюту.

Внизу топилась железная печка, и на ней позванивал , дужкой большой белый чайник.

— Садись, — сказал он и указал глазами на скамью возле печки. — Сушись… мокрая курица.

Отец ушел на палубу, а мне стало обидно и стыдно. Я хотел подняться и идти вслед за отцом, но катер вдруг бросило в сторону. Он накренился и стал проваливаться куда-то вниз. Я закрыл глаза, замер в тревожном, страшном ожидании.

Скоро пришел отец, в расстегнутой гимнастерке, мокрый, счастливый.

— Пошли, Генка, — сказал он, будто между нами ничего не произошло. — Сейчас будет пристань.

Наш суровый старпом уверенно привел катер в порт. А когда прощался, сказал:

— Струсил, парень? Ну ничего, это бывает С Байкалом, брат, шутки плохие. Глубина почище чем в Каспийском море. Километр семьсот сорок один метр. Запомни, пригодится в жизни.

Старпом четко бросил руку к козырьку, добавил:

— Желаю удачи, товарищи добровольцы!

Но на этом наше великое путешествие на Байкал не закончилось.

На обратном пути в Иркутск мы заехали к приятелю Игошина, в село Николы. На Байкале все названия необыкновенные: то Большие Коты, то Николы. Но самое удивительное то, что приятеля Игошина тоже звали Николой. У Николы было двенадцать сыновей — Гриша, Степа, Костя, Олег, Андрей, Вася, Слава, Платон, Максим. Детей было так много, что для них, наверно, и имен уже нельзя было придумать. Так это или не так — не знаю, только последних трех сыновей, так же как и отца, звали Николами. Большой Никола никогда не путал своих сыновей и знал их всех в лицо. Маленькие Николы отлично понимали, чего хочет отец и какого Николу зовет. Крикнет отец: «Никола!» — идет один Никола, как раз тот, который нужен отцу. Крикнет второй раз: «Никола!» второй идет…

Мы целых два часа сидели у байкальского рыбака Николы. Он сварил уху из хариуса и накормил так, что мы чуть не лопнули. Я очень хотел поиграть с сыновьями большого Николы, но время уже было позднее, и отец сказал:

— Поехали. И так уж загулялись.

Только сели в машину — мне захотелось спать. Я прислонился к сиденью, и сразу же все поплыло, закружилось перед глазами. Когда машина стукалась о какой-нибудь камень, я просыпался и видел перед собой три яркие звезды. Они хитро подмигивали мне и говорили:

«А мы вовсе и не звезды. Мы три Николы большого Николы из села Николы».

Глава шестая

ТРАМВАЙ В ТАЙГЕ. СНОВА НЕПРИЯТНОСТИ. БРАТСК

В Новосибирске, когда мы отправляли телеграмму Игошину, отец говорил: «От Иркутска до Братска — рукой подать». Но оказалось, это не совсем так. Мы с отцом сделали огромный крюк. Надо было сходить не в Иркутске, а на станции Тайшет. А уже оттуда по новой северной дороге Тайшет — Лена ехать до Братска. Но Игошин успокоил:

— Не волнуйтесь, я вам все устрою, даже благодарить будете.

И старинный приятель действительно сдержал свое слово. На следующий день он прибежал с работы и сказал:

— Скорее собирайтесь! Сейчас в Братск идет машина с добровольцами.

И вот мы уже в пути.

Ехать удобно и мягко, как на перине. Добровольцы набросали в кузов сена, а сверху постелили большой брезент. Правда, пыль немного надоела. Она вырывалась из-под колес серыми тучами, проникала во все щели. Скоро все стали черными как черти. Только зубы и глаза поблескивали.

Часа через два мы приехали в Ангарск. Город увидели неожиданно. Еще минуту назад ехали по лесной просеке, меж двух рядов высоких сосен, и вдруг наперерез нам промчался и скрылся за деревьями новенький трамвай. Это был не сон и не сказка. Машина свернула с просеки и покатила по ровной, как стрела, улице. Справа и слева белели высокие дома, вдоль тротуаров тянулись аллеи сосен, зеленели березки. Навстречу неслись такси с черными кубиками на кузове, автобусы, взад и вперед шли пешеходы.

Шофер остановил машину на обочине дороги, вышел из кабины, ударил каблуком по скату и покачал головой.

— Погуляйте малость, — сказал он, — придется подкачать.

Пока шофер возился с машиной, мы успели немного осмотреть Ангарск, купить на дорогу хлеба и даже съесть по порции мороженого. Продавали его в большом деревянном ларьке. На стене его был нарисован бурый медведь с голубой вазой в лапах. Я ел мороженое и думал: пять лет назад, может быть, как раз на этом самом месте, где сейчас ларек, сидел настоящий живой медведь.

Вот бы послать телеграмму Люське: «Сделали вынужденную остановку в таежном городе Ангарске, горячий привет Москве». Нет, пожалуй, делать этого не стоит. Если бабушка узнает, она умрет от страха. Лучше я напишу об Ангарске в своем сибирском дневнике.

Когда мы снова тронулись в путь, я достал тетрадку и хотел было писать. Но ничего хорошего из этой затеи не вышло. Асфальт за Ангарском кончился, и машину начало бросать из стороны в сторону. На одной кочке меня так тряхнуло, что я даже подумал, что откусил язык. Но, к счастью, все обошлось благополучно. Язык остался на своем прежнем месте.

Вместе с нами в машине ехал угрюмый бородатый старик. Я все время думал: сейчас он откашляется, разгладит узловатыми пальцами бороду и начнет рассказывать какую-нибудь легенду. Но старик молчал и почему-то косо поглядывал в мою сторону. Когда я поднимался, чтобы постоять немножко в кузове, он сердито сдвигал брови и отрывисто говорил:

— Сиди смирно, не вертись!

Странные в Сибири старики: почему-то им надо вмешиваться не в свое дело!

Следующий большой город после Ангарска — Усолье— Сибирское. Такое название городу придумали не зря: соли здесь и в самом деле хоть лопатами греби. Кроме солеваренного завода, здесь есть и много других заводов и фабрик. Но перечислять их я не буду. Заводы и фабрики теперь в Сибири не новость. Это только раньше, при царской власти, здесь ничего не было/Хоть целый день иди — не увидишь ни дыма, ни трубы.

За холмом показалась широкая река. По ней, сталкиваясь и разбегаясь, плыли длинные бревна. На противоположном берегу, у высокой кручи, темнел паром. Оттуда отчетливо долетал стук молотков.

— Починяют, — сказал шофер. — Придется загорать.

Но загорать он не пошел. Просто склонился на руль и уснул.

Мы обрадовались такому случаю и побежали купаться. Сбросили на бегу штаны, рубашки и с разбегу бултыхнулись в воду. Вода в реке Белой была теплой и по цвету ничуть не отличалась от других речек. Это было мое первое купание в сибирской речке. Хорошо еще, что оно не было последним.

Вы скажете: «Снова какая-нибудь история с этим парнем приключилась?» Но что же я могу сделать, если у меня в жизни одни неприятности! Я даже не заплывал далеко. Все дело бревно испортило. Отплыл я метров на пять, вдруг смотрю — прямо на меня плывет огромное бревно. Я ухватился за ствол и сел на него, как на коня. Бревно все время вывертывалось и пыталось удрать. Но удрать от меня не так-то легко. Я пришпорил «коня» и помчался вперед…

Речной конь умчал меня довольно далеко. Я оглянулся и даже вспотел — того места, где раздевался, почти не видно. Бросил я бревно и давай плыть. Я вперед, а течение меня — назад. Как будто кто-нибудь хватает меня за пятку и снова бросает на середину.

Долго я размахивал руками и колотил по воде ногами. Потом вдруг чувствую — закружило меня на одном месте, как волчок. Не вижу уже ни берега, ни неба. Перед глазами только водяные круги и брызги. Теперь, думаю, конец. Прощайте и отец и бабушка. Прощай навсегда и Люська. Я знаю, ты пожалеешь меня, но все же скажешь: «Абсурдная смерть. Это я авторитетно заявляю».

Неужели придется умирать?

Но нет, Геннадий Пыжов не утонул. В самую последнюю минуту, когда мне по всем правилам полагалось идти на дно, я вспомнил рассказы мальчишек: если тебя закружит в водовороте, не сопротивляйся, не брыкай ногами и не кричи «мама». Ныряй поглубже, к самому дну. Низовое течение подхватит тебя и вынесет уже в другом месте.

Что же делать, если нет иного выхода? Закрыл я глаза, свернулся комком, быстро выбросил ноги назад и нырнул в самую глубину. Это меня только и спасло. Минуты через две я уже был далеко от водоворота и быстрыми саженками плыл к берегу.

Представляете, какой переполох поднялся из-за моего ныряния! По берегу во весь опор мчались ко мне добровольцы. Впереди всех бежал бородатый старик. Едва я выбрался на берег, старик без всяких разъяснений схватил меня за ухо и стал кричать:

— Я тебе говорил — сиди смирно, не вертись! Человек чуть не утонул, а он за ухо хватает!

Отец стоял в стороне и не вмешивался. Между прочим, он только говорит иногда «спущу три шкуры», но на самом деле даже пальцем меня не трогает. Он лишь разъясняет, внушает и без конца спрашивает: «Зачем?», «Почему?» Я ничего не имею против внушений. Значительно хуже, когда отец перестает разговаривать со мной. Нахмурится, сведет губы в узкую полоску и отойдет прочь. Даже не скажет: «Не желаю с тобой разговаривать». Замолчит, и всё.

Лучше б он уж спустил с меня три шкуры! Паром скоро починили. Мы переправились на другую сторону Белой и покатили по пыльной дороге. Отец молчал и даже старался не смотреть в мою сторону. Зато старик разошелся. Он сел поближе к отцу и громко, так, чтобы все слышали в машине, сказал:

— Вы еще молодой отец и поэтому не знаете, как надо воспитывать детей. Вот возьмите меня. Я своего сына Василия бил три раза в сутки — утром, в обед и вечером. Теперь он человеком стал. Директором завода служит!

Но фамилии своего Василия старик так и не назвал. Наверняка наврал. Если человека пороть три раза в сутки, то из него отбивная котлета получится, а не директор. А к тому же я не хочу быть директором. Зачем мне это нужно!

Шахтерский городок Черемхово мы проехали уже вечером, не останавливаясь. Шофер торопился. Машина летела как стрела. А солнце все ниже и ниже опускалось к горизонту.

Шофер включил свет. Тонкий слепящий луч скользил по ухабам, вырывал из темноты то полосатый межевой знак, то быстроногого, улепетывающего во все лопатки зайца. Однажды мы увидели даже лисицу. Она померцала зелеными глазами, перепрыгнула через канаву и, не оглядываясь, побежала мелкой рысцой в лес.

Поздней ночью машина подъехала к Оке. Вы, очевидно знаете только одну Оку — ту, что впадает в Волгу. Но представьте себе, есть еще и другая, сибирская Ока.

Назад Дальше