Все это он говорил, проходя за твоей спиной к звонку для прислуги. Отупев от растерянности, ты пробормотал, что плохо спал и что сегодня можно не торопиться на работу. Появился Джон. С вежливостью отчаяния ты подтолкнул «Тайме» к гостю и поспешно ретировался, слыша, как сзади оживленно обсуждают меню на завтрак: апельсиновый сок, яичница с беконом, жареный картофель, яблочное желе…
Так получилось, что в этот вечер вы с Эрмой обедали где-то на другой стороне парка. Обычно она заходила к тебе помочь завязать галстук — это один из тысяч ее жестов, на которые ты не рассчитываешь. Она напевала какую-то песенку, стоя прямо перед тобой, аккуратно поправляя концы галстука.
— Послушаем сегодня Карузо, — сказала она, — если они не уснут за кофе.
— Да. — Ты повернулся и взял пиджак. — Майор пойдет с нами?
Она присела на подлокотник твоего кресла и посмотрела на тебя оценивающе, причем в ее глазах проскользнул огонек, не насмешливый, а просто огонек нервной жизни, без какого-либо человеческого значения. Затем она улыбнулась:
— Тим помешал тебе завтракать?
— Нет! Только не Тим! Не говори мне, что этого носорога зовут Тим!
— Тимоти! — объявила она. — Извини, что он внезапно нагрянул на тебя этакой горой — мне следовало предупредить тебя.
Стоя перед зеркалом и повернувшись к ней спиной, ты поправил на себе костюм.
— И он… то есть… мы его усыновляем? — поинтересовался ты.
Она помолчала, а потом сказала:
— Иногда ты меня пугаешь, Билл. Ты слишком все чувствуешь, слишком — для мужчины. Сколько мы с тобой женаты, полтора года? Да, восемнадцать месяцев.
У нас в доме перебывала сотня гостей, некоторые при очень странных обстоятельствах, как тот венгр прошлой зимой, и ты ни разу и ухом не повел. Но Тима ты сразу почуял — ты слишком умен.
Ты закончил одеваться и остановился, глядя на нее сверху вниз и засунув руки в карманы.
— Вчера он спал с тобой, — сказал ты.
— Да, — ответила она.
— И мне полагалось завтракать с ним, обсуждая вчерашние цены на акции? Господи, Эрма, мы же с тобой не гусеницы! Думаю, я понимаю, какую сделку мы с тобой заключили. Я не намерен читать тебе нравоучение по поводу целомудрия и верности. Имей в виду, это приготовленная речь, я обдумал ее днем на работе. Это показывает, как мы с тобой близки. Прошлой ночью я почти не спал, весь извертелся. Я не считаю, что меня слишком мучают, но, когда сегодня утром на меня свалился этот носорог, я почувствовал себя как раздавленный червяк. Чего ты ожидаешь от меня? Может, мне уйти и пожить в клубе? Ты хочешь развода?
— Пойдем, — сказала Эрма, — а то опоздаем.
Это не привело ни к каким выводам, когда ты сидел рядом с ней на мягких сиденьях лимузина, направляющегося через Драйв, через город и дальше через парк.
Разумеется, сказала она, она не хочет разводиться. И зачем тебе переезжать в клуб или куда-то еще? Эти проблемы возникли исключительно из-за твоих внутренних ощущений, которые у нее совершенно отсутствуют, сказала она. Она забыла о твоем редком чутье, не сообразила, что ты сразу поймешь: присутствие майора за завтраком имеет более серьезное значение, чем появление других ночных гостей. Вообще-то она не очень рвется к такой назойливой близости с ним; ей пришлось на это пойти, потому что сейчас он так беден, что вынужден жить в жалкой меблированной комнатушке на Седьмой авеню. Он намекнул ей, что с удовольствием работал бы в «Карр корпорейшн», но это невозможно; он слишком туп, чтобы рассчитывать на ваше с Диком согласие.
И дальше продолжалось в этом же духе. Основной вопрос, предполагается ли, что ты будешь делить утренний номер «Тайме» с джентльменами, которые провели ночь в спальне твоей жены, остался без ответа. В уме ты всегда использовал множественное число, джентльмены, поскольку ты ясно видел, что майор был не кем иным, как одним из многочисленной рати любовников.
С годами Эрма стала значительно менее чуткой по отношению к твоей редкой восприимчивости…
При этом она знает тебя лучше, чем кто-либо другой, не считая Джейн. Она доподлинно знает, на что может с тобой рассчитывать, всегда знала; поразительно, какой Уверенной она была, когда Дик и все правление, за исключением Шварца, были готовы вышвырнуть тебя. Из-за этого все дело получило совершенно неожиданный поворот. Если бы не Эрма, Джексон извернулся бы, а ты оказался бы законченным негодяем.
Как Джексон заполучил этого остолопа из «Адамс нешнл» и как ему удалось обвести миссис Хэллоуэй, чтобы передать соглашение с людьми Бетлхема в газеты так, чтобы потом не разыгралась обычная политическая интрига, ты тогда не знал и не мог узнать. Ты не мог обвинять ни Дика, ни кого-либо другого, потому что это было целиком твоим делом. В Нью-Йорке копий этого соглашения не имелось, никто, кроме тебя, не имел доступа к документу, и было известно, что ты находишься в дружеских отношениях с Хэллоуэй. Ничего удивительного, что Дик усмехнулся тебе в то утро в лифте.
Ты решил, что должен рассказать об этом Эрме, сообщить ей обо всех фактах тщательно и подробно, и в тот день рано ушел домой, надеясь, что она уже вернулась, получив твое сообщение по телефону. Ларри появился у тебя в кабинете как раз в тот момент, когда ты собрался уходить.
— У нас на двадцатом этаже носятся какие-то сумасшедшие слухи, — сказал он. — Чушь какая-то. Джексон расхаживает с видом довольной гиены, которая обнаружила целое кладбище трупов. Это, конечно, не мое дело, но я хотел, чтобы ты знал, что мы за тебя…
Ты поблагодарил и не очень успешно успокоил его.
Смирившись с тем, что, возможно, навсегда уходишь из этого милого сердцу, роскошного кабинета с табличкой, на которой золотом указано твое имя.
Дома горничная сказала, что Эрма хочет немедленно тебя видеть.
Постучав в дверь и войдя внутрь, ты застал ее уютно устроившейся в красном кресле. Ослепительно белая в сумеречном свете, с зажатой в длинных пальцах сигаретой, от которой голубой спиралькой подымался дымок, она не шевельнулась при твоем появлении, только взглянула на тебя. У окна лицом к ней в другом кресле сидел Дик с чашкой чаю.
— Привет, — сказала Эрма. — Из того, что сказал мне Дик, я решила, что сейчас ты, вооруженный до зубов, уже в лодке на пути к Африке.
Дик что-то пробормотал, из чего ты разобрал только два слова «неожиданно» и «неприятно», и, обернувшись к тебе, спросил, как ты узнал, что он находится здесь.
— А я этого и не знал, — сказал ты. — В противном случае я бы подождал, пока ты уйдешь.
И ты повернулся.
— Нет, — сказала Эрма, — нечего убегать. Садись, выпей чаю и послушай занятную историю Дика. Я уже давно не слышала такой потрясающей истории.
Она метнула на него одну из своих острых усмешек, которые, когда были обращены к тебе, всегда вызывали желание ущипнуть ее.
— В конце концов, Билл здесь живет, это его дом.
— Ладно, мы уже все выяснили, я здесь не для того, чтобы доказывать ему то, что и так известно. Я уже сказал тебе, как обстоит дело, он отрицает это, просто отрицает, как упрямый осел, но здесь все совершенно ясно. Говорю тебе, он предатель и жулик и должен выйти из дела. Так что зачем еще толочь воду в ступе?
— Господи, какой ты у нас положительный и нравственный, — сказала Эрма.
— Как же, нравственный. Я его не упрекаю. Думаю, он просто ненормальный, иначе он заработал бы на этом миллионы. Я сказал, что не хотел этому верить, и не верил, пока это не стало слишком очевидно. Однако я пришел сюда не спорить на эту тему, а сказать тебе, что нужно делать. Мы могли бы с этим покончить на вчерашнем собрании, все были готовы к этому, но я решил, что будет приличнее сначала рассказать все тебе.
— Спасибо.
Эрма налила тебе чашку чаю и расколола кусочек сахара на две части, чтобы положить тебе полтора кусочка. Ты взял чай и, усевшись, испытал какое-то отстраненное восхищение нападками Дика. Приняв решение, он нанес удар с характерной для него энергией. Ты уже ничего не боялся; пусть все идет к чертям; что касается Джексона, который все это устроил, то он оказался слишком хитрым. Только через месяц ты смог бы накопать на него материал?
— Это очень печально, — сказала Эрма, — но необыкновенно пикантно и интересно. Итак, у Билла в личном сейфе хранится бумага о секретном соглашении по правительственному контракту, и он идет к твоему злейшему врагу и предлагает опубликовать его в газете, чтобы правительство отказалось от контракта, передав кому-то другому. Дик, ты же не можешь этому верить!
— Говорю тебе, доказательства…
— Ах, эти твои доказательства! Однажды кто-нибудь уверит вас, что утонуть полезно для головной боли, и вы все побежите и броситесь в океан. Силы небесные, неужели ты думаешь, что я выйду замуж за предателя?
Конечно, он мог напиться… или попытаться что-нибудь доказать. Правда, Билл? Ты этого добивался? Можешь не отвечать, я вижу это по твоему лицу. Дик, дорогой, в следующий раз, когда тебе захочется устроить трагедию и раскрыть зловещий заговор, подбирай себе более правдоподобного негодяя, а не тычь в бедного Уильяма.
— Я в него не тычу. Ты чертовски умна. — Дик с трудом отстранился. — Нет смысла спорить об этом. — Он с бешенством обернулся к тебе: — Ты собираешься подать заявление об отставке и выйти из правления?
— Нет, не собирается, — сказала Эрма.
— Тогда мы его вышвырнем.
— Не вышвырнете.
— Черта с два не вышвырнем. Он уйдет завтра же. А ты попробуй завтра поспорить об этом на правлении, посмотришь, что у тебя выйдет.
— И не собираюсь спорить, мне наплевать на ваше правление. Я ничего в этом не понимаю, но знаю, что мне принадлежит половина капитала компании, и в общих чертах понимаю, что это значит. Билл не собирается подавать прошение об отставке, а вы его не вышвырнете. А если он уйдет, я найду другие интересы в жизни, и посмотрим, умна я или нет.
Дик вскочил на ноги, с яростью глядя на нее, готовый взорваться. Ты зачарованно наблюдал за ним; если он действительно взорвется, Везувий может отдыхать.
— Мне очень жаль, Дик, — холодно сказала Эрма. — Вставлять кольцо тебе в нос не доставит мне удовольствие, а тебе будет очень больно.
Тем временем он был уже у двери и, распахнув ее, заорал на сестру:
— Дура проклятая! — и исчез.
Дверь осталась открытой, ты встал, затворил ее и остановился перед своей женой.
— Самое забавное, — заметил ты, — что вам абсолютно безразлична эта кость, которую вы грызете. Тем не менее я благодарен тебе, действительно благодарен, потому что все это подстроено и я могу это доказать.
— Не Диком?
— Нет, конечно! Этим прохвостом Джексоном. Теперь я его достану.
Ты рассчитывал, что она станет подробно расспрашивать тебя, но ее не интересовали детали. Уколов Дика, она потеряла интерес ко всей этой истории.
Дело Джексона оставило у тебя неприятный привкус; даже в момент триумфа ты испытывал отвращение, и, возможно, с этим ощущением тебе никогда бы не удалось покончить с ним. Помогла необходимость оправдать Эрму и себя. Когда наконец ты добился разоблачения, то не испытал чувства торжества. Тебя поздравляли и нахваливали со всех сторон; правление торжественно принесло свои извинения и благодарность. Дик был полностью разбит, его знамя было приспущено в честь капитуляции. Он послал Эрме целую машину орхидей с запиской: «Ты чертовски умна — так же, как и Билл». Он пригласил тебя на обед и настоял, чтобы ты рассказал ему всю историю с самого начала. С эпизода, который произошел десять лет назад в Кливленде; как ты заподозрил Джексона, как с помощью Шварца впервые обнаружил его связь с людьми из Питтсбурга, как, не имея доказательств, ты постепенно окружал его, пока он, теряя свое могущество, в конце концов обнаружил, что ловушка вот-вот захлопнется, и, с отчаяния достав копию Бетлхема через миссис Хэллоуэй, пытался убрать тебя с дороги и встать наравне с Фэреллом.
Дик задумчиво посмотрел на тебя:
— Значит, ты с самого начала знал, что он нас надувает.
— Я это чувствовал.
— Чертовски неуютная способность. Полагаю, то, что ты чувствуешь относительно моей скромной особы, в годовом отчете выглядело бы не лучшим образом.
— Через сутки у нас появился бы новый президент, — усмехнулся ты.
— Что напоминает мне о необходимости спросить тебя, — сказал Дик, — как тебе понравился бы пост заместителя президента? Вторым после старого Пауэлла, мы должны оставить его первым вице-президентом. Тебе, должно быть, до черта надоел этот девятнадцатый этаж. Мы можем доставить на место главного бухгалтера Лаусона.
Ты покачал головой:
— Если только ты хочешь повысить Лаусона.
— Да нет, я говорю о тебе.
— Ладно, я этого не хочу. Я и так достаточно близок к правлению.
Эта фраза вспомнилась тебе через год, когда как-то вечером ты лениво брел по улице. Да, ты был достаточно близок, слишком близок ко всем делам, тебя едва не задушили все эти чуждые вещи и люди. Джейн с ее мужем, четырехлетним сыном и новорожденным младенцем — чем был для тебя их дом? Почему ты вообще туда ходил? И почему ты ежедневно хоронил себя в этом офисе — все эти макаки, которые бегают вокруг и орут друг на друга из-за пустяков. Эти бессмысленные и бесконечные ряды цифр, восемь миллионов четыреста шестнадцать тысяч девятьсот двенадцать, в прошлом году это было семь миллионов шестьдесят три тысячи пятьсот восемьдесят четыре — чистое безумие. Они называли это деятельностью, строили мосты через реки, чтобы люди могли успешно обменивать скуку с одного конца на глупость — с другого. Хуже всего был твой собственный дом, скорее, дом твоей жены, где тебе ничего не принадлежало и где не было дружеских отношений. Холодная душа Эрмы проникала в каждую комнату и каждый уголок, и даже слуги, отлично вышколенные, были совершенно изолированы от вас и друг от друга.
Да, все это было невыносимо, и ты не видел выхода.
В тот день уехал Ларри, вышвырнул все за борт и отправился на запад. Почему ты не последовал за ним? Там было бы не хуже, чем здесь.
Ты перешел на Бродвей и брел, поглядывая на вывески театров, раздумывая, не пойти ли на какое-нибудь шоу, когда вдруг вспомнил, что тебя ожидают дома на танцы. Ты подозвал такси…
Это было через год или чуть больше, потому что наступила вторая осень после отъезда Ларри в Айдахо, когда ты переехал на Парк-авеню. Ты был женат уже пять лет!
— У меня никогда не было жилища, напоминающего нечто среднее между номером в гостинице и домом, — сказала Эрма. — Слово «квартира» звучит для меня удушающе. Если она нам не понравится, мы сможем без потерь продать ее.
— Думаю, мы как-нибудь сэкономим, — сухо заметил ты, — с девятнадцатью комнатами и восемью ваннами.
Расположение квартиры было идеальным, твои комнаты были размещены в дальней части дома наверху, и в ту ночь, когда впервые спал там, ты благодушно согласился с предложением Эрмы, что она сама будет приходить к тебе. В сущности, так оно и было на протяжении двух лет; теперь это было формально согласовано. Ты испытывал облегчение, что оказалось возможным установить такие условия.
Она истратила порядка полумиллиона на то, чтобы обставить дом, — это больше, чем твоя зарплата за десять лет.
Ты однажды подсчитал с ней эти расходы, но это было до того, как из Италии прибыли портьеры, а также до приобретения ею в Лондоне картин и разных безделушек. Господи, зачем? Она не собиралась устраивать из дома показное шоу, она находила это слишком обременительным для себя. Ты никогда не знал, кого застанешь дома, придя на обед — французского виконта с его косоглазой женой или красного профессора из большевиков. Стол всегда ломился от угощений. Затем в течение месяца ты обедал в клубе, предпочитая это уединение домашнему обеду, Эрма моталась черт знает где, неустанно охотясь за тем, чего никогда не сможет найти.
Ты тоже. Впрочем, ты ничего и не искал. Хотя однажды ты увидел нечто заставившее тебя остановиться посередине тротуара. После слишком обильного ужина в клубе ты вышел, быстро зашагал холодным зимним вечером по Пятьдесят пятой улице и неожиданно на афише «Карнеги-Холл» увидел имя, привлекшее твое внимание: Люси Крофтс. Афиша была огромной, и ее имя было напечатано громадными черными буквами. Ты подошел ближе и дважды перечитал ее — выдающаяся пианистка, европейский триумф, первый концерт в Америке…