Новые корпуса Государственной Психиатрической Лечебницы, построенные в строгом, сверхсовременном стиле, раскинулись на пространствах бывшего парка. В здешней иерархии доктору Фосетту явно отводили одну из наивысших ступеней.
Казалось, этот невзрачный коротышка целиком состоит из головы и кривоватых ножек. Треугольное лицо его — широкое сверху, суженное книзу — оканчивалось жиденькой козлиной бородкой. Глаза под стеклами пенсне высокомерно щурились.
Он уселся за стол размерами с футбольное поле, показался еще меньше, и помахал копией уэббовской записки, которую велел переслать Грэхем. Потом заговорил с безапелляционностью человека, чье каждое желание принимается как закон, а каждое слово — как непререкаемая истина.
— Любопытнейшее свидетельство о душевном состоянии, в коем пребывал мой добрый друг Уэбб! Прискорбно, весьма прискорбно! — Сняв пенсне, Фосетт постучал им по бумагам, словно подчеркивая каждое произнесенное слово. — Я подозревал, что он одержим навязчивыми идеями, однако, сознаюсь, и предположить не мог, до какой степени бедняга утратил душевное равновесие.
— На чем же основывались ваши подозрения? — спросил Грэхем.
— Я, видите ли, заядлый шахматист, и Уэбб — тоже… был им. Наша дружба питалась исключительно разделенной страстью к игре. В остальном у нас было мало общего. Уэбб — физик чистой воды, не имевший никакого отношения к душевным заболеваниям. Но внезапно он стал выказывать к этой области знания жгучий интерес. Попросил и получил разрешение посетить клинику и даже понаблюдать за некоторыми пациентами.
— Вот как! — Грэхем проворно подался вперед. — А он чем-нибудь объяснял эту вспышку жгучего интереса?
— Нет, а я и не спрашивал, — сухо ответил доктор Фосетт. — В первую очередь его занимали пациенты, страдавшие галлюцинациями в сочетании с манией преследования. Особенно шизофреники.
— Это кто же такие? — с невинным видом вмешался Воль.
Доктор Фосетт поднял брови:
— Пациенты, страдающие шизофренией, кто же еще?
— Что в лоб, что по лбу, — не сдавался Воль.
— Шизоидные эгоцентрики, — пояснил доктор Фосетт, изображая на лице безграничное терпенье.
Воль обреченно махнул рукою:
— Чокнутый остается чокнутым, как его ни величай.
Фосетт пронзил его ледяным взглядом:
— Вы, я вижу, склонны к категорическим суждениям.
— Я полицейский, — прищурясь, отпарировал Воль, — а потому понимаю, когда мне зубы заговаривают!
— Шизофреники, — ответил Фосетт назидательным тоном, каким обычно разговаривают с детьми, — суть люди, страдающие особым видом душевного расстройства, которое в прошлом веке именовали деменция прекокс. Их личность раздваивается, и доминирующая часть живет в призрачном мире, кажущемся куда ощутимее любой действительности. Многим разновидностям шизофрении сопутствуют галлюцинации, разнообразные по силе и яркости. А воображаемый шизофреником мир одинаково неизменен и ярок. Если упросить картину до предела, можно сказать: перед больным всегда один и тот же кошмар.
— Теперь понятно, — робко промолвил Грэхем.
Фосетт с неимоверной осторожностью водрузил пенсне не нос и встал.
— Я покажу вам одного из пациентов — он весьма интересовал доктора Уэбба.
Следуя за доктором, они вышли из кабинета и, минуя бесконечные переходы, добрались до восточного крыла клиники. Фосетт приблизился к череде ведущих в палаты дверей, остановился у одной из них и жестом пригласил спутников подойти.
Сквозь маленькое зарешеченное оконце они увидели совершенно голого мужчину, который стоял у кровати, Раздвинув тощие ноги и выпятив неестественно вздутый живот. Потухший взор несчастного неотрывно, сосредоточенно устремлялся к собственному брюху.
— Это часто бывает при шизофрении: пациент принимает определенную позу, порой непристойную, и не шелохнувшись, остается в ней так долго, что здоровому человеку ни за что бы не выдержать, — скороговоркой зашептал Фосетт. — Сплошь и рядом больные превращаются в живые статуи, зачастую весьма отталкивающие. Перед вами в точности такой случай. Безумный мозг убежден, будто в животе притаилась живая собака. Больной караулит миг, когда она шевельнется.
— Господи, помилуй, — вырвалось у Грэхема, потрясенного увиденным.
— Уверяю вас, это вполне заурядная галлюцинация, — заметил Фосетт, являя собою образчик профессионального хладнокровия. Он глядел сквозь решетку, словно натуралист, изучающий проколотую булавкой бабочку. — Лишь непонятное, излишнее любопытство Уэбба заставило меня уделить этому пациенту особое внимание.
— А как повел себя Уэбб? — Грэхем еще раз посмотрел внутрь палаты и поспешно отвел взгляд. У него мелькнула мысль, уже одолевавшая Воля: “Ни за какие блага не вошел бы туда!”
— Больной просто заворожил его. Уэбб сказал: “Фо–сетт, бедолагу доконали невидимые студенты–медики. Это — лишь изувеченные останки, брошенные сверхвивисекторами на свалку”. — Доктор провел рукою по бороде. — Образно сказано, да только логики — никакой. — Он снисходительно усмехнулся.
По телу Грэхема пробежала внезапная дрожь. Невзирая на крепкие нервы, он ощутил приступ дурноты. Воль тоже дернулся и позеленел. Оба вздохнули с облегчением, когда Фосетт повел их обратно, в свой кабинет.
— Я спросил Уэбба, что, черт возьми, он имеет в виду, — с той же безмятежностью продолжал доктор Фосетт, — а Уэбб натянуто усмехнулся и процитировал изречение о том, как глупо набираться мудрости, ежели благо — в неведении. Через неделю он, страшно взбудораженный, позвонил мне и попросил предоставить сведения о частоте заболеваний зобом среди слабоумных.
— Вы располагаете такими сведениями?
— Да. — Совсем исчезнув за своим исполинским столом, Фосетт зарылся в ящик и вынырнул с листом бумаги. — Вот, приберег специально для него. Поскольку Уэбб умер, сообщение слегка запоздало. — Он протянул листок Грэхему.
— Но, получается, среди двух тысяч обитателей клиники не отмечено ни единого случая зоба! — воскликнул Грэхем, пробежав по тексту глазами. — Отчеты прочих клиник свидетельствуют о том же: либо таких случаев не наблюдают вообще, либо наблюдают крайне редко.
— Это ровным счетом ничего не значит, и свидетельствует лишь о том, что слабоумные не особо подвержены болезни, которая и вообще-то встречается нечасто. Вероятно, схожие данные мы получили бы, обследовав две тысячи водителей, торговцев краской… полицейских, наконец.
— Как только обзаведусь зобом, немедленно вас извещу, — мрачно пообещал Воль.
— А чем вызывается зоб? — перебил его Грэхем.
— Недостатком иода, — с готовностью ответил Фосетт.
— Иода! — Воль и Грэхем обменялись многозначительными взглядами, а Грэхем спросил:
— Избыток иода как-либо связан со слабоумием?
Фосетт расхохотался — да так, что козлиная бородка запрыгала.
— Тогда моряки были бы сплошь идиотами — ведь их пища изобилует иодом!
Ослепительная мысль молнией мелькнула в мозгу Грэхема. Воль состроил гримасу понимания. Весточка от покойника, страдавшего отсутствием логики.
Особенно восприимчивы моряки.
Восприимчивы — но к чему? К вымыслам и основанным на вымысле моряцким поверьям? К морским змеям, русалкам, сиренам, летучим голландцам и прочей бледной нечисти, леденящей душу людскую при взгляде на колеблемую в лунных лучах мертвую зыбь?
Необходимо заняться этим вопросом основательнее, получить сравнительные сведения об экипажах морских судов и сельских жителях.
С трудом сохраняя невозмутимость, Грэхем взял со стола записки Уэбба.
— Благодарю, доктор. Вы нам очень помогли.
— Если смогу быть полезен хоть чем-то, обращайтесь ко мне безо всяких колебаний, — сказал Фосетт. — И если выясните в конце концов причину странного состояния Уэбба, я не отказался бы узгать подробности. — Последовал короткий смешок, скорее холодный, нежели примирительный. — Компетентное исследование любой галлюцинации весьма содействует уяснению общей картины.
В обратный путь они отправились тотчас. Единственный раз за всю дорогу Воль нарушил напряженное молчание, сказав:
— Кажется мне, среди ученых, которые чересчур проворно шевелили мозгами, началась эпидемия временного помешательства.
Грэхем хмыкнул, но ничего не ответил.
— Гениальность и вообще-то сродни безумию, — продолжал Воль, явно собираясь углубиться в теоретические изыскания. К тому же, знания нельзя накапливать бесконечно. Кое–какие лучшие умы, безусловно, могут выйти из строя, пытаясь объять необъятное.
— Ни один ученый не пытается объять необъятного. Яи единый мозг не способен вместить бесконечную уйму знаний. Будучи знатоком в своей области, ученый может оказаться сущим профаном в том, что выходит за пределы его академических интересов.
Настал черед Волю хмыкнуть. Лейтенант целиком сосредоточился на дороге — что, правда, не отразилось на манере брать повороты — и до самого дома, где жил Грэхем, не вымолвил больше ни слова. Высадив пассажира, Воль бросил: “До завтра, Билл” — и умчался прочь.
Ясное утро сулило погожий день и обещало новые открытия. Грэхем стоял перед зеркалом, сосредоточенно жужжа электробритвой, когда зазвонил телефон. На экране возникло незнакомое юношеское лицо.
— Мистер Грэхем? — спросил юноша, разглядывая собеседника.
— Он самый.
— Я из Смитсоновского института, — сказал юноша. — Вчера, поздно вечером, мистер Гарриман хотел вам кое-что сообщить, да не застал дома.
— Я ездил в Олбэни. А что он хотел передать?
— Мистер Гарриман связался со всеми информационными агентствами и установил: за последние пять недель они опубликовали сообщения о смерти восемнадцати ученых. Семеро — иностранцы, одиннадцать — американцы. Это примерно в шесть раз выше среднего уровня — правда, информационные агентства редко подводят итоги более чем за месяц.
— Восемнадцать! — Грэхем так и впился взглядом в лицо собеседника. — А имена получены?
— Получены, — юноша принялся диктовать. Грэхем пофамильно переписал покойников, а также
страны, в которых они жили.
— Что-нибудь еще, сэр?
— Поблагодарите от меня мистера Гарримана, и пускай позвонит мне в офис, когда сочтет удобным.
— Хорошо, мистер Грэхем, — юноша исчез, оставив его в глубокой задумчивости.
Восемнадцать!..
На другом конце комнаты мелодично звякнул гонг телевизионного приемника новостей. Грэхем раскрыл аппарат, настроенный на канал газеты “Нью–Йорк Сан”. Первый утренний выпуск неторопливо поплыл по экрану. Грэхем рассеянно следил за заголовками, витая мыслями где-то вдали. Однако вскоре взгляд его сосредоточился, тело напряглось. На экране возникли слова: