Странствия Лагардера - Феваль Поль Анри 29 стр.

– Можно ли доставить больную вон туда, – указал он на замок, – не подвергая ее жизнь опасности?

– Полагаю, что да… впрочем, предварительное кровопу­скание…

– Шел бы ты к дьяволу, мошенник! – взорвался интен­дант. – Вот я тебе устрою предварительное кровопускание!

Медик собрал пожитки, поднял с земли брошенный коше­лек и скорой трусцой поспешил в Сарагосу. Он надеялся стать домашним доктором богатой дамы и провести у ее постели несколько месяцев – а закончилось все в пять минут. Донья Крус готова была выцарапать ему глаза, но не допустить к больной.

На другой день десять дюжих носильщиков отнесли на тю­фяке молодую герцогиню Неверскую в замок Пенья дель Сид.

У дверей ее с церемонным поклоном встретил дон Педро. Увидев Аврору, бледную и прекрасную, он почувствовал глубо­кую нежность к этому хрупкому существу, искавшему покоя в его бедной обители. Он вспомнил счастливые дни, когда встре­чал на пороге своих дворцов знатных дам и вельмож. Сердце благородного старца встрепенулось от всплывших в его памяти картин; он и забыл, что стал теперь почти дикарем. Дон Пед­ро не знал, кто эта девушка и откуда она, но сразу полюбил ее, как родную дочь.

Потом появилась Флор. Она приняла старика за очередно­го клеврета Гонзага и холодно посмотрела на него. Но он отве­тил ей честным, открытым взглядом, и донья Крус поклони­лась хозяину.

Аврору с Флор поместили в большой комнате на втором этаже сарацинской башни. Час спустя больная спала крепким сном, а подруга сидела у ее изголовья. Солнечные лучи пробивались сквозь старые тусклые стекла в свинцовых переплетах и ласково скользили по лицам двух пленниц.

Пейроль же у себя в комнате радостно потирал руки.

«После треволнений последнего времени, – думал он не без удовольствия, – несколько месяцев отдыха в этом тихом уголке пойдут мне на пользу. Роль у меня здесь нетрудная – бурь не ожидается, удары шпагой не грозят…»

Затем он наскоро оделся и отправился к хозяину дома.

Давно уже фактотум принца Гонзага не пребывал в таком отличном настроении, на его лбу почти разгладились морщи­ны – следы постоянных забот о расположении Гонзага и вечного страха перед встречей с Лагардером.

Пейроль нашел старика во дворе – тот кормил птиц. Птицы доверчиво склевывали крошки хлеба прямо с его ладоней. На ин­тенданта эта картина произвела огромное впечатление.

«Совесть этого человека, – подумал он, – должна быть кристально чистой, а характер – даже слишком прямым. На­до хорошенько последить, чтобы он не совал носа в наши де­ла».

Услышав шаги, дон Педро обернулся.

– Сударь, – поклонился ему Пейроль, – занятие, за которым я вас застал, доказывает доброту вашего сердца. По­этому осмелюсь обратиться к вам с просьбой.

– Что же вам угодно, сударь?

В тот день сердце дона Педро более чем когда-либо было исполнено нежности и доброты: он радовался, что совершил до­брое дело, приютив еще одну раненую пташку… Оттого ему и было так приятно уделить толику милосердия ее небесным сест­рам.

В голове у него вдруг промелькнула мысль:

«Бедная малютка похожа на голубку с подбитым крылом. Но кто же тот негодяй?..»

Благородный старец посмотрел на Пейроля и понял, что этот человек привык лгать.

«Так кто же? Гонзага? Или он сам?» – продолжал раз­мышлять дон Педро.

Интендант сказал с улыбкой:

– В мои обязанности входит всемерная забота о юных особах, которых вы столь любезно приняли в своем доме, и я уже вижу: без вашей помощи мне не обойтись. Не скажете ли вы, где нам найти женщину, которая спасет нас от голодной смерти так же, как вы спасаете этих птичек?

Дон Педро принужденно улыбнулся:

– На какое время вам понадобятся ее услуги?

– На день или на два, пока я не отыщу в округе какую-нибудь особу, которая могла бы служить кухаркой и горничной при больной.

– Кончита! – позвал дон Педро.

Добрая старушка из Монтальбана случайно оказалась в этот час в замке, хотя и собралась уже бежать от множест­ва незнакомых людей, нарушивших покой хозяина древних руин.

Тот шепнул ей что-то на ухо и велел затем исполнять при­казы Пейроля.

Кончита, как и ее хозяин, решила, что пришелец не слиш­ком похож на честного человека, но не сочла нужным высказы­вать свое мнение о незнакомце, а поспешила на кухню, готовить гостям обед.

Фактотум рассыпался в благодарностях, на которые хозяин не обратил никакого внимания. Старцу все это казалось более чем странным. Он подумал: раз уж к больной должна быть приставлена горничная, пусть это будет девушка, которую выберет он сам. У добрых и великодушных людей бывают порой внезапные озарения!

– Моя дочь сейчас в Памплоне, – сказал он фактотуму, прежде чем распрощаться, – но я жду ее с минуты на мину­ту. Если вы не настаиваете на том, чтобы немедленно разы­скать подходящую служанку в округе, дочь моя тотчас же будет к вашим услугам.

– Судя по вашему виду, – заметил Пейроль, – дочери вашей не пристало кому-то прислуживать. Я не посмею обра­титься к ней со столь оскорбительным предложением.

– Вы ошибаетесь, сударь, – невозмутимо возразил ста­рик. – Моя дочь – цыганка.

Изумлению Пейроля не было предела:

– С кем же я тогда имею честь беседовать, сударь? Неу­жели вы – не идальго?

– В жилах идальго не должно быть ни капли еврейской или мавританской крови. Мой же предок – андалузский ха­лиф Ибн-Ахмар, Красный человек.

– Кто же вы?

– Я испанский гранд, но не пытайтесь узнать мое имя. Если угодно, можете и меня звать Красным человеком. Я про­лил на своем веку немало крови – и, полагаю, пролью еще! (

VIII. МАРИКИТА

Господин де Пейроль карабкался в орлиное гнездо на Пенья дель Сид в тот самый день, когда Кокардас всходил на эшафот в Мадриде.

Назавтра шевалье де Лагардер, два бретера и баск Антонио Лаго встретились в ветхой хибарке, стоявшей в окрестно­стях Сеговии.

Вырвавшись из пут правосудия Альберони (а точнее, Гонзага), гасконец точно так же, без зазрения совести, ускользнул от братьев мира и милосердия.

Несмотря на то, что накануне произошло столько событий и явлено было столько доблести, Лагардер был мрачен. Он знал, что Филипп Мантуанский в Мадриде и с ним вся его банда, кроме Пейроля. Значит, Пейроль вместе с Авророй и доньей Крус скрывается где-то в другом месте. Лагардер отдал бы десять лет жизни, чтобы выяснить, что это за место.

С тех пор как шевалье приехал в Испанию, он, как ни ста­рался, не мог отыскать никаких следов прекрасных пленниц. Оттого-то был он и сердит, и печален.

– Ты уверен, что видел Шаверни? – обратился он к Кокардасу.

– Да сколько раз повторять, голубь мой! – отвечал гас­конец. – Он мне сам назвался да к тому же заставил выпить здоровенный стакан воды! Этого со мной так давно не случа­лось, что до сих пор вся глотка горит.

– Почему ты не сказал, что я был там?

– Мальчик мой, я ведь с какой высоты-то шмякнулся?! Все печенки отшибло – тут уж не до разговоров, дьявол меня раздери! Да еще эти стервятники налетели со всех сторон со своими благословениями и такой подняли галдеж, что я слова выговорить не мог. Да уж, ничего не скажешь…

– А вдруг он знает, куда их увезли? – прошептал Ла­гардер.

Он закрыл лицо руками; все замолчали, чтобы не нарушать его скорбной сосредоточенности.

Кроме четырех мужчин, в комнате находилась цыганка Марикита. С грустным вздохом она присела у ног Лагардера и сказала:

– Не отчаивайся. Скажи, где мне найти тебя через два дня. На это время я оставлю тебя.

– Почему?

– Я обязана исполнить свой долг. У меня, как и у тебя, есть в жизни цель. Не допытывайся – я ничего не могу рас­сказать тебе об этом.

Анри посмотрел ей в глаза, но она не отвела взгляда и да­же не нахмурилась, только проговорила:

– Ты не веришь мне? Ты думаешь, я пойду к твоим вра­гам?

– А почему бы и нет? Я не знаю тебя, не понимаю, поче­му помогаешь мне.

Красавица цыганка опустила голову, и по щекам ее скати­лись две слезы.

– А я верна тебе до самой смерти, – прошептала она. – Своим недоверием ты терзаешь мне сердце! Если ты прика­жешь мне – я открою тебе свою тайну.

Лагардер посмотрел на нее. Его тронули горькие слезы и искренняя печаль девушки.

– Нет, милая, – покачал он головой, вставая со скамьи. – Я был несправедлив к тебе! Прости меня – я так страдаю… Нет, я ничего не хочу знать.

Лицо красавицы тотчас просветлело.

– Я спешу к отцу, – объяснила она. – Ничто на свете не в силах помешать мне навещать его хотя бы раз в две неде­ли. Я приду к нему даже с другого конца Испании – и даже если в пути меня будет подстерегать смерть! А исполнив свой долг, я вернусь и стану преданно служить тебе.

Она все рассказала ему, когда он перестал допытываться… Лагардер поцеловал ее в лоб:

– Ступай, отважное дитя! У тебя благородное сердце – и да хранит тебя Бог! Если ничего не случится, послезавтра в полдень мы ждем тебя у Новой башни в Сарагосе.

– Я буду там, – отвечала цыганка. – Ты же без край­ней нужды не уходи из города, не повидав меня. Я почему-то уверена, что принесу тебе важные вести.

В последний раз бросив на Анри взгляд, исполненный неж­ности, грусти и преданности, Марикита скрылась за поворотом дороги.

– Она почти так же хороша, как та сеньорита, что поце­ловала меня в Мадриде, – промурлыкал Паспуаль.

– Что за дуры эти мадридские сеньориты! Да уж, ничего не скажешь! Лучше б меня целовали! Я ведь в тот день был на коне.

– Не на коне ты был, а на безухом осле… И выглядел ты неважно, бедняжка мой Кокардас!

– Ты в своих лохмотьях тоже не больно-то походил на любезного кавалера, дружок! Не знаю, что за вкус у этой да­мочки, если она не нашла лица получше, чтобы потереться о него своей мордашкой. На что она в тебе польстилась-то, голу­бок ты мой лысый?

– Идемте! – прервал их задушевную беседу шевалье. – Мы теряем время, а дело даже не начато.

Боль, терзавшая душу Лагардера, ослабла. Он встал и ма­шинально положил руку на эфес шпаги: впереди его ждала но­вая, отчаянная схватка с судьбой, не шедшая ни в какое сравнение с прежними, самыми ожесточенными битвами.

Под вечер, когда туман и сумрак окутали сарацинскую башню на Пенья дель Сид, когда летучие мыши бесшумно закружились над самой землей, а ночные птицы – филины и неясыти[65] – зловеще заухали в расселинах скал и закоул­ках развалин, маленькая цыганка подошла к крепостному ва­лу.

Она целый день шагала по дороге; одежду девушки покры­вал толстый слой пыли; волосы слиплись от пота; на ногах, ис­тертых о камни и изрезанных терниями, виднелись тонкие струйки крови.

Бедняжка Марикита страшно измучилась в пути, но едва Сириус – пастушья звезда, что первая встает над горизон­том, – едва Сириус заблистал над темным силуэтом Пенья дель Сид, красавица забыла об усталости и боли в ногах.

Радостно искала она глазами единственное окно, которое всегда светилось в ночи, – окно комнаты ее отца. Марикита не видела этого огонька только тогда, когда, задержавшись в дороге, подходила к замку уже на рассвете.

Но что же она заметила сейчас? Сегодня в башне горело три, четыре окна!

Улыбка на устах маленькой цыганки угасла; под рубашкой, едва прикрывавшей тугую девичью грудь, взволнованно заколо­тилось сердце.

К ее отцу никогда никто не приходил, но сейчас он был яв­но не один: в башне загоралось и гасло по нескольку окон кря­ду, причем на разных этажах.

Марикита никогда не боялась за себя, но испугалась за до­брого старца: она так дорожила его привязанностью! Не про­гнали ли его из замка, не напали ли на него? Не столкнется ли она вскоре с его убийцами?

Девушка нащупала маленький кинжальчик, раздвинула густые кусты и скрылась в толще скалы, словно та расступилась перед ней.

Марикита зашагала по высеченной в камне лесенке – не­ровной, весьма опасной для непривычного человека и такой уз­кой, что маленькая цыганка еле-еле протискивалась вперед.

С полчаса поднималась она все выше и выше. От волнения с нее градом катился пот. Наконец она достигла подножья башни – и, как вихрь, ворвалась в комнату. Там сидел ее отец и спокойно читал.

Не в силах вымолвить ни слова, она упала в его объятия и чуть не лишилась чувств. Поцелуи отца оживили ее.

– Добро пожаловать, дочь моя, – произнес отец. – Я жду тебя уже два дня.

Марикита услышала шаги у себя над головой и подскочила от испуга:

– Что это? Тебе здесь ничто не угрожает, отец? Я виде­ла, как во всех окнах башни загорались огни…

Нетерпеливая, порывистая, натянутая, как струна, девушка готова была заслонить дона Педро своим телом и спасти его от смерти…

– Успокойся, дочь моя, – улыбнулся старик. – Завтра ты узнаешь, что случилось. Никакой опасности нет. Но сейчас ты устала и проголодалась…

– Я не хочу есть и не собираюсь отдыхать… Умоляю, отец, объясни мне, что здесь происходит!

– Ничего страшного, скорее – наоборот. Я полагаю, что совершил доброе дело: когда ты все узнаешь, ты, несомненно, согласишься со мной.

Нервное напряжение, благодаря которому Марикита дер­жалась на ногах, прошло и девушка рухнула в кресло; лишь те­перь она лишилась чувств.

Дон Педро смочил ей лицо водой. Когда цыганочка пришла в себя, из глаз ее брызнули слезы; она сжала ладонями седую голову старика и покрыла ее поцелуями, шепча сквозь рыдания:

– А я боялась, что больше не увижу тебя.

– Напротив, ты еще несколько дней побудешь со мной.

– Но это невозможно! Завтра я снова должна уйти.

– Завтра? Но мне нужно, чтобы ты осталась здесь на не­делю.

Цыганочка поднялась с кресла и заявила:

– Никакая человеческая сила не удержит меня.

– А если я тебе прикажу?

Марикита на миг заколебалась, но не смутилась:

– Я ослушаюсь вас, отец.

Старец ничуть не рассердился.

– Если же я не прикажу, а попрошу тебя? – ласково улыбнулся он.

– Отец мой, – простонала Марикита, – не уговаривай­те меня! Я не могу!

– К кому же ты спешишь? – воскликнул пораженный дон Педро. – Кто тебе дороже отца?

Она потупилась и ничего не ответила.

– Значит, это мужчина, – вздохнул дон Педро. – Се­годня ты не хочешь поделиться со мной своим секретом. Но завтра ты проснешься и обязательно все мне расскажешь, я же выслушаю тебя с сочувствием и пониманием… Не сомневаюсь: раз ты избрала его – он, конечно, благородный человек, до­стойный тебя.

– Вы ошибаетесь, отец, – грустно проговорила Марики­та. – Это я недостойна его. К тому же сердце его занято и не освободится никогда; нам не суждено любить друг друга. Я могу принести ему в дар лишь свою безграничную предан­ность… и, если понадобится, жизнь.

Любила ли цыганочка Лагардера? Да, наверное, в глубине души. Но он рассказал ей о себе все – и она заставила замол­чать свое сердце. Теперь она хотела лишь одного: всеми силами помочь Анри разыскать Аврору.

Она призналась старику, что готова пожертвовать ради Анри своей жизнью. Эту же торжественную и нерушимую клятву она дала самой себе.

Старец восхищенно посмотрел на свое дитя – и раскрыл объятия. Прижавшись к отцу, Марикита прошептала:

– Не страшись за меня! Я сама избрала свой путь и пройду его до конца. Когда ты все узнаешь, ты одобришь мое решение.

Наверху по-прежнему слышались шаги. Марикита указала рукой на потолок:

– Что это – тайна? Мне нельзя этого знать?

– Никакой тайны тут нет. Там две девушки, обе очень красивые. Одна из них больна…

Цыганка вздрогнула, побледнела, широко раскрыла глаза.

– Как ее зовут? – воскликнула она. – Отец, как ее зо­вут?

– Не знаю.

– А другую?

– Тоже не знаю. Но послушай меня…

Дон Педро собрался рассказать дочери все по порядку, но тут в дверь постучали. Дон Педро отворил.

Это Пейроль, услышав голоса, доносящиеся из комнаты старика, перепугался, не вышла ли донья Крус из своих покоев. Поклонившись, он оглядел Марикиту с ног до головы, убедился, что никогда не встречал этой девушки, и успокоился.