— Что же не предупредили? Мы бы встретили, — густым басом сказал он, протягивая руку.
— Я не гость, — сухо ответил Бартенев.
— Встречают вот не только гостей, — возразил директор, ожидая, когда Бартенев сядет.
Усаживаясь в мягкое кожаное кресло, придвинутое к столу, Бартенев выжидательно посмотрел на Лобова. Неожиданно он обнаружил в нем сходство с фамилией. На широком лице высокий умный лоб. Из-под густо заросших надбровий смотрели серые спокойные глаза. Вдруг в них что-то сверкнуло, Лобов взмахнул рукой и, открыто улыбаясь, весело сказал:
— Поживете вот здесь и породнитесь с нами. У нас лучше, честное слово!
Слова прозвучали по-мальчишески задорно, будто они исходили не от этой внушительной фигуры директора, в трех шагах от строгой приемной и надменной секретарши. Продолжая улыбаться, Лобов выдвинул ящик стола, достал коробку «Казбека» и подвинул ее гостю.
— Не курю, — отказался Бартенев.
Лобов молча посмотрел на него, зажег папиросу и затянулся медленно, глубоко. Оглядывая кабинет, Бартенев увидел слева от двери шкаф с коллекцией камней. Рядом второй — с книгами. На полках соседствовали политика и техника: сочинения Ленина, справочники по металлургии, флотации горных пород. У стола на треугольной подставке чернел маленький танк. Тонкая, как карандаш, пушка была обращена к стене. Лобов перехватил взгляд Бартенева, протянул руку к модели и, закрывая широкой ладонью блестящий корпус машины, объяснил:
— Подарок танкового завода в войну. Теперь можно и трактор сюда поставить.
— Здесь и деревянного божка можно поставить, — улыбнулся Бартенев.
Озадаченный его словами, Лобов внимательно посмотрел на решительное, еще не остывшее от быстрой ходьбы лицо Бартенева. Инженер выглядел старше своих тридцати семи лет. Значительную серьезность подчеркивали твердый взгляд темных глаз и крутой гладкий лоб.
— Ваш предшественник оказался несостоятельным, — проговорил Лобов: — Доменщики отстают.
Он снова изучающе посмотрел на Бартенева, тот выдержал директорский взгляд.
— Ничего, — удовлетворенно сказал Лобов. — Теперь будет главный в доменном. А то я — мартеновец, главный инженер — прокатчик. Не вникали вот. На себе вину тоже несем.
Лобов зажег вторую папиросу и после нескольких затяжек неожиданно оборвал деловой разговор:
— Сегодня отдыхайте, а завтра с утра будем знакомить вас с цехом и цех с вами. — Он нажал кнопку, и в ту же секунду в дверях появилась секретарша.
— Позвоните в АХО, чтоб товарища Бартенева устроили в заводскую гостиницу, — попросил ее Лобов.
Бартенев не задержался в гостинице. Получив ключ от номера, он тут же отправился на завод. У проходной он показал вахтерше старый, лубянский пропуск. Женщина в овчинном тулупе пропустила его. Бартенев улыбнулся: с этим пропуском, как с проездным билетом, он сделал пересадку с одного корабля на другой. А может быть, так роднятся с заводами?
Для него здесь все было привычно. Даже лица людей, попадавшихся навстречу, казались давно знакомыми. Он едва не поздоровался с высоким худым сталеваром, у которого на лбу, как два пятна, темнели синие очки. Сталевар прижимал под мышкой буханку хлеба, обломанную с краев. Через навалы снега к литейному цеху пробирался железнодорожник в полушубке и серых валенках, размахивая в такт широким шагам потухшим фонарем. Кажется, и этого он встречал в Лубянске.
Обогнув длинный пролет мартеновского цеха, Бартенев услышал отдаленный шум домен и ускорил шаги, словно ему предстояло сейчас встретиться с еще более близким, интересным человеком, которого он впервые увидит в новой для себя обстановке. Перепрыгивая через железнодорожные пути, он миновал узкий темный тоннель и вышел к доменным печам.
Сменный инженер доменного цеха Дроботов первым заметил на площадке высокую плотную фигуру незнакомого человека в черном полупальто и суконной кепке. Уж не новый ли начальник, которого ожидали со дня на день? Дроботов устремился ему навстречу.
— Дроботов, сменный инженер, — проговорил он, протягивая узкую ладонь.
Бартенев кивнул и, вглядываясь в худощавое лицо инженера, спросил:
— А где мастер?
— За ковшами ушел, выпуск скоро.
Инженер указал в сторону горна. Там, приставив к летке длинный лом, горновые с силой, ударяли по нему железным обушком. Из их груди, как выхлопы, срывались короткие гортанные звуки. На согнутых спинах клочьями обвисала одежда. Бартенев шагнул к молодому горновому и тронул его за плечо. От неожиданности горновой разжал руку, и обушок упал в песок. Бартенев ногой оттолкнул его в сторону. В эту минуту медленно распрямился и поднял голову старший горновой Орликов. Из-под мокрых, упавших на лоб волос, он взглянул на Бартенева. Сухой блеск глаз усиливал угрюмость лица, обросшего бородой. Не признав в Бартеневе заводского начальства, Орликов глухо сказал:
— Отойдите. Разве не видите, летку разделываем? — Он вытер с лица пот и снова поднял над головой обушок.
Дроботов, наблюдая эту сцену, оставался внешне спокоен, но в узких с зеленоватым блеском глазах появилось что-то выжидательное. Бартенев строго посмотрел на инженера, но тут из-за спины Дроботова выступил кто-то в негнущейся брезентовой куртке. Угловатое лицо с широким подбородком уставилось на Бартенева.
— Вот и мастер, — кивнул Дроботов на подошедшего и обратился к нему: — Кравцов, будут ковши?
— Силодером не возьмешь — так не будут, — проговорил Кравцов и сердито покосился на Бартенева.
Через минуту он присоединился к горновым, которые по-прежнему гулко вбивали в летку лом.
Вскоре из пробитого отверстия с шумом вырвался столб оранжевого дыма и огня, а следом, озаряя все вокруг, из летки выплеснулся горячий металл. Он бурлил, клокотал, пепельные хлопья кружились и падали, как листья под осенним ветром. С каждой минутой нарастал водопадный шум, становилось жарко, душно. Горновые ходили по краю широкой канавы и открытыми ртами глотали горячий воздух.
Спустившись с площадки, Бартенев направился к низкому каменному зданию цеховой столовой. В тускло освещенном зале вдоль стен тянулись непокрытые столы с тесно сидевшими за ними людьми. Бартенев не сразу нашел свободное место. Официантка, не спрашивая, взяла со стола талон и принесла ему щи, рядом с тарелкой положила кусок волглого ржаного хлеба. Напротив сидел парень с расстегнутым воротом и сосредоточенно доставал ложкой со дна алюминиевой тарелки крупно нарубленную капусту.
Ел Бартенев не спеша, занятый своими мыслями. В который раз сегодня ему вспоминались напутственные слова министра: «Порядок в цехе должен начинаться со столовой». А у него перед глазами закопченные стены, затоптанный пол, некрашеные скамейки. У раздатки стояли люди друг за другом. Обгоревшая одежда, пропитанная потом, горбилась на сутулых спинах.
У боковой двери качнулась тяжелая зеленая портьера, и оттуда вышел маленький румяный человек в костюме из легкой ткани. Он остановился в дверях и о чем-то спросил проходившую мимо официантку. Та пожала плечами и посмотрела в сторону Бартенева.
Когда Бартенев выходил из столовой, низкорослый подошел к нему и, здороваясь, спросил:
— Вы здесь к кому? — Встретив настороженный взгляд Бартенева, пояснил: — Я секретарь партийной организации, Лотников.
Бартенев протянул руку.
— Я назначен сюда начальником цеха.
— А что же вы ко мне не зашли? — спросил Лотников, пристально глядя на Бартенева. — В цехе учитывается движение людей, — не то шутя, не то серьезно добавил Лотников. — Я третий год здесь секретарствую.
— И все учитываете движение людей? За это время можно было кое-что сделать, — мрачно проговорил Бартенев.
— Что сделать?
— То, что нужно для доменщиков и домен, — отозвался Бартенев, решительно глядя ему в глаза, и, неопределенно кивнув, зашагал в диспетчерскую.
В шестом часу вечера цеховой диспетчер Женя Курочкин услышал в телефонной трубке басовитый голос Лобова. Директор спрашивал, нет ли в цехе Бартенева, и если есть, просил позвать его к телефону. Курочкин не только видел нового начальника, но и разговаривал с ним. Бартенев около часа провел в диспетчерской за просмотром сменных журналов, подробно расспрашивал о графике выпуска чугуна и системе распределения ковшовых составов. Системы никакой не было, и Женя Курочкин отвечал односложно, туманно: «Ковшей мало, где выпуск — туда и даем».
— А выпуски на печах совпадают? — поинтересовался Бартенев.
— Случается.
Их разговор то и дело прерывали. Громко хлопая дверью, заходили мастера, требовали «посудину», Курочкин уставшим до хрипоты голосом отвечал:
— Ну, нет. Понимаешь, нет!
Они уходили, а через минуту звонили и снова ругались. Бартенев сидел тут же, с краю стола, перелистывал страницы журналов и не вступал в разговор. Когда позвонил директор, Бартенева уже не было в диспетчерской. Курочкин нашел его под бункерной эстакадой.
Лобов пожурил Бартенева за то, что он и на этот раз не предупредил, один отправился в цех.
— Могли бы проводить, — мягко выговаривал по телефону Лобов и тут же пригласил Бартенева к себе домой.
Бартенев сдержанно поблагодарил и попытался отказаться, но Лобов заявил, что за ним заедет. Через несколько минут Бартенев подходил к конторе цеха, а Лобов шел от машины ему навстречу, неловко запахивая полы длинного пальто.
— Сегодня вот в выигрыше, — улыбаясь, сказал он, — сорвалось одно совещание, аварий на заводе нет, еду домой рано да еще с гостем. Жена вот удивляться будет. — Он щурил серые глаза и негромко, отрывисто смеялся.
Дорогой в машине Лобов был шумен и разговорчив. Бартенев еще утром заметил, что директор в разговоре часто употреблял слово «вот». Вспомнилось заученное в школе правило: «Расстановка слов, нарушающая их обычный порядок, называется инверсией». Бартенев поморщился: слово «инверсия» было схоже с неприятным, страшным словом «диверсия». Его передернуло всего, вспомнились записи в сменном журнале: ведь за такие расстроенные печи могли бы судить, как за диверсию…
Жена Лобова действительно не ожидала ни гостей, ни мужа. Когда открылась дверь, Бартенев увидел в глубине комнаты полную женщину средних лет. Чуть согнувшись, она завязывала бант на голове маленькой девочки.
— Папа! — радостно крикнула девочка и кинулась к Лобову.
Бант развязался, и лента повисла на руках женщины. Увидев рядом с отцом незнакомого человека, девочка умолкла и потупилась. Лобов, повесив пальто, наклонился, поднял дочь на руки, потерся щекой о ее лоб и мягко опустил на пол. Не переставая улыбаться, он подошел к жене, взял ленту, накинул ей на шею и шутливо потянул к себе:
— Знакомься, Оля. Новый начальник доменного цеха.
Ольга Васильевна остановилась перед Бартеневым, и легкая краска смущения залила ее миловидное круглое лицо. Бартенев едва успел с ней поздороваться, как из дверей соседней комнаты выбежали два мальчика, очень похожие друг на друга.
— Это наши близнецы Коля и Боря, — объяснил Лобов, — отличаются опасным сходством: напроказит Коля, мать отшлепает Борю…
— Нет, Кольку сегодня в угол ставила, — поправил отца один из сыновей.
Лобов добродушно рассмеялся и спросил жену:
— А где Виктор?
Ольга Васильевна показала на дверь, увлекая детей в другую комнату. Бартенев не ожидал встретить у директора такое большое семейство и не скрывал удивления. Присутствие детей сближало взрослых и сглаживало неловкость, обычно возникающую при первом знакомстве.
Обед подходил к концу, когда в комнате появился пятнадцатилетний Виктор. У него были, как у матери, большие, застенчиво глядевшие глаза, но лобастой головой и всем обликом своим он походил на отца. Он и сел рядом с отцом и, чуть дотрагиваясь до его руки, спросил:
— Мы доиграем сегодня партию?
— Обязательно.
Ольга Васильевна разливала чай и, с улыбкой взглядывая на сына, заметила мужу:
— Обыграет он тебя. Целый час сидел над шахматной доской, изучал ходы.
Все было просто и ясно в этой семье и особенно располагало к Лобову. В нем теперь совсем не чувствовался тот внушительный директор за тяжелой дубовой дверью, которого так строго оберегала от посетителей секретарша. Серые глаза его искрились мальчишеским блеском, и сам он казался совсем помолодевшим. Девочка подбегала к нему, ласкалась, мешала, но он отстранял ее мягко, без раздражения. Чуть охмелев от выпитого вина, он наклонился к Бартеневу и доверительно сказал:
— Заработают вот доменные печи, я чувствую, заработают. Мы тогда круто поднимемся. Сейчас мартены на голодном пайке.
Бартеневу нравилась уверенность директора. Он вслушивался в слова Лобова, хотя многое из того, что говорил тот, было ему известно.
Рудногорский завод, как и лубянский, строился в первой пятилетке. В войну рудногорцы показали глубокую прозорливость в деле. Опытом дошли до многого, неизведанного в науке и практике металлургии. Они научились выплавлять броневую сталь в многотонных мартенах, прокатывать броневой лист на обычном блюминге. Каждое из этих дел нельзя было приписать кому-то одному. Все свершилось в буднях войны множеством людей — инженерами, мастерами, техниками, всеми теми, кто составлял заводской коллектив. Теперь, когда завод вернулся к прежней мирной технологии, обнаружилось то, чего не успели доделать перед войной.
Директор как-то непривычно заволновался и заговорил о прокатных цехах. Там больше чем наполовину ручной труд. Выхватит рабочий щипцами из калибра-раскаленную ленту металла, повернется задавать в следующий калибр, а огненная полоса, как змея, обовьется вокруг вальцовщика и шипит на него тысячеградусным жаром. В войну мирились с этим, хоть и случались несчастные случаи, а теперь несовершенные приемы прокатки казались нетерпимыми. А заводской транспорт? Одни времянки. На путях развернуться негде. Зимой в заносы и бураны все останавливается. В военные годы женщины и подростки расчищали пути за дополнительный паек. И теперь еще приходилось прибегать к этому.
Учитывая зрелость, проявленную рудногорцами в войну, правительство спустило повышенный план заводу: а он не тянул. Но директор, судя по всему, не сдавался, он готов был одолеть большее.
— Только не расслаблять мускулы, — говорил он, дымя папиросой. — Другие думают: кончилась война, можно передохнуть. Нет, завод не может сбиваться со строевого шага, а главное — не может стоять на месте.
Бартенев заметил, что для Лобова завод был таким же близким и домашним, как дети и жена. О каждом цехе он говорил с тем же мягким выражением на лице, с каким обращался к сидевшей с ним рядом Ольге Васильевне. По всему было видно: о заводе в этой семье говорили часто и подробно, как в других семьях говорят о новых покупках, деньгах, молоке.
Ольга Васильевна старалась и за беседой быть полезной мужу. Это чувствовалось в том, как она, переставляя на столе посуду, прислушивалась к разговору, спешила на выручку, когда муж не сразу находил подходящее слово и, запинаясь, повторял: «Ну вот, ну вот как его…» — и Ольга Васильевна роняла фразу, как мостик перекидывала.
— Замечаю, — говорил Лобов Бартеневу, — в доменном цехе не хватает вот этого, как его…
— Тонус понижен, — тихо отозвалась Ольга Васильевна.
— Вот именно, именно, — оживился он. — Плана нет, заработка нет.
Бартенев представил то, что видел днем в цехе, и заметил:
— По-моему, там интерес к технике понижен.
Лобов, как и утром в кабинете, с любопытством посмотрел в лицо Бартенева.
— Техника, конечно, не маловажный стимул, но дух наступления зависит и от командира. Когда дух наступательный, тогда и обороты другие. — Недовольно хмуря лохматые брови, директор заговорил о Лешеве, бывшем начальнике цеха:
— Бывает в шахматной игре: стараешься поставить под удар пешку, чтоб уберечь ферзя. Начальник цеха тоже вот фигура главная. Берегли его, как ведущего инженера, заместителей снимали. Но пришлось отказаться. С таким ферзем мы проигрывали план. Для него существовал один стимул — личное благополучие, личное спокойствие.
Бартенев слушал молча, ему не хотелось перебивать директора. Ольга Васильевна незаметно кивнула мужу. Ее взгляд говорил: «Не слишком ли много о заводе?» Ей показалось, что гость заскучал.
Лобов понял жену и переменил разговор. Он вспомнил давнего однокурсника по институту, работающего в Лубянске, и заговорил о нем.
Ольга Васильевна, участливо взглядывая на гостя, спросила: