На следующий день я показал Дельсемму террасу. За 3 часа мы с ним дважды наблюдали инверсию течения в фиорде. Оба раза она начиналась с замедления движения лавы метрах в десяти от раскаленной пещеры; спустя несколько минут зарождалось новое течение, но уже в противоположном направлении. Создавалось впечатление, что лава снизу приходит в бурлящую зону и смещается к центру озера. Перешеек опрокинулся, осев на один-два метра, и стал практически недоступен.
В следующие дни в огненный колодец спускались и другие ученые — кто из любопытства, кто для работы. Среди них был и Ги Боннэ, выделявшийся как ростом, так и потрясающей работоспособностью. Любая самая плохая погода не могла удержать его утром в постели, хотя спать он ложился позже всех. Рот Боннэ раскрывал только для того, чтобы выпустить короткую очередь слов. Колоритная личность!
Проведя магнитную съемку снаружи и внутри вулкана, он заключил, что под островком не было обширных полостей, заполненных жидкой лавой, как считали некоторые, и что питающий канал вулкана на оси колодца должен быть узким. Это являлось веским аргументом в пользу гипотезы, согласно которой глубина озера невелика, самое большее несколько десятков метров, а само оно растекается по дну кратера, выходя из узкого канала, и не представляет собой верхней части столба магмы такой же ширины.
Злоключения вулканолога
Благодушный кратер
В целом экспедиция 1959 года была успешной, но из-за отсутствия координации не все результаты имели равное значение. По сути, это было лишь начало. Вот почему я сразу же задумал создать группу для осуществления новой комплексной программы исследований, рассчитанной на несколько лет. К сожалению, политические события в Конго надолго отлучили меня от Ньирагонго. Только по прошествии полдюжины лет появилась надежда вновь встретиться с ним…
Вместе с Г и Боннэ, его ассистентом и одним молодым немецким сейсмологом я вернулся туда 13 февраля 1966 года. Боннэ успел побывать на Ньирагонго за 2 месяца до этого и предупредил, что за 6 лет кратер существенно изменился. К моему изумлению, дно теперь прекрасно просматривалось с гребня: озеро поднялось на десятки метров над уровнем 1948 года.
Спуск на первую террасу затянулся, так как у одного из дебютантов закружилась голова. Пришлось сделать общую связку и почти нести его на руках. На маршрут, который обычно занимал у меня от 15 до 20 минут, ушло более 5 часов…
Ни второй, ни третьей, ни четвертой платформ больше не было. Лава залила все и растекалась теперь по всей окружности центрального колодца, то есть примерно на 600 метров! Плавучий остров стал меньше и находился теперь в центре лавового круга. Активность озера тем не менее снизилась. Серая лава на поверхности была уже не пластичной кожей, а затвердевшей коркой. Зато активность магмы наблюдалась на шести небольших конусах, расположенных полукругом в западной половине дна, то есть над бывшей нижней ступенькой острова. Кроме того, пламя вырывалось из двух широких отверстий, одно из которых находилось прямо над исчезнувшим Большим ревуном.
Первую половину ночи мы наблюдали за озером. Взрывы выкидывали бомбы примерно на 60 метров вверх, а из трещин в панцире время от времени струились потоки. Я склонен был думать, что подъем уровня озера метров на шестьдесят был вызван именно ими, а не движением вверх столба магмы; об этом говорила и структура стенки.
Активность вулкана была более шумной и взрывной, чем когда-либо ранее. Возможно, потому, что газы, накапливаясь под твердой коркой, могли выйти под сильным давлением. Ведь по сравнению с 1959 годом площадь озера увеличилась раз в двадцать.
Условия для изучения газов были идеальные, но с собой мы не взяли аппаратуры, а та, что мы оставили хорошо смазанной и тщательно упакованной в тайнике на большой осыпи, оказалась безнадежно испорченной. За 7 лет едкие газы сделали свое дело.
Едва вернувшись в Париж, я принялся за организацию очередной экспедиции. Правда, мы давно уже лишились источника финансирования, позволившего провести экспедиции 1958–1959 годов. Бельгийское министерство народного образования отказало нам в кредитах сразу после провозглашения независимости Конго: «Поскольку у Бельгии нет больше вулканов, она не заинтересована в подобного рода исследованиях». Хотел бы я знать, какие принадлежащие Бельгии звезды дают работу бельгийским астрономам…
У себя на родине я все еще не имел официальной поддержки. По этой причине речь могла идти лишь о группе из трех человек и об исследовании исключительно эруптивных газов.
В мае 1967 года мы оказались на Ньямлагире, где интересовавшее нас извержение завершилось точно в день нашего прибытия! Чтобы как-то подсластить горечь разочарования, мы решили взглянуть на Ньирагонго.
Особых перемен не наблюдалось, если не считать, что уровень озера заметно поднялся: от его поверхности до верхней террасы было, казалось, не более 100 метров. Плавучий остров стал меньше и по площади, и в высоту. Судя по всему, магма не переваривала невидимую часть этого каменного айсберга.
Короче, шансы наши были неплохи, поскольку единственное серьезное препятствие — вторая стенка стала значительно ниже и процесс понижения продолжался. Но, увы, начавшиеся в стране волнения вновь заставили нас на время позабыть о Ньирагонго…
Финансовые грезы
Минули годы. Вулкан не уснул. Скорее наоборот. Я узнал от своих корреспондентов, живших поблизости от Ньирагонго, что с середины 1971.года озеро освободилось
от застывшей корки, а остров целиком исчез под лавой. За следующие полгода уровень повысился еще метров на пятнадцать. При таких темпах оно должно было через несколько месяцев достичь верхней платформы.
Таким образом, подъем озера шел уже лет двенадцать, и это явление уже само по себе заслуживало внимания. С другой стороны, расплав занимал теперь всю площадь центрального колодца, то есть от 200 до 300 тысяч квадратных метров вместо двенадцати в момент нашей последней экспедиции. И каждый метр излучал 60 тысяч килокалорий…
В январе 1972 года я ненадолго слетал в Киншасу, чтобы на месте решить вопросы, связанные с организацией экспедиции, которую мы наметили на август того же года. Ньирагонго вел себя все более активно. Озеро уже было в считанных метрах от большой платформы, и я опасался, что еще до нашего приезда случится извержение. Дело в том, что крайне неоднородная по своему составу верхняя стенка вряд ли сдержала бы напор лавы. Лопни она с восточной или южной стороны, и потоки ринулись бы на густонаселенные районы со скоростью 50–60 километров в час. Легко было представить себе масштаб подобной катастрофы…
Мы продолжали следить за вулканом. Нам очень помог телефон, по которому, как известно, связаться с Киншасой проще, чем с пригородом Парижа. Ума не приложу, как это Марко Поло и Христофор Колумб могли обходиться без телефона?!
В ночь с 7 на 8 апреля 1972 года озеро выплеснулось на верхнюю платформу. Лава двигалась с такой скоростью, что перескакивала через широкие трещины. На террасе остался ее застывший слой толщиной сантиметров в шестьдесят. Потоки почти моментально схлынули, оставив по себе память в виде висевших по всему периметру центрального колодца «сосулек». Кстати, сам колодец стал двухэтажным. Сопровождавшие его образование обвалы наделали столько шума, что в радиусе 50 километров люди решили, что началось извержение.
Затем активность несколько поутихла, но могла возобновиться в любой момент. Следовало решительно ускорить подготовку. В июне 1972 года я вновь на неделю съездил в Заир и пару дней провел в кратере Ньирагонго, где убедился, что эруптивные жерла довольно многочисленны и подходы к ним относительно несложны, так что экспедиция была вполне осуществима.
С финансированием дело, как всегда, шло туго. По этой причине я с восторгом принял предложение одного американца по имени Билл. Оно заключалось, во-первых, в том, чтобы взять с собой группу молодых американцев из обеспеченных семей, которых созданная Биллом фирма устраивала — далеко не бескорыстно — в «модные» научные экспедиции. Во-вторых, надлежало помочь Национальному географическому обществу США в съемках фильма о Ньирагонго для телекомпании Си-би-эс. Здесь нам денег никаких не обещалось, но можно было надеяться, что успех фильма принесет в будущем какие-то дивиденды, которыми можно будет покрыть расходы. Скажу сразу: надежды эти не оправдались. Похвал (и устных, и письменных) было предостаточно, но никаких денег от американцев мы так и не увидели.
Зато нам здорово повезло с самолетом. В самый последний момент заирская авиакомпания предоставила нам бесплатный проезд в оба конца и даже специально оборудовала салон первого класса своего самолета на рейсе Брюссель — Киншаса так, чтобы поместить всю нашу группу из 12 человек. Взамен нам пришлось подписать рекламный договор, но тут уж ничего не поделаешь…
В Киншасе мы неделю дожидались обещанного транспорта, чтобы добраться до Гомы. Денег на гостиницу для всей команды у меня, естественно, не было, но французское посольство любезно предоставило в наше распоряжение свой офис.
Билла с его компанией мы нашли в самом дорогом отеле города. Мало того, что их оказалось человек тридцать, они еще походили куда больше на туристов, нежели на молодых людей, жаждущих разделить тяготы жизни настоящих исследователей. Среди них было несколько старичков и старушек, чье присутствие так и осталось для меня загадкой. Такой сюрприз вряд ли мог укрепить мою дружбу с Биллом. Дальше — больше. Билл попросил меня прочесть ряд лекций своим подопечным, желательно с показом фильмов. Бедняжки, видите ли, скучали, слоняясь между бассейном, баром и сувенирными лавками своей шикарной гостиницы. Мы были загружены по горло, а этим бездельникам нечем было заняться! Скажите, вам было бы скучно, окажись вы впервые в Центральной Африке, на берегах одной из красивейших в мире рек, в стране со сказочно богатой природой? Никогда не пойму таких людей…
Наконец 2 августа 200 носильщиков, 25 европейцев и чуть больше американцев выступили из Кибати, лежащего в полутора километрах ниже гребня Ньирагонго. Двести пятьдесят человек, из коих 50 намеревались спуститься в кратер… Бред какой-то! Но пенять я мог лишь на самого себя. Нечего было затевать такую дорогостоящую экспедицию и, чтобы свести концы с концами, связываться с организацией, выдававшей себя за «Общество по распространению научных знаний», а на самом деле оказавшейся чем-то вроде бюро путешествий.
Пятьдесят девять человек на платформе
Маршрут спуска был тот же, что и в 1948 году. Хотя он был пройден бессчетное число раз, неустойчивых камней на нем хватало. Да и опасность возросла пропорционально количеству новичков, имевших о риске самое смутное представление. Потому-то меня так радовало и успокаивало присутствие опытных альпинистов: супругов Воше, Пьера Бише с двумя сыновьями, Даниэля Кавийона и других.
За два дня мы оборудовали спуск веревочными поручнями и поставили жесткую лестницу на вертикальном участке, перетащили на платформу палатки, матрасы, спальные мешки и минимум припасов. Надо было поскорее перебраться на платформу, так как на вершине стало очень уж тесно, да и погода нас не баловала: сильный ветер, холод, пронизывающая сырость…
В довершение всего международное взаимопонимание было не идеальным. Забыл сказать, что кроме 17 членов нашей группы и 26 туристов, трех американских киношников и трех наших местных друзей на гребне находились также химик и два геолога из Англии, финский минералог, бельгийский химик, три репортера французского телевидения и фотограф Кристиан Вьюжар, игравший когда-то со мной в регби (собратьям-регбистам я ни в чем не могу отказать)… Всего 59 человек.
Отношения с туристами становились все более натянутыми. Их раздражало, что день за днем приходилось топтаться на узеньком выступе; между тем сами они были не способны сделать что-либо самостоятельно и побороть в себе апатию, характерную для людей, заплативших хорошие деньги за вояж «с полным обслуживанием». Даже огненное озеро им успело надоесть!
Озеро лежало метрах в пятидесяти от борта колодца. Жидкое вещество было замкнуто в двух «прудах» площадью 5 тысяч квадратных метров на юге и 30 тысяч — на севере. На разделявшей их площадке из недавно затвердевшей лавы виднелось с полдюжины «ревунов». Подобраться к ним было довольно просто. Нужно было только запастись противогазами, чтобы не мешал ядовитый дым из колодца.
Восемнадцать человек против одного вулкана
Разливы
Впервую ночь на террасе было всего несколько человек. Супруги Воше и я наблюдали за огненным колодцем. В северном озере неистовствовала буря, а южное скрывали от нас густые клубы дыма. Пробродив так пару часов, мы вдруг заметили, что северное озеро начало быстро подниматься. Оно растянулось на триста с лишним метров широким полумесяцем, считанные метры отделяли его от базальтового перешейка в центре кратера. Как ни странно, на меня эти колебания уровня производили куда большее впечатление, чем вакханалия газов и лавы: в этом движении угадывалась невиданная мощь.
В несколько приемов, то отступая, то вновь приливая, лава стала вровень с дном кратера… Секунду поколебавшись, она перевалила через бортик и разлилась широким потоком. Трехсотметровый фронт бесшумно покатился по кажущейся сверху горизонтальной поверхности, жадно пожирая пространство.
Мы припустили во все лопатки… Пробежав 200 шагов до стенки высотой в два человеческих роста, мы мигом вскарабкались по ней и очутились на террасе. Запыхавшись, остановились и только тут с некоторым стыдом посмотрели друг на друга. Немножко поразмыслив, легко было сообразить, что лаве потребовался бы не один час для заполнения колодца. Но рефлекс паники сработал быстрее разума.
О лучшем боевом крещении Иветт и Мишель Воше не могли и мечтать! Широкими шагами мы вернулись к борту колодца.
Не успевшая схлынуть в озеро лава уже застывала. Разрывы пленки испещряли ее длинными красными линиями. Предыдущей ночью, находясь еще наверху, я был заинтригован сильным увеличением яркости зарева. Быстро обувшись, я подбежал к кратеру, но ничего необычного не разглядел, не считая нескольких красных трещин на обширном темном пространстве между двумя кипящими прудами. Я решил тогда, что это трескается похожий на ледник блок лавы, разделяющий озеро, и подумал: «Придется ходить по нему со всей осторожностью». Теперь же все стало на свои места.
Мы остались сидеть на краю колодца, упиваясь зрелищем разлива и восстанавливая силы. После трех дней работы на склонах главной стенки и «спринтерского забега» на высоте 3000 метров можно было и почувствовать усталость… Внезапно явление повторилось вновь от начала до конца. Северное озеро вышло из берегов, и поток хлынул на лавовое поле. От него отсоединялись языки, огибая редкие башенки, образуя водопады на уступах, заполняя углубления… Один язык дополз до самого мощного эруптивного жерла, откуда голубоватое пламя било метров на тридцать. Лава низвергалась в зияющую пасть. В следующее мгновение мириады огненных капелек смешались с почти прозрачным пламенем. Этот поединок захватывал дух. По мере того как лава вливалась в дыру, количество жидких частиц в газовых выбросах увеличивалось. Вскоре раздался великанский кашель, указывавший на уязвимость ревуна. «Прокашлявшись», он выплюнул огромную массу красной слизи. В какой-то момент газы даже приостановили лаву, приподняв ее над входом в жерло. Но она неумолимо брала верх.
Выбросы и рев становились все слабее. Жерло мало-помалу начало захлебываться, издавая глубокое урчание и все реже выбрасывая вязкую массу. Наконец фантастические пунцовые осьминоги исполнили над ним пляску смерти…
Лава залила всю площадь дна. Воцарилась тишина. Только сейчас до меня дошло, что основной шум в кратере производили газовые жерла, издававшие пронзительные вопли, заставлявшие нас вздрагивать. Теперь лава прочно закупорила их, слышались лишь глухой рокот и тяжкий плеск.
Над малой южной «цистерной» рассеялся дым, и мы увидели, что из нее тоже вышла лава, смешиваясь с северными потоками… Внезапно раскаленная поверхность начала темнеть, приток лавы уменьшился, и северное озеро оказалось в нескольких метрах под берегом. В считанные мгновения всё, кроме обоих резервуаров, погасло. Черная пленка затягивала расплав. Вскоре вновь заработали газовые жерла. Кратер возвращался к своей обычной жизни. Все происшедшее не заняло и четверти часа…