— Та-а-ак! — говорит Кариночка и удивленно на меня опухшими глазами хлопает.
— Ну, так я тебе заранее сразу скажу: ни вино, ни сигареты тебе никакого облегчения не принесут, ты и не надейся. — Я оглядела комнату и в корзинке для бумаг увидела пустые вскрытые пачки от таблеток с надписью «Крепкий сон». — И снотворное тоже тебе не поможет. Не только это — травяное, безвредное, но даже и то, что только по рецептам в аптеках дают. Ты уж не травиться ли валерианкой с хмелем и страстоцветом пробовала?
— Какой такой страстоцвет? — спрашивает Карина, на прямой вопрос не отвечая.
— А вот «пассифлора» на пачке написано. Сколько пачек выпотрошила и выпила, признавайся?
— Десять…
— Ну и какой результат?
— Сутки проспала и встала с дурной головой.
— Зрение не отказывало? Не рвало тебя?
— Нет.
— Легко отделалась. Ведь и аспирином можно отравиться, если много выпить. И больше ты о смерти не думала, надеюсь?
— Думала. И сейчас думаю, днем и ночи напролет. Я и пью, чтобы не думать, а не получается. Хочу умереть, теть Нина! У меня только один этот выход и остался — умереть. Вы ведь медсестрой в больнице работали, видали, наверное, самоубийц?
— Ох, видала! А еще больше я их видела в морге, не к ночи будь помянут.
— Вот и подсказали бы мне, как мне из жизни уйти, чтобы и не страшно, и не больно, и после смерти никакого безобразия.
— Ну, матушка моя, такая смерть — самоубийство, или по-медицински «суицид», она всегда безобразна, хуже не бывает. А уж чтоб не страшно, об этом и говорить нечего, тут одна подготовка чего стоит — с ума сойти можно.
— Но если жизнь в муку превратилась, должен же быть из нее какой-то выход?
— Ничего себе выход! Ну ладно, о смерти мы потом поговорим, а сейчас рассказывай по порядку, что у тебя стряслось-то?
Она мне и рассказала. Да вы человек в годах, сами знаете: это только им, молодым, кажется, что у них одних небывалая история несчастной любви. А мы-то знаем, что это только счастливые романы все разные, а несчастные — они все на пять сюжетов, как сериалы телевизионные.
Как не знаете? Да что вы, милая моя? Ну, слушайте тогда. Сюжет самый простой, блудный: полюбил — пришел, разлюбил — ушел. Сюжет прелюбодейный, тоже не очень чтобы редкий: либо он женат, либо она замужем, а то и оба находятся в супружестве, а потому себя и других зазря мучают. Особенно детей. Сюжет третий: любовь неразделенная! Тут уж все зависит от переживателя: бывает неразделенная любовь буйная, бывает тихая, бывает террористическая, а бывает и скромная — последняя всего безопасней и приличней. Сюжет четвертый: оба любят, но имейся преграда; это сюжет временный: либо преграда рушится, либо любовь. Пятый сюжет: любовь паразитическая, самая опасная из всех, потому как выглядеть может на все четыре предыдущие сюжета. Может, есть и шестой сюжетик, только я пока о таком не слыхала и по телевизору тоже не видала. Ну, так вот, у Кариночки был, как я и предвидела, сюжет номер раз — любовь самая из всех скоротечная, а попросту говоря, блудная Увидели друг дружку, загорелись и немедленно, не откладывая, любви предались. У нее, как водится, в голове крутится: вот сейчас мы просто любим друг друга, а потом наверняка поженимся, а у него — другое: полюбим сколько любится, а после разойдемся. Даже когда мысли эти и не в головах, а только в сердце или ниже, они все равно именно такие и есть. Год назад они познакомились, через месяц он пришел к Карине и поселился у нее, а месяц назад выехал со всеми своими пожитками в неизвестном направлении. Если бы в известном, то и конец был бы другой… Ну как это — «какой»? Она бы не о самоубийстве думала, а о том, как вернуть сбежавшего возлюбленного, терроризировала бы его, хотя эти «беглецы» по природе своей не имеют привычки возвращаться. Она бы изводила его и себя преследованиями и в конце концов либо утешилась, либо встретила другую любовь, либо довела себя до клиники. Ну, может, она и самоубийством ему погрозила бы — да это уже несерьезно, всякий знает: расчет-то не на гибель, а на то, чтобы бывшего любовника взять на испуг или на жалость. Иногда, правда, такие попытки тоже гибелью кончаются — заигрываются бедняжки. Это как на сцене или в кино: представляя сердечный приступ, можно и впрямь доиграться до инфаркта. Нет, у Карины все задумывалось в серьезном и полном одиночестве. Попробовав снотворное, она начала подумывать о балконе.
— Как вы думаете, теть Нина, если с балкона кинуться — так уж верная смерть? Одиннадцатый этаж…
— Смерть-то верная ли? Ну, это да. Разобьешься вдребезги, сама в клочки и мозги по асфальту! Только вот толку никакого — от беды-то своей ты все равно не уйдешь, не избавишься.
— Как это не избавлюсь, если мозги в клочки?
— А у тебя разве мозги болят, а не душа?
— Душа, теть Ниночка, душа болит невыносимо!
— Так уж и невыносимо! Поболит-поболит и успокоится: все проходит, Кариночка, детка моя, время все лечит. А времени у нас — и на земле вся жизнь, и после целая вечность! Душа-то у тебя вечная. Да ведь и земная жизнь у нас длинная и уж такая непостоянная: сегодня дождь-гроза, а завтра — солнышко вышло из-за туч, и опять все хорошо!
— Мне уже никогда больше не будет хорошо,
— Ну да, если с собой покончишь, так уд хорошего ждать нечего. Ты думаешь, убьешь себя — и сразу все твои беды куда-то денутся?
— Ну да. Я ведь перестану чувствовать эту невыносимую боль.
— Да как бы не так! И боль твоя, и тоска невыносимая — все с тобой так и останется. Только если при жизни все может перемениться к лучшему, то после смерти уж фигушки!
— Это как же так, теть Нин?
— А вот так. С чем помирать станешь, с тем и останешься на всю свою вечность. Вроде как приморозишь к себе свою беду или сама в ней зацементируешься. Знаешь ли ты, девонька, что спасенные самоубийцы рассказывают о том, что с ними было, пока врачи их к жизни возвращали?
— Нет. Расскажите.
Я ей и рассказала несколько историй о том, какой ужас переживали самоубийцы в момент между смертью и жизнью, а потом другим больным, ну и нам, персоналу, рассказывали. Врагу не пожелаешь! Нет, вам я рассказывать не стану — ни к чему здоровому человеку такое и знать. А вот вы послушайте лучше, что после моих рассказов с самой Кариночкой было!
В тот вечер я ей оставила ключи, перекрестила ее на ночь и ушла. А у себя дома, само собой, встала на молитву и принялась просить у Господа помощи и вразумления для бедной девочки. И что вы думаете? Послал-таки ей Господь вразумление! Какое? А вот послушайте.
На другой день с утра пошлая в наш универсам прикупить кое-чего в дорогу. На всякий случай: я еще не решила тогда, ехать мне в деревню или остаться с Кариной. Иду я из универсама обратно по дорожке между домами и вдруг вижу издали, как что-то синее, блестящее летит с балкона одиннадцатого этажа, — с Кариночкиного балкона! — и об асфальт — бух! Мне так в голову и шарахнуло: халат это Кариночкин, синий, шелковый! Бросила я свои сумки прямо на дорожку и бежать к ней! Подбегаю — и ноги у меш так и обмякли. Опустилась я прямо на асфальт и гляжу, как в голову ушибленная, на осколки синего горшка, что стоял на балконе у Карины. И елка сухая рядом валяется, и земля рассыпалась… Ну хоть плачь, хоть смейся! Подняла я голову поглядела вверх — а там Карина стоит в синем своем блестящем халате и, кажется, на меня смотрит. Я тут поднялась, побрела назад, сумки свои подхватила — и к дому, в лифт, на одиннадцатый этаж! А Карина уж догадалась что я к ней пожалую — стоит в дверях, меня ждет. Оказывается, не остались мои молитвы о ней безответными — сон ей приснился да какой! Ну, конечно, так и расскажу, как она мне рассказала, прямо ее словами.
«Я долго вчера ваши слова вспоминала, теть Нина, а вечером легла и как-то сразу уснула, даже снотворное не понадобилось. И вдруг среди ночи я проснулась, будто меня кто-то окликнул, и чувствую, что все уже позади — покончила я с собой, бросилась с балкона. Лежу в полной тьме и ничего вокруг не вижу. А в душе у меня такая боль, такая боль, теть Ниночка, до какой наяву и не доходило ни разу! И понимаю я, что в тот момент, когда я с балкона бросилась, все мои переживания вдруг обострились с неимоверной силой — и обида, и безнадежность, и отчаянье, и невозможность все это больше терпеть, — все они стали в миллион раз острее и все раздирают мне душу. Поняла я, что надо что-то делать, невозможно терпеть такую муку! Подняла я руки и стала ощупывать темноту — а надо мной — низкий потолок какой-то, упругий, будто резиновый. Протянула руки в стороны — и там что-то такое же упругое, вроде как стены. Я попробовала подняться на ноги, но потолок не пускает. Села, ощупала все еще раз. Вокруг меня эти упругие стены, а впереди и позади — пустота. Такое ощущение, будто я внутри огромной резиновой камеры или какой-то чудовищной змеи, потому что стены эти ритмично пульсируют и подталкивают меня в одну сторону. Ну, я и поползла на четвереньках туда, куда они меня толкают: может, думаю, куда-нибудь доползу, в какое-то другое место, и мне там легче станет? Ползу, ползу, а тоска и боль душевная легче не становятся. Подвываю от боли и все-таки ползу вперед — вдруг там выход? Не знаю, сколько я так ползла внутри этого резинового коридора, но вдруг впереди показалась какая-то светлая точка. Я не обрадовалась, потому что никакой радости у меня в душе не было ни капли, но какая-то надежда на перемену вдруг у меня появилась. Я быстрей поползла. А свет становится все яснее и ярче, и вот уже вижу я перед собой какой-то светлый прямоугольник, похожий на дверь, а стены вокруг меня расширяются, и вот я уже могу встать и уже бегу вперед, все по этой же резине. А бежать трудно, ноги будто проваливаются… И знаете, теть Нина что там впереди было? Моя балконная дверь! И тупик — больше ни бежать, ни ползти некуда. Открываю я дверь и вижу свой балкон, и синий горшок с сухой елкой возле ограды балкона стоит. И вдруг моя душевная боль еще усиливается, хотя казалось, что больше-то уже и некуда ей было расти. И тут я, уже не понимая, что делаю, бегу к перилам, встаю на край горшка — и даже чувствую, как, царапая мои ноги, осыпаются сухие иголки, — и бросаюсь вниз! А потом — темнота… И вдруг я снова прихожу в себя и сразу понимаю, где я — все в том же черном резиновом коридоре, идущем по кругу. Только боль моя еще сильнее стала. Тут я решила, что мне надо ползти — да и стенки меня мягко так подталкивают, и откуда-то я знаю, что если я не поползу вперед, то они сожмутся и сами станут меня проталкивать, как пищевод проталкивает проглоченный кусок пищи. Проползла я какое-то расстояние и снова увидела впереди свет, а потом поднялась на ноги и побрела, опираясь на резиновые стены, к своему балкону. Сяду на нем, думаю, и буду сидеть и терпеть, пока что-нибудь не изменится, а вниз кидаться ни за что не стану. Ага, как бы не так! Только я выползла на балкон, как боль моя душевная еще на градус невыносимей стала, и какая-то сила толкает меня к перилам и шепчет: «Бросайся вниз, покончи с этой болью!» Я уже понимаю, что, сколько бы я ни кидалась вниз, все равно после падения окажусь все в том же резиновом коридоре и все начнется сначала. Я обняла ногами горшок, ухватилась руками за сухую елку — держусь изо всех сил! Но тут моя боль стала нестерпимой, а голос тот, что меня к перилам толкал, прямо загрохотал у меня в голове: «Бросайся вниз! Скорей, скорее!» — и я снова встала на край горшка — и бросилась!
Теть Нина, так было еще много раз, я уже не сосчитаю сколько. И поняла, что это движение по круглому черному резиновому коридору с балконом в конце будет продолжаться бесконечно, а моя душевная боль, моя мука будет с каждым разом все усиливаться… Тут я вдруг заголосила: «Господи, прости! Господи, спаси!» — и тут же проснулась. Ну а дальше вы знаете: встала я, выбежала на балкон и сдуру, откуда только силы взялись, подняла горшок с сухой елкой и выбросила его с балкона! Чтобы мне про дурь мою не напоминал, чтобы мне встать не на что было, если вдруг… Тем более что елку в горшке мне на Новый год подарил мой сбежавший возлюбленный».
Вот что мне Кариночка рассказала. Ну, оделась она, спустились мы с нею вниз и убрали все следы: землю по снегу раскидали, елку в мусорку выбросили, а синие осколки аккуратно собрали и выложили вокруг куста белой сирени. На всякий случай. Если что — Кариночка сверху, с одиннадцатого этажа, посмотрит вниз, увидит синий круг на земле и опомнится.
В общем, не поехала я в тот раз за город, осталась с Кариной. А она стала меня слушаться, в церковь со мной начала похаживать, на Пасху поговела и причастилась… Так у нас больше двух месяцев прошло. И вот решила я, что теперь уж можно и мне к друзьям моим в деревню ехать… Угадали вы, вместо себя хочу вас оставить. Так, на всякий случай. Ключи свои я Карине оставила, а вы хотя бы два раза в недельку заходите к ней за ними: цветы, мол, у тети Нины полить надо… И если заметите что-то неладное, то сразу мне телеграмму шлите. Я вот вам адресок и деньги оставляю. Думаю, что все с нею теперь в порядке будет, после такого-то вразумления, но на всякий случай… Так присмотрите за нею? Ну, вот и хорошо.
ШНУРОЧКИ БАНТИКОМ
Рассказ бывшей актрисы
Это случилось лет десять тому назад, когда я еще работала в театре, но уже успела в какой-то степени воцерковиться: молилась дома перед иконами, более-менее регулярно ходила в храм, причащалась, имела замечательного духовника, ездила в паломничества и, как почти все новоначальные, читала много православной литературы. Мои подруги-актрисы весьма преувеличивали степень моей воцерковленности; они совершенно серьезно между собой называли меня «высокодуховным человеком» и донимали меня вопросами на церковные темы. У всех почему-то при встрече со мной немедленно находились разного рода «духовные вопросы», а также собственные мысли по поводу Писания или порядков в РПЦ. Ну вы же понимаете — актеры! Вся жизнь — театр! Но вот моя подруга Ирина обратилась ко мне и вправду с серьезным вопросом, и я су мела ей дать правильный ответ. Не иначе Ангел мой подсказал.
В семье Ирины случилась драма. Ее сын тоже актер, как-то неожиданно и вдруг женился на совсем молоденькой девушке из провинции, студентке театрального института, прехорошенькой и, кажется, талантливой. Ирина невестку приняла с радостью — семейная актерская традиция продолжается! — и даже настояла на том, чтобы молодые жили вместе с нею. Сама она уже давно жила одна после трех или четырех разводов и больше замуж не выходила. Вот она и радовалась, что у нее снова будет семья, появятся внуки… Однако брак оказался не только скоропалительным, но и скоротечным — уже через полгода молодой супруг подал на развод. Ирина, надо отдать ей должное, поступила весьма благородно и нестандартно, о чем, разумеется, было много разговоров в театре: она предложила сыну снять жилье на стороне, а невестке — жить у нее до окончания института. И невестка осталась со свекровью, может быть, надеясь таким образом сохранить шанс на примирение с беглым мужем, уж не знаю — и вдруг прошел слух, что Альбина, так звали невестку Ирины, пыталась покончить с собой выпив громадную дозу какого-то сильного снотворного. Ее откачали, свезли на скорой в дежурную больницу, а оттуда переправили в психушку. Ирина еле-еле ее оттуда выцарапала и сумела сделать так, что в институте об этом ничего не узнали: у студентов были летние каникулы. А через два месяца ее вытащили из холодного и вонючего Екатерининского канала. На этот раз она попала в милицию и оттуда сама позвонила Ирине. Свекровь приехала за ней, привезла для нее сухую одежду и свои фотографии, которые тут же, якобы в благодарность за спасение невестки, надписала всем милиционерам — и увезла Альбину домой без всяких последствий. С этого момента Ирина стала таскать ее к психоаналитикам, брала консультации у какой-то знаменитости от психиатрии, нашла даже экстрасенса, который должен был уберечь невестку от новых попыток самоубийства оккультным путем… И вот именно после оккультиста случайно обнаружила, что запястья у Альбины забинтованы — еще одна неудавшаяся попытка. Тут-то Ирина мне и позвонила.
— Слушай, Надежда, что же делать? Не хочется девочку сдавать в дурдом, но ведь и выхода нет! Я боюсь, что не сумею за ней уследить…
— А как твой сын на все это реагирует?
— А он так перепугался, бедный, когда Алька снотворных наглоталась, что уволился из театра, удрал в Североморск и там устроился в местный театр. Думаю, потому что это закрытая зона и Алька туда не проберется. Какие же трусы все мужики, однако, и даже мой собственный сын!
— Скажи, а он присутствовал при том, как ее откачивали врачи скорой помощи?
— Конечно! Я его сразу вызвала.
— Ну и напрасно. Если мужчина не врач и он видел бывшую жену, лежащую в блевотине и со шлангом во рту, из которого рывками извергаются потоки вонючей слизи, — не жди от него ничего, кроме ужаса и отвращения.
— Ой, а ты, наверное, права! Это я не сообразила. Я думала, он пожалеет ее и раскается… Скажи, Наденька, что ж это такое происходит с Алькой и что мне дальше-то с нею делать?
— Не знаю, я ведь не специалист… А чем она объясняет свои суицидные попытки?
— Знаешь, она городит такое, что впору дне самой везти ее в психбольницу. Она на полном серьезе уверяет, будто ей СВЫШЕ велят закончить все дела на земле и переходить на другой круг бытия. Это ж надо выдумать!
— Прямо вот так?
— Вот так.
— А она прежде занималась какой-нибудь оккультятиной?
— Никогда! И откуда только у нее эта терминология взялась — «иной уровень бытия»!
— Ну, может, слышала мельком, мало ли всякой муры по телеку передают. Когда услышала, то не обратила внимания, а вот теперь пришло время — оно и сработало.
— А еще она говорит, что никак не может отвязаться от обдумывания способов самоубийства: и не хочет об этом думать, а мысли идут и идут по кругу. Она говорит, это как назойливый мотивчик, который привяжется, надоест, осточертеет — а отвязаться нет никакой возможности.
Я немного подумала и сказала:
— Знаешь, Иришка, а тут ведь одна психиатрия не поможет — только вместе с Церковью! Это ведь не ее мысли.
— А чьи же? — вытаращила на меня глаза Ирина.
— Бесовские. Она хоть крещеная?
— Крещеная. У нее и крестик крестильный есть, в шкатулочке с ее финтифлюшками ми лежит, я видела. Ее окрестила родная бабка сразу после рождения — у них там в провинции такое практиковалось, церкви в их городке не было.
— Ну и ну… А в церковь-то она ходит?
— Да нет, она считает, что Бог у нее в душе и она, кажется, верит, что именно Он ей и советует…
— Молчи, Ирка! Даже не пересказывай этот бред! — Меня передернуло — так дико мне стало при мысли, что кто-то может приписать Господу бесовские козни. — В общем, надо твою Альку срочно знакомить с моим отцом Николаем. На ваше счастье, он часто посещает пациентов в больнице Скворцова-Степанова в Удельной. Там, кстати, есть и церковь, прямо на территории больницы, храм Святого целителя Пантелеймона.
— Так ты считаешь, что ее все-таки надо врачам сдавать?
— Похоже, что так… Но давай сначала посоветуемся с отцом Николаем.
* * *
Отец Николай от знакомства с Альбиной не отказался; более того, он сам несколько раз приезжал в гости к Ирине и беседовал с ними обеими, и с Алькой наедине. А потом он восполнил ее «бабкино крещение» в своем храме. Я и Ирина присутствовали при этом. Мы и привезли Альбину, потому что в тот день ее с утра начало крутить: то она твердила, что таким грешным, как она, на порог храма нельзя ступать, то кричала, что не доверяет православным мракобесам, а хочет стать протестанткой, то просто жаловалась на колики в животе и просила вызвать неотложку. Но надо знать Ирину — уж если она чего решит, то…