— Уф! — проворчал полковник, однако вид у него сделался довольный.
— Возьмем, к примеру, девицу Мартин. Если она не свалилась в воду случайно, значит, либо она покончила с собой, либо ее убили. Никаких признаков насильственной смерти не обнаружено. Но никто не удосужился задаться вопросом, почему она покончила жизнь самоубийством. Какие у вас предположения?
— Никаких. Почему бы вам не расспросить ее сестру? Энни Мартин живет на Главной улице. — Полковник Бейли нахмурился. — Мисс Мартин все едва замечали. Очень предана церкви. Очень предана падре. Вот, пожалуй, и все, что я могу про нее сказать…
Г.М. ловким жестом извлек откуда-то черную сигару и раскурил ее. К тюлевой занавеске поплыло облако вонючего дыма.
— Ясно. Скажите, а вы сами получали анонимные письма?
— Получал, — угрюмо сказал полковник. — Только одно.
— Вас тоже обвиняют в какой-нибудь интрижке?
— Интрижке?! — возмутился полковник. — Ну уж нет! Хотя… Погодите, постойте-ка… В некотором роде… да. Аноним утверждает, будто моя жена долгие годы перед смертью была неверна мне.
— Это ведь неправда?
В глазах полковника Бейли появилось тоскливое выражение. Кожа на висках натянулась и стала похожа на очень тонкую бумагу.
— Юнис! — сказал он. — Юнис вырастила Джоан. Джоан — дочь моего брата. Сам я никогда не умел особенно ладить с детьми. — Полковник говорил с трудом, как будто к горлу у него подступил комок. — Юнис не щадила себя, загубила свое здоровье в Индии. Настаивала, что будет там со мной… Отказывалась уехать. Никогда не жаловалась. Никогда не мандражировала, когда у нас бывали перестрелки в горах. Неверна!.. Извините.
Он хотел сказать: «Извините, что делюсь с вами личными переживаниями».
Г.М. уставился в пол.
— Ничего, — прошептал он. — О чем еще говорилось в письме?
— Подробности я забыл. Западный фронт, 1917 год. Я тогда командовал бригадой — временно. Я совершил ошибку, и она стоила жизни многим солдатам.
— Спокойней, черт подери! Любой профессиональный военный совершает подобные ошибки.
— Да! — Полковник Бейли поднял большое увеличительное стекло и посмотрел на толпу крошечных солдатиков. — Власть опьяняет! По крайней мере, я так считаю. Но аноним высмеивает все, что мне дорого… Разумеется, тогда дело получило огласку; в семнадцатом году о нем писали все газеты. В осторожных выражениях, разумеется, хотя между строк все было видно. Главное — как аноним вообще узнал об этом в такой мелкой деревушке, как наша? Я даже Юнис не рассказывал всех подробностей!
— Не знаю, — покачал головой Г.М. — Некоторые из наших соседей… кое-кто… способен узнать гораздо больше, чем нам кажется. Вы сохранили письмо?
— Да. Сохранил на память — любопытный сувенир. Хотите взглянуть?
Г.М. кивнул. Вдоль правой стены, оклеенной отвратительными обоями в синие и розовые незабудки, тянулись невысокие книжные стеллажи. Сверху на них стояли в ряд картонные папки, содержавшие обширную и бесконечную переписку полковника с военным министерством, а также несколько папок с грифом «Личное». Из одной такой папки полковник Бейли извлек сложенный пополам лист бумаги и вернулся к Г.М., стоявшему рядом с макетом.
— Знаете, — продолжал полковник, передавая письмо своему собеседнику, — за исключением его крайней бессердечности, я почти понимаю ход мысли (как вы это называете) негодяя, который строчит такие вот пасквили.
— Вот как?
— Я серьезно! В мире полным-полно людей, исполненных черной желчи. Некоторые избавляются от нее, изливая гнев на военное министерство, как я. Другие… что ж, результат в ваших руках.
Сэр Генри Мерривейл, успевший отложить сигару и бокал и рассматривавший письмо в лупу, быстро поднял голову.
— Полковник, — небрежно заявил он, — я считаю ваши слова самыми важными из всего сказанного до сих пор.
— Помилуйте! Все очень просто, как нос у вас на лице!
— Хм, да, — проворчал Г.М., морща нос, о котором зашла речь. — Возможно. Но не в том смысле, о котором вы думаете.
Наш старый приятель старший инспектор Мастерс, будь он здесь, немедленно расшифровал бы тарабарщину Г.М. Полковник же Бейли, слышавший речи Г.М. в первый (но не в последний) раз, только сощурил глаза.
— Хотите сказать, вы обнаружили в моем письме ключ к разгадке?
— Нет. Я обнаружил в нем только то, что и надеялся найти: восклицательный знак на том месте, где должна быть запятая. Пожалуйста, сохраните ваше письмо в надежном месте. Возможно, оно окажет нам большую помощь.
— Но что насчет разгадки? Где она?
Г.М., сменивший письмо и лупу на сигару и виски, проигнорировал вопрос.
— Полковник, — сказал он, — я сейчас сообщу вам три вещи, которых не знает никто, кроме меня. Я изложу их кратко и доступно. Во-первых, я где-то уже видел вашу миссис Стеллу Лейси.
— Миссис Лейси? Ну и что такого? Вы вполне могли где-то видеть ее. Какая разница?
— Возможно, это тоже не имеет никакого значения. Дело в том, что она смутно связана у меня с чем-то изящным, благородным и возвышенным. С тем, — Г.М. скромно откашлялся перед тем, как залпом допить виски, — с чем всегда связывают меня.
— Да… мм… да.
— Только, ради всего святого, не думайте, будто у меня поехала крыша! — прорычал Г.М. так внезапно, что женщины под окном вздрогнули. — Те, кто считает меня выжившим из ума старикашкой, ошибаются!
— Извините, — сказал полковник Бейли, взирая на своего гостя с полным пониманием. — А что во-вторых?
— Вашей племяннице угрожает серьезная опасность. По крайней мере, она сама так считает.
— Кто, Джоан? Ерунда!
— Можете мне поверить, сынок. Кстати, где Джоан сейчас?
Полковник откровенно ответил, что не знает. За ужином ему смутно померещилось, будто что-то не в порядке, но он был так поглощен разъяснением тактики ведения военных действий, что так и не понял, кого (или чего) именно недостает за столом.
— Вы, — продолжал Г.М., — не видели ее лица и не слышали ее слов, когда она вбежала в книжную лавку Рейфа Данверса и попросила дать ей какую-нибудь книгу, в которой подробно изложена история Насмешливой Вдовы. Сынок, с ней все ясно: по какой-то причине она считает Вдову реально существующим лицом. И еще вы не видели, как она все время вроде как ненароком дотрагивалась до своей сумочки всякий раз, когда речь заходила о неприятных для нее вещах. Ставлю десять против одного, сегодня она получила анонимное письмо — так же, как и викарий… Кстати, о викарии, — заторопился Г.М., жестом останавливая готового возразить полковника, — вот вам и «в-третьих». Совсем недавно мы с вами обсуждали, как помешать ему прочесть письмо во время проповеди…
Полковник Бейли напрягся:
— Вот именно! Совсем забыл! Надо звонить епископу — чем скорее, тем лучше.
— Видите ли, в чем дело, полковник… Лучше бы вам к нему не обращаться.
— Вы против того, чтобы я звонил епископу?!
— Да. Видите ли, у меня несколько… особый склад ума. Я был с вами не до конца откровенен и нарочно перевел разговор на другую тему. Но в целом я играю честно, так что помогите мне!
— Ясно. Так что вы от меня хотите?
— Пусть читает проповедь. И пусть огласит письмо.
Наступила пауза. Полковник оцепенел.
— Погодите! — взревел Г.М. — Умоляю вас: не смотрите на меня, как на пьяного подчиненного! Когда вы услышите, почему я прошу не мешать викарию, вы согласитесь со мной.
Полковник Бейли был озадачен. Однако доверие, которое он испытывал к Г.М., победило.
— Изложите ваши доводы, — спокойно потребовал он.
— Сейчас. Когда закончились собачьи бега и я отнес мой старый добрый чемодан в отель под названием «Лорд Родни», я пошел в дом викария. И оказалось, что…
Тут Г.М. склонился над столом с макетом и отодвинул тюлевую занавеску, собираясь выбросить из окна окурок сигары.
Хотя он, возможно, смотрел прямо вниз, на их лица, не это вынудило Марион Тайлер и Стеллу Лейси отступить. Они просто сочли, что услышали достаточно. Обе с достоинством пересекли лужайку и затрусили по гравиевой дорожке, затем побежали и бежали до тех пор, пока не оказались совсем далеко.
— Стелла, — задыхаясь, спросила Марион, когда обе остановились, — что за слухи о Джоан Бейли и… Джеймсе?
Ее спутница мелодично рассмеялась:
— Дорогая моя, какая нелепость!
— Я знаю. Джоан не смотрит ни на одного мужчину, кроме Гордона. Но как ужасно, что он намерен говорить во всеуслышание, в церкви… — Марион замолчала.
— Милый сэр Генри! — задумчиво прошептала Стелла. — Должно быть, мы с ним действительно где-то встречались, как он и говорил. Наверное, на каком-нибудь приеме… Может, в Букингемском дворце…
Марион метнула на Стеллу подозрительный взгляд. Однако мисс Тайлер была слишком занята своими мыслями; как она ни боролась с собой, глаза ее наполнились слезами.
— Естественно, — заметила Марион дрожащим голосом, — никакой проповеди не будет. Об этом позаботится епископ Гластонторский. Ах, только не уверяйте меня, будто ваш сэр Генри убедит полковника Бейли никуда не звонить! Когда полковник закусывает удила, он самый упрямый человек из всех, кого я знаю!
— Из-за чего вы так расстроились? — удивилась Стелла. — Разве что… Марион! — Ее улыбка осталась в тени. — Уж не влюблены ли вы в мистера Хантера?
— К-как ужасно глупо! — возразила Марион, пытаясь улыбнуться. — Мы с ним добрые друзья, только и всего. Просто добрые друзья!
— Ах, господи, — вздохнула Стелла, — хотелось бы и мне…
— Чего?
— Быть добрым другом… с каким-нибудь мужчиной. Только у меня никогда ничего не выходит.
— Он хочет прочесть анонимное письмо! — едва слышно повторяла Марион. — Произнести проповедь о… — Она осеклась. — Стелла, вы идете со мной к викарию?
— Нет, дорогая. Сейчас действительно поздновато.
— Что ж, — воскликнула Марион, и глаза у нее заблестели, — боюсь, вы будете разочарованы. Завтра никакой сенсации не произойдет. Джеймс прочтет обычную проповедь, как собирался: по-моему, о милосердии святого Павла. Обещаю вам, Стелла! Обещаю! — закончила она с пафосом.
Глава 7
— Тема сегодняшней проповеди взята из Евангелия от Матфея, глава двадцать третья, стихи двадцать семь и двадцать восемь. — Священник возвысил голос. — «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры!..»
День выдался погожий и ясный. Солнечные лучи, проникавшие в церковь через огромное восточное окно, преломлялись разноцветьем алого, синего и желтого, но бледнели, достигая каменного пола и серых каменных колонн, насчитывавших пятьсот лет поклонения. С западной стороны и в алтаре, по обе стороны которого стояли хористы в белом, свечи горели почти так же тускло, как медные лампады, свисавшие на цепях с низких стропил.
— «…что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты…»
Сквайр Том Уайат встревоженно выпрямился; он сидел на древней резной фамильной скамье рядом с третьей женой и сынишкой. Что-то не так.
До того времени служба шла мерно и легко, как звучали удары колокола на колокольне Святого Иуды. Прихожане зашушукались; казалось, в домашних, любимых стенах церкви что-то изменилось. С того момента, как викарий взошел на кафедру.
— «Так и вы… — сильный, звучный голос сделал почти незаметную паузу, и преподобный Джеймс Кэдмен Хантер оглядел паству, — по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония».
Всем показалось, будто огромная Библия накренилась, когда викарий захлопнул ее. Руки, спрятанные под широкими рукавами белого стихаря, так дрожали, что преподобному Джеймсу пришлось опереться о кафедру. Он снова окинул взглядом прихожан, о чем-то размышляя.
На многих лицах, обращенных к нему, застыло недоверчивое и изумленное выражение. Марион Тайлер, раскрыв рот, в ужасе смотрела на викария. Она уже заметила, что Джоан Бейли и полковника Бейли в церкви нет. Мистер Тео Булл, мясник, сердито хмурился, словно недоумевая, что происходит.
В мертвой тишине преподобный Джеймс заговорил. Его обычно румяное лицо побледнело; от светлых волос как будто исходило сияние.
— Сегодня, — негромко начал он, — я хочу обратиться к вам неофициально. Я хочу разрушить стену, выросшую между нами, как будто ее никогда и не было.
Возможно, именно спокойствие его тона вызвало вздохи облегчения среди прихожан. Кто-то уронил молитвенник.
— Я нахожусь здесь, среди вас, — продолжал викарий, — с мая нынешнего года. Я стремился быть всем вам другом. Я пытался (видит Бог!) но мере своих скудных сил выполнять свои обязанности. Некоторые из вас… — голубые глаза прошлись по рядам, желваки на скулах напряглись, — не поймут того, что я намерен сказать. Но многие поймут меня — к сожалению, даже слишком хорошо. Мои слова предназначены тем, кто понимает…
Снова он возвысил свой сильный голос:
— Вы были лжецами и лицемерами, как написано в Священном Писании; и я говорю вам это в лицо?
По церкви пробежал шум, как будто прошелестел ветер. Затем все стихло.
На последней, задней скамье, скрестив руки на груди, сидел Гордон Уэст. Он один из всех присутствующих ни разу не шевельнулся; с самого начала он не спускал взгляда с викария. Лицо Тео Булла сделалось багровым, как свекла; многие бросали на священника злобные взгляды. Преподобный Джеймс Кэдмен Хантер выдержал долгую паузу, прежде чем в церкви снова воцарилась тишина.
— Я говорю, что вы были лжецами и лицемерами, и вы это знаете, — продолжал он. — Позвольте мне быть с вами до конца откровенным. Я не утверждаю, что вы лгали и лицемерили намеренно или что вы в глубине души действительно являетесь лжецами и лицемерами. Но вы молчали, когда должны были кричать! Вы боялись, что раскроются ваши мелкие, возможно, совершенно незначительные тайны… С самого июля, о чем до вчерашнего дня я и понятия не имел, жителей нашей деревни забрасывают анонимными письмами. Как представитель церкви, я могу быть лишь вашим духовным наставником. Почему вы сразу не пришли ко мне? Почему ни один из вас не признался в том, что стал мишенью злобной клеветы? Даже если я вам не нравлюсь, а, насколько мне известно, причина неприязни кроется в страхе…
Впервые преподобный Джеймс замялся.
Слезы струились по лицу Марион Тайлер. В тени, за колонной, стояла Стелла Лейси; пепельные волосы едва выглядывали из-под крошечной модной шляпки. Стелла Лейси рассеянно и как-то криво улыбалась — наверное, в тот миг она была похожа на Лилит.
— Но если и так, — звучно продолжал викарий, — я не причинил вам вреда. Жаль, что вы не доверились мне. К сегодняшнему дню клевета была бы разоблачена; аноним был бы схвачен и больше не вонзал бы свои ядовитые клыки в наши тела и души. Я не причиню боли тем, кто потерял близких…
В глаза ему бросилось бледное лицо Энни Мартин, на котором застыло такое странное выражение, что преподобному Джеймсу следовало бы удостоить ее более пристальным взглядом. Жаль, что он этого не сделал.
— …лишний раз напомнив им о том, что в наши ряды проникла смерть — какая бы причина ее ни вызвала. Но аноним должен быть и будет найден. Вы, разумеется, не хотите, чтобы так продолжалось и дальше. Вы не хотите, чтобы вас унижали и травили. Уверяю вас, я могу найти автора писем — при одном условии. Если мое условие не выполнят, значит, всему конец. Я не прошу вас о помощи; оказать ее — ваша обязанность, ваш долг.
Сзади сидел еще один житель Стоук-Друида, которого прежде ни разу не видели в церкви. Маленький, тощий и смуглый сапожник-атеист Фред Корда глумливо ухмылялся и ерзал на лавке, как будто ему был мал воскресный костюм. Похоже, все происходящее радовало его.
Фред Корди ненавидел всех, точнее, почти всех. Лишь троих обитателей Стоук-Друида он на самом деле любил: Гордон Уэст и полковник Бейли давали ему деньги, не задавая лишних вопросов, а Сквайр Уайат, хоть и был мировым судьей, сквозь пальцы смотрел на браконьерство сапожника.
Маленький сапожник, с жесткими, торчащими во все стороны, как у домового, волосами, наклонился вперед и прошептал Уэсту: