— Когда вы достигли материка, то, кажется, выпили виски? — спросил Алберти капитана.
— Ну, это–то понятно, — тихо заметил Рид.
— У нас был целый ящик виски, и я все время пил, — съязвил капитан.
Полковник, словно желая предупредить капитана, хлопнул ладонью по столу.
— Как видите, нам все о вас известно, — заявил Горрелл. — Известно, что, ступив на русскую землю, вы изволили шутить по поводу политических целей Америки, не так ли?
— Я вас не понимаю…
— Вы же болтали что–то по поводу белого флага? Болтали и о том, что ступили на русскую землю не как завоеватели, а как освободители, о том, что постараетесь сагитировать местных тюленей выступить против краевых… Болтали или нет?
— Если я и говорил что–то в этом роде, то только для того, чтобы вселить хоть немного мужества в Хестера. Этот парень оказался слишком трусливым, а уж когда мы достигли суши…
— Скажите, а вы не думали о встрече с русскими?
— Это казалось мне маловероятным.
— Маловероятным?! Капитан, вчера вы говорили, что высадились на побережье затем, чтобы определить свое местонахождение. Вы наткнулись на скалу с обломками судна, и Хестер заверил вас, что это остров Жаннетты. А что сделали вы? Вы двинулись дальше. Как вы объясните свои действия?
— Я не поверил штабс–сержанту, хотел сам проверить… Хестер заблуждался, в чем мы и убедились, когда встретились с русскими.
— Хотел сам убедиться? — повысил голос Горрелл. — Вы хотели перейти к русским! Вспомните–ка, что произошло возле метеостанции?
— Хестер обнаружил там лодку и наотрез отказался идти дальше…
— Он отказался подчиняться вашему приказу, — рявкнул Горрелл, — потому что вы требовали от него предать родину! Вы стремились поскорее попасть к красным, а не вернуться на свой самолет, где остался ваш больной товарищ. Вы уверяли нас, капитан, что хотели его спасти, а на самом деле вам не терпелось сдаться нашим врагам.
Лесли молча смотрел, как беснуется майор, и чувствовал себя абсолютно беззащитным. Какими бы бессмысленными ни казались его обвинения, опровергнуть их было нелегко, а заявление майора, будто Лесли хотел сдаться русским, наводило на капитана ужас. Его намерения доставить, несмотря ни на что, результаты замеров на базу, спасти при помощи русских Боба Харриса и собственный самолет, по мнению майора Горрелла и всех этих людей, свидетельствовали о наличии измены.
— Вы уже не видели в русских врагов, — безапелляционно заявил майор Алберти. — Вы видели в них союзников по борьбе со стихией, не так ли?
— Окажись вы на моем месте, вы, вероятно, думали бы точно так же, — ответил Лесли.
— Полагаю, сэр, на этом можно закончить, — сказал Горрелл, обращаясь к полковнику.
Рид вынул изо рта трубку и положил ее на стол перед собой. Она так и осталась нераскуренной. Полковник подвигал челюстью, но так и не произнес ни слова. Он откинулся на спинку стула — она жалобно заскрипела. Рядом татакал телетайп, за дверью откашливался полицейский.
Лесли поочередно всматривался в лица допрашивавших его людей. Они были строги и неподвижны, жили только их руки. Алберти барабанил по столу: он действительно не мог представить, что происходит с человеком, оказавшимся в арктическом плену, и потому ненавидел капитана еще сильнее. Широкоплечий майор Горрэлл, сидя на вращающемся стуле, то сжимал, то разжимал кулаки, будто готовился схватить за горло невидимого врага, и хотя ему самому не раз приходилось сидеть во льдах, Лесли не мог рассчитывать на понимание с его стороны.
Руки полковника, казалось, оставались неподвижными, но когда капитан присмотрелся повнимательнее, то увидел, что они едва заметно дрожали. Одной рукой он прикрывал другую так, чтобы дрожь эта не бросалась в глаза.
Лесли думал, что полковник наверняка все знает о нем и Бренде, ведь об этом на базе говорили немало. Вряд ли Рид собирался ему мстить, он всего–навсего отказался его защищать. Именно поэтому и промолчал. Возможно, он опасался, как бы его не обвинили в пристрастном ведении допроса, ведь в штабе у него имелись враги, которые были бы рады его отставке. Интересно, что бы сказал полковник Рид, если бы Лесли попросил у него руки Бренды?
Лесли почувствовал, что ему трудно дышать. Стоило внимательно вглядеться в выражения лиц допрашивавших его офицеров, как мужество покинуло его. Это были не лица, а какие–то ужасные маски. И у него не было шансов добиться хоть какого–то понимания: все они были настроены против него. В эту секунду Лесли наконец понял, что на сей раз они не ограничатся дисциплинарным взысканием, как то случилось во Франции, а постараются испортить ему карьеру, да и всю жизнь. Поняв это, он почувствовал, как что–то давит его. Это конец. Теперь не видать ему Бренды, как своих ушей. Более того, он уже никогда не сможет летать. Они не позволят ему подняться в воздух, потому что не доверяют ему, считают его предателем.
Капитан чувствовал, как стынет в жилах кровь, как холодеют руки. Он, Джим Лесли, изменник? Какая глупость! Он честно служил родине, отдавая этому все свои силы. А если они требуют большего, тогда пусть создадут начиненных электронными мозгами роботов, которые будут безропотно выполнять их бесчеловечные приказы. С каким удовольствием он бы посмеялся над ними, но они все равно останутся глухи, охваченные ненавистью, к которой приучила их пропаганда, созданная в основном ими же самими.
В эту минуту Лесли показалось, что он превозмог себя и словно прозрел. На лице у него появилась холодная улыбка. Она предназначалась тем, кто его допрашивал. И поскольку они ошиблись в нем, то они совершат и другие ошибки. Они вынесли ему приговор, он же отмел все их обвинения как бездоказательные. И пусть они представляют сейчас вооруженные силы и даже само государство. Их руководящим принципом, несомненно, была верность государству. Но что это за государство, которое воспитывает их и им подобных? Какие цели оно преследует? Какие злоупотребления допустит впредь? Ради кого, спрашивается, погиб во льдах Боб Харрис? Неужели ради Америки? Или ради тех миллионов американцев, которые больше всего на свете боятся атомной войны? Или, быть может, ради горстки военных боссов, ради фанатиков–политиканов, у которых нет ни сердца, ни здравого смысла?
Лесли крепко стиснул зубы, не находя ответа на эти вопросы. Он не имел ни малейшего представления о целях этой горстки, действовавшей в интересах правительства, однако чувствовал, что разрыв неизбежен. В течение долгих лет он беспрекословно выполнял приказы, поступавшие от генералов и политиков, был послушным орудием в их руках… Они установили за ним наблюдение, поручив Хестеру запоминать каждое неосторожно оброненное им слово. Этого он им никогда не простит. Он не будет больше повиноваться им. Как только его освободят и демобилизуют, он раз и навсегда распрощается с ними. А что будет потом, этого он не знает.
Полковник Рид заметил, что Лесли сильно побледнел и даже немного пошатывается.
— Ему нужен глоток воды, — прошептал полковник, обращаясь к Горреллу, — иначе он упадет.
Майор встал и, обойдя вокруг стола, вложил в руку капитана стакан содовой. Лесли некоторое время молча смотрел на стакан, а затем бросил его на пол. Ударившись о бетон, стакан разлетелся на сотни осколков.
Алберти вскинул вверх брови, а затем принялся нервно барабанить по столу. Делая вид, что ничего не случилось, он сказал:
— Мне очень жаль, капитан. Вы могли бы стать отличным летчиком: как–никак вскарабкались на высоту 65 тысяч футов, можно считать, заглянули под пятки нашему доброму богу. Но вы оказались плохим солдатом. — И, кивнув в сторону полковника Рида, он тихо, но так, чтобы его услышал и Лесли, продолжал: — Полковник, я не имею права давать вам советы, но мне кажется, что данное дело подлежит рассмотрению в военном трибунале.
* * *
Двухмоторный самолет ВВС США вылетал, как обычно, в 11 часов 40 минут. До старта оставалось еще шесть минут. Сильный западный ветер гнал поземку. Грей, который уже успел попрощаться со всеми, первым направился к самолету. Ординарец нес его вещи. На некотором расстоянии от него шла Бренда с отцом. Рид еще издали заметил возле трапа самолета военного полицейского.
— Ты его больше не увидишь, — сказал он, обращаясь к дочери. — Он находится в отсеке для арестованных. Думаю, так будет лучше для вас обоих. Выше голову, моя девочка! Через несколько недель ты забудешь об этом. — Полковник говорил громко, плохо соображая, то ли он говорит. Ему было очень тяжело сознавать, что Бренда покидает его и, судя по всему, надолго. А если бы она стала женой капитана Лесли, то находилась бы где–нибудь поблизости. Никто, кроме самого полковника, не знал, как плохо переносит он старость и одиночество.
— Я хочу в последний раз поговорить с ним, — упрямо повторила Бренда, хотя прекрасно понимала, что в просьбе ей наверняка откажут. Не дав ей возможности попрощаться с Лесли, отец в какой–то степени порадует Грея. Гордон во всей этой истории вел себя вполне прилично и это утешение заслужил.
— Это невозможно, — деликатно проговорил полковник, — поскольку противоречит уставу и инструкции.
Мысленно сравнивая Лесли с Греем, полковник Рид в своих симпатиях мучительно раздваивался. Разумеется, капитан Лесли не столь важная фигура, как Грей. Но головокружительная карьера Грея пугала полковника, поскольку, став его женой, Бренда тоже поднимется на вершину успеха и станет недоступной для собственного отца. Она будет вращаться в обществе, где на такого старого солдата, как он, обычно поглядывают свысока. И в ее новом окружении вряд ли для него отыщется место. Но он готов перенести что угодно, лишь бы была счастлива его дочь, только, хорошо зная Бренду, не был уверен, готова ли к этому она.
— Его будут судить в Фербенксе? — спросила она. — Наверняка, — ответил ей отец. — Он сам во всем виноват — испортил себе карьеру.
В это время пилот развернул самолет и полковник увидел Грея, поднимавшегося по трапу в салон. Взглянув на последний иллюминатор в хвосте, Рид заметил капитана Лесли, которого охранял полицейский. «Какой пилот! — с невольным сожалением подумал полковник. — Но теперь ему конец…» И чтобы как–то заглушить в себе сочувствие к Лесли, он стал думать о том, что этот офицер спал с его дочерью, незадолго до того расставшись со своей красной подружкой во Франции. Рид догадывался, когда произошла роковая встреча капитана с Брендой. Четыре дня назад его джип видели на побережье. Место это казалось мало подходящим для подобных встреч, но обстоятельства были таковы, что это можно было простить, тем более что вероятность увидеть свою дочь в объятиях Грея тоже не доставляла Риду удовольствия. Однако Грей сумеет обеспечить ее и оградит от всяких неожиданностей. И даже если она позднее разведется с ним, то останется обеспеченной на всю жизнь.
— Гордон тебя простит, — сказал Рид, останавливаясь возле трапа, и крепко сжал дочери руку. — Он замечательный парень… Будь здорова, Бренда, всего тебе хорошего. Не вешай головы, малышка! Очень скоро вы оба забудете об этом инциденте…
Она тряхнула головой и вынула свою ладошку из руки отца. Губы у нее пошевелились, хотя вслух она ничего не произнесла. На какое–то мгновение ему показалось, что она хочет его обнять, но дочь резко повернулась, быстро взбежала по трапу и скрылась в самолете, даже не помахав рукой. И полковник вдруг осознал, что больше никогда не увидит дочь на своей базе.
* * *
Мощный рев моторов проникал в плохо изолированный пассажирский отсек, вызывая вибрацию кресел, багажных сеток и рам иллюминаторов. Что и говорить, в этом самолете комфорта было маловато. Пассажиры страдали от тесноты и холода. Далеко внизу, под крылом самолета, раскинулась тундра с ее коврами из мхов и лишайников, карликовыми березками и огромными заснеженными пространствами, оттаивавшими под низким полярным солнцем.
«Если он сейчас смотрит в иллюминатор, то видит тот же самый пейзаж, — думала, сидя в кресле, Бренда. — О боже, неужели это последний пейзаж, который мы видим вместе?» От одной этой мысли глаза ее затуманились и пейзаж внизу расплылся.
— Наберись мужества! — шепнул ей на ухо Гордон. — Все пройдет. Такое может случиться с каждым из нас. От этого никто не застрахован.
Гордон вновь выступал в роли старшего товарища, умного, опытного, энергичного и целеустремленного, обладающего такой пробивной силой, что никто не может встать на его пути, и, как обычно, он старался тактично нивелировать свое превосходство. Большой и сильный Гордон утешает неблагодарное дитя, этакую красивую игрушку, не рассчитывая получить хоть какие–то объяснения. Он незаметно направлял Бренду и в то же время оберегал. И вот теперь он, Гордон, победитель. Но она все равно ненавидит его.
Спустя полчаса Грен да встала со своего места, прошла в туалет и пересчитала имевшиеся у нее в наличии деньги. Всего набралось шестьдесят четыре доллара. На них худо–бедно можно прожить целую неделю. А что потом?
Напротив туалета сидел у одной из дверей полицейский. Очевидно, дверь эта и вела в отсек, где томился ее Джим.
Сунув полицейскому бумажку в пятьдесят долларов, Бренда зашептала:
— Прошу вас, пропустите меня к нему всего на несколько минут!
Полицейский сидел на откидном стуле, но даже сидя был одного роста с Брендой. На банкноту он не взглянул, определив ее стоимость на ощупь. Потом перестал жевать резинку и, оглядев девушку с ног до головы, проговорил:
— Америка — не самое неподкупное государство в мире, однако военная полиция, крошка, является похвальным исключением из правила… — Он помолчал, словно собираясь с мыслями, а на самом деле растягивая время, заключил: — Капитан не имеет сегодня права на свидание, — и вернул деньги.
Бренде ничего не оставалось, как возвратиться на свое место, пройдя мимо Грея. Правда, все пока зависело только от нее. Никто не может помешать ей сойти в Фербенксе, где она снимет комнату и будет добиваться разрешения на свидание с капитаном Лесли, проводя целые дни возле здания военной тюрьмы.
«Боже мой, я так и поступлю», — рассуждала мысленно Бренда, представляя, какое изумленное лицо будет у Гордона, когда она, забрав свой чемодан, покинет самолет. Пусть он почувствует, что недооценивал ее, что вообще плохо разбирается в женщинах. Может, тогда до него наконец дойдет, что, для того чтобы вырвать из ее сердца Лесли, недостаточно избить его у нее на глазах… Это будет заслуженная кара за все то плохое, что он причинил Джиму… Через двадцать минут самолет совершит первую посадку и она расстанется с Гордоном…
Время шло, и волнение Бренды постепенно улеглось. А по мере приближения к Фербенксу в ней все громче давал о себе знать другой голос — голос разума: «…Да я и не знаю вовсе, по–настоящему ли любил меня Джим. Правда, вчера он назвал меня самой лучшей девушкой на Аляске. Однако тот, в чьем сердце только одна женщина, так не изъясняется. Никогда не скажет он: «Как хорошо, что ты догадалась меня встретить!.. Теперь, когда ты рядом со мной, все в порядке!» На самом же деле никакого порядка не было. Джим сам испортил себе карьеру… Может, он и обо мне уже позабыл? А если бы я навестила его в тюрьме, то, чего доброго, была бы ему в тягость…»
В тринадцать двадцать самолет пошел на посадку, оставляя за собой длинный шлейф дыма, и приземлился на аэродроме в Фербенксе. Дверцу открыли, и вывели Джима Лесли, а поскольку дверца была одна, то Джиму пришлось пройти через весь салон. Это был страшный миг. Грей сидел с краю от прохода, словно нарочно мешая Бренде вскочить и броситься к Лесли. Но самое главное, она вдруг поняла, что если сейчас встанет со своего места, то Гордон уже не побежит за ней. И ей не удастся сохранить для себя их обоих. Итак, конец мечте. Вскоре она станет миссис Брендой Грей. Хочет ли она этого? А есть ли у нее силы встать и пойти вслед за Джимом?
Хорошо еще, что Лесли не видел Бренду. Он не знал, что она находится на борту того же самолета, и медленно шел по узкому проходу, ни на кого не глядя.
Бренда сидела тихо, сложив руки на коленях. Потом она наблюдала через стекло иллюминатора, как он спускался по трапу, как шел по взлетно–посадочной полосе в сопровождении полицейского.