В середине мая, когда весна несколько дней медлит на шатком мостке, готовясь шагнуть в зрелое лето, Декстер пришел как-то вечером к Айрин. Через неделю объявят об их помолвке, и все примут эту новость как должное. А сегодня вечером они будут сидеть рядом в гостиной Университетского клуба и смотреть на танцующих. Ему было с ней надежно, покойно — она была в городе всеобщей любимицей, все в один голос восхищались ее достоинствами.
Он поднялся на крыльцо особняка Ширеров и вошел в переднюю.
— Айрин! — позвал он.
Из гостиной вышла миссис Ширер.
— Здравствуйте, Декстер. У Айрин ужасно разболелась голова, она ушла к себе. Она хотела ехать с вами, но я ее уложила в постель.
— Что-нибудь серьезное?
— Нет, пустяки. Завтра утром она будет играть с вами в гольф. А сегодня вы уж ее простите, Декстер.
Она ласково улыбалась ему. Они с Декстером нравились друг другу. Он несколько минут поболтал с ней и простился.
В Университетском клубе, где он жил, он не сразу прошел к себе, а задержался на минутку в дверях, разглядывая танцующих. Прислонился к косяку, кивнул одному приятелю, другому, зевнул…
— Это ты, милый, здравствуй!
Он вздрогнул, услышав рядом знакомый голос. Это Джуди Джонс бросила своего кавалера и подбежала к нему — Джуди Джонс, изящная фарфоровая статуэтка в золотом платье, с золотой лентой в волосах, в золотых туфельках, выглядывающих из-под платья. Она улыбнулась, вспыхнув своим тонким, неверным румянцем. По залу пронеслось дыхание тепла и света. Он судорожно сжал кулаки в карманах смокинга. Его вдруг охватило волнение.
— Когда ты приехала? — спросил он равнодушно.
— Пойдем, я тебе все расскажу.
Она скользнула в дверь, он за ней. Ее не было — и вот она вернулась, от этого чуда он готов был разрыдаться. Где-то далеко она ходила по завороженным улицам, что-то делала, и это кружило голову, как музыка. Все тайны, все пьянящие кровь молодые надежды, которые исчезли вместе с ней, с ее возвращением ожили.
На крыльце она обернулась:
— Твой автомобиль здесь? Если нет, сядем в мой.
— Здесь.
Зашуршало золотое платье. Он хлопнул дверцей. К скольким автомобилям она подходила, садилась вот так, откидывалась на спинку сиденья, клала локоть на дверцу… и ждала. Она бы уж давно запачкалась, если бы кто-то мог испачкать ее — кто-то, кроме нее самой, — но ведь в этом-то и была ее сущность.
Он с усилием заставил себя завести мотор и задним ходом выехал на улицу. Все это ничего не значит, говорил он себе. Она уже не первый раз так с ним поступает, и он вычеркнул ее из своей жизни, как вычеркивает из бухгалтерской книги неправильный расчет.
Он медленно ехал по центру, делая вид, что поглощен своими мыслями: улицы были пустынны, только из кинематографов выходил народ, да возле бильярдных стояли кучки молодых людей чахоточного вида или могучих, как борцы. Звенели стаканы и стучали кулаки по стойкам в барах, которые проплывали мимо островками грязно-желтого света из мутных окон.
Она в упор смотрела на него, и молчание было тягостно, но он не мог осквернить эту минуту банальными словами. У перекрестка он повернул обратно, к Университетскому клубу.
— Ты скучал обо мне? — вдруг спросила она.
— О тебе все скучали.
Интересно, знает ли она об Айрин Ширер, думал он. Ведь она здесь всего один день — его обручение почти совпало с ее отъездом.
— Вот так ответ! — Джуди грустно засмеялась — без всякой грусти. И пытливо посмотрела на него. Он не отрывал глаз от спидометра. — Ты красивей, чем был раньше, — задумчиво сказала она. — У тебя такие глаза, Декстер, их просто невозможно забыть.
Он мог бы рассмеяться в ответ, но он не стал смеяться. Такие комплименты действуют только на первокурсников. И все же сердце у него дрогнуло.
— Мне так все надоело, милый. — Она ко всем так обращалась — «милый», небрежно и дружелюбно, но для каждого была особая, только ему предназначенная интонация. — Давай поженимся.
Это было так в лоб, что он растерялся. Сейчас бы и сказать ей, что он женится на другой, но этого он не мог. Как не мог бы дать клятву, что никогда ее не любил.
— Мне кажется, мы уживемся, — продолжала она тем же тоном, — если, конечно, ты не забыл меня и не влюбился в другую.
Ее самонадеянность была поистине безмерна. Она сейчас, по сути, сказала ему, что никогда такому не поверит, а если он и влюбился, это всего лишь мальчишеская глупость — наверное, он просто хотел досадить ей. Она его простит, потому что это все пустяки, о которых и говорить не стоит.
— Ну конечно, ты мог любить только меня, — продолжала она. — Мне нравится, как ты меня любишь. Декстер, Декстер, неужели ты забыл прошлое лето?
— Нет, не забыл.
— Я тоже.
Что это — искренний порыв или она увлеклась собственной игрой?
— Как бы я хотела все вернуть, — сказала она, и он принудил себя ответить:
— Это невозможно.
— Да, наверное, невозможно… Я слышала, ты вовсю ухаживаешь за Айрин Ширер.
Она произнесла это имя без малейшего нажима, но Декстеру вдруг стало стыдно.
— Отвези меня домой, — вдруг приказала она, — не хочу я возвращаться на этот дурацкий вечер, танцевать с этими мальчишками.
Он стал разворачиваться и тут заметил, что Джуди тихо плачет. Он никогда раньше не видел ее слез.
Улица стала светлее, их окружили богатые особняки, и вот наконец белая громада ее дома, дремотно-торжественная, залитая светом яркой, будто только что умытой луны. Внушительность особняка поразила Декстера. Массивные стены, стальные балки, высота, размеры, роскошь лишь оттеняли ее красоту и юность. Дом для того был солидный, прочный, чтобы подчеркнуть ее хрупкость, чтобы показать, какой ураган могут поднять крылья бабочки.
Он сидел как каменный, в страшном напряжении, он знал — стоит ему шелохнуться, и она неотвратимо окажется в, его объятиях. По ее мокрым щекам скатились две слезы и замерли, дрожа над верхней губой.
— Я такая красивая, красивей всех, — горестно прошептала она. — Отчего я не могу быть счастлива? — Взгляд ее залитых слезами глаз убивал его решимость… Уголки ее губ медленно опустились с невыразимой скорбью. — Я бы вышла за тебя, если ты меня возьмешь. Наверное, ты думаешь, что я того не стою, но я буду такая красивая, ты увидишь, Декстер.
Гнев, гордость, ненависть, страсть, нежность рвались с его уст потоком упреков и признаний. Потом нахлынула неудержимая волна любви и унесла с собой остатки разума, сомнений, приличий, чести. Его звала она, его единственная, его красавица, его гордость.
— Ты разве не зайдешь? — Она прерывисто вздохнула.
Оба ждали.
— Ну что ж. — Голос у него дрожал. — Зайду.
V
Странно, что когда все кончилось, он ни в первые дни, ни потом, долгое время спустя, ни разу не пожалел о той ночи. И разве важно было через десять лет, что увлечение Джуди длилось лишь месяц. Разве важно было, что, уступив ей, он обрек себя на еще большие мучения, что он оскорбил Айрин Ширер и ее родителей, которые уже приняли его как сына. Горе Айрин было не слишком ярким и не запечатлелось в его памяти.
Декстер был в глубине души реалист. Ему было все равно, как отнесся к его поступку город, — не потому, что он собирался отсюда уезжать, а потому, что посторонние могли судить о нем лишь поверхностно. Мнение общества его ничуть не интересовало. Когда же он понял, что все напрасно, что не в его силах ни затронуть сердце Джуди Джонс, ни удержать ее, он не стал ее винить. Он любит ее и будет любить, пока не состарится, но она не для него. И он изведал высшее страдание, которое дается только сильным, как раньше изведал, хоть и на короткий миг, высшее счастье.
Даже та смехотворная ложь, которую Джуди придумала, чтобы расстаться с ним — она, мол, не хочет разлучать его с Айрин, — это Джуди-то, которая только того и хотела, — не возмутила его. Он был не способен ни возмущаться, ни иронизировать.
В феврале он уехал на Восток, намереваясь продать прачечные и обосноваться в Нью-Йорке, но через месяц Америка вступила в войну, и это изменило все его планы. Он съездил домой, передал дела компаньону и в конце апреля уже проходил подготовку в первом из учебных лагерей, которые появились в стране. Он принадлежал к тем молодым людям, которые встретили войну чуть ли не с радостью, как избавление от душевной путаницы.
VI
Наш рассказ — не история его жизни, вы это помните, хотя порой нам случалось отвлекаться от тех зимних мечтаний, которым он предавался в юности. Мы уже почти простились с ними, да и с ним самим тоже. Осталось только рассказать один эпизод, который произошел семь лет спустя.
Произошел он в Нью-Йорке, где Декстер преуспел, да так, что теперь для него не было ничего недоступного. Ему шел тридцать третий год, и, не считая одной короткой поездки в Миннесоту сразу после войны, он семь лет не был на родине. К нему в контору пришел по делам некто Девлин из Детройта, и тут-то и произошел тот самый эпизод, который и закрыл, так сказать, эту главу и его жизни.
— Стало быть, вы со Среднего Запада, — сказал Девлин не без любопытства. — Забавно: я думал, такие, как вы, родятся и вырастают прямо на Уолл-стрит. А знаете, жена одного из моих детройтских друзей ваша землячка. Я был шафером у них на свадьбе.
Декстер слушал, не подозревая, что его ждет.
— Джули Симмс, — буднично сказал Девлин, — в девичестве Джуди Джонс.
— Да, я знаю ее. — В нем всколыхнулось глухое нетерпение. Ну конечно, он слыхал, что она вышла замуж, — и потом старался ничего больше о ней не слышать.
— Очень славная женщина. — Девлин вздохнул, непонятно чему сокрушаясь. — Мне ее очень жалко.
— Почему? — Декстер мгновенно насторожился.
— Да понимаете, Людвиг катится по наклонной плоскости. Вы не думайте, жестоко он с ней не обращается, но он пьет, развлекается на стороне…
— А она разве не развлекается?
— Нет. Сидит дома с детьми.
— Вот как.
— Старовата она для него, — сказал Девлин.
— Старовата! — вскричал Декстер. — Господь с вами, да ей всего двадцать семь лет!
Его охватило дичайшее желание броситься на улицу, сесть в поезд и ехать в Детройт. Он резко встал.
— Вы, вероятно, заняты, — поспешно извинился Девлин. — Я не учел…
— Нет, я не занят, — сказал Декстер, овладев своим голосом. — Я ничуть не занят. Ничуть. Так вы сказали, что ей всего двадцать семь лет… Нет, это я сказал, что ей двадцать семь лет.
— Да, вы, — безразлично подтвердил Девлин.
— Ну так рассказывайте, рассказывайте.
— О чем?
— О Джуди Джонс.
Девлин обескураженно смотрел на него.
— Да что ж… я уже все рассказал. Обращается он с ней скверно. Но разводиться они, конечно, не собираются. Она прощает даже самые безобразные его выходки. Знаете, я склонен думать, она его любит. Когда она приехала в Детройт, она была хорошенькая.
Хорошенькая! Его слова показались Декстеру верхом нелепости.
— А разве сейчас она перестала быть… хорошенькой?
— Да нет, она ничего.
— Слушайте, — сказал Декстер, неожиданно садясь. — Я вас не понимаю. То вы говорите, она была «хорошенькая», то — «ничего». Я не знаю, как вас понять. Джуди Джонс была не хорошенькая, о нет! Джуди Джонс была редкостная красавица. Я ведь знал ее, хорошо знал. Она…
Девлин вежливо засмеялся.
— Да нет, я не собираюсь ссориться с вами, — сказал он. — По-моему, Джуди очень славная, и мне она нравится. Правда, я не понимаю, как мужчина вроде Симмса мог потерять из-за нее голову, но это уж его дело. — И добавил: — Нашим дамам она почти всем нравится.
Декстер пристально вглядывался в Девлина, в голове вертелась сумасшедшая мысль: нет, что-то тут не так, этот человек слеп или, может быть, им движет тайная злоба.
— Многие женщины так быстро отцветают, — сказал Девлин. — Вы, я думаю, и сами видели. Наверное, я просто забыл, какая хорошенькая она была на свадьбе. Мы ведь так часто видимся. У нее хорошие глаза.
На Декстера нашло отупение. Впервые в жизни ему захотелось напиться. Он громко смеялся чему-то, что говорил Девлин, но не понимал, что он говорит и почему это смешно. Через несколько минут Девлин ушел, и тогда Декстер опустился в кресло и стал смотреть в окно, на нью-йоркское небо, где над крышами тлел блеклый красно-золотой закат.
Он-то думал, что теперь, когда ему нечего терять, он наконец стал неуязвим для горя — и вот еще одна потеря, он чувствовал ее так остро, как будто Джуди Джонс стала его женой и на его глазах отцвела.