– Есть два вида практической деятельности, – спокойно сказал Ганнет. – Можно либо строить, либо разрушать.
– Нет, есть третий вид. Можно красть – и даже не знать, что крадешь. Можно взять кошелек и оставить деньги.
Маскалл поднял брови.
– Где вы двое встречались раньше?
– Сегодня я наношу визит Ганнету, Маскалл, но давным давно Ганнет нанес мне визит.
– Где?
– В моем доме – или как это еще назвать. Ганнет обыкновенный вор.
– Ты говоришь загадками, и я тебя не понимаю. Я никого из вас не знаю, но ясно, что если Ганнет поэт, то ты фигляр. Тебе обязательно нужно болтать дальше? Я хотел бы помолчать.
Крэг засмеялся, но больше ничего не сказал. Вскоре он лег, растянувшись, подставив лицо солнцу, и через несколько минут уже глубоко спал, противно храпя. Маскалл с сильной неприязнью посматривал на его желтое отталкивающее лицо.
Прошло два часа. Суша с одной стороны отстояла больше чем на милю. Впереди земли вообще не было. Горы Личсторма позади них скрывала из вида сгустившаяся дымка. Небо впереди, над самым горизонтом, начало окрашиваться в странный цвет, яркий джейлово-синий. Весь воздух на севере окрасился ульфиром.
Тревога охватила Маскалла.
– Альпейн встает, Ганнет.
Ганнет мечтательно улыбнулся.
– Это начинает тебя беспокоить?
– Это так торжественно – почти трагично, и все же напоминает мне землю. Жизнь больше не имела значения для меня, но это – имеет.
– День это ночь по сравнению с этим, другим днем. Через полчаса ты будешь похож на человека, вышедшего из темного леса на свет дня. И тогда ты спросишь себя, как мог ты быть слепым.
Два человека продолжали наблюдать синий восход. Все небо на севере, почти до самого зенита, было испещрено сверхъестественными красками, среди которых преобладали джейловая и долмовая. Точно так же, как основной особенностью обычного восхода является ТАЙНА, основной особенностью этого восхода было НЕИСТОВСТВО. Он сбивал с толку не разум, а сердце. Маскалл не испытывал невнятного стремления схватить этот восход, сохранить навсегда, сделать своим собственным. Напротив, он волновал и мучил Маскалла, как вступительные аккорды сверхъестественной симфонии.
Взглянув на юг, он увидел, что день Бранчспелла потерял свою яркость, и он, не отводя глаз, может смотреть на громадное белое солнце. Он снова подсознательно повернулся на юг, как поворачиваются от тьмы к свету.
– Если то, что ты показывал мне раньше, Ганнет, это мысли Кристалмена, то это, должно быть, его чувства. Я имею в виду, в буквальном смысле. Должно быть, он ощущал раньше то, что я чувствую сейчас.
– Он весь ЧУВСТВО, Маскалл, – разве ты этого не понимаешь?
Маскалл жадно вглядывался в это зрелище и не ответил. Лицо его окаменело, но глаза туманились от подступивших слез. Небо горело ярче и ярче; было ясно, что Альпейн вот-вот покажется над морем. К тому времени островок уже покинул устье. С трех сторон их окружала вода. Сзади наползал туман, закрывая из вида сушу. Крэг все еще спал – уродливое сморщенное чудовище.
Маскалл взглянул через край на струящуюся воду. Она потеряла свой темно-зеленый цвет и стала теперь абсолютно прозрачной, как хрусталь.
– Мы уже в Океане, Ганнет?
– Да.
– Тогда не осталось ничего, кроме моей смерти.
– Не думай о смерти, думай о жизни.
– Становится все ярче – и в то же время мрачнее, Крэг будто растворяется…
– Вот Альпейн! – сказал Ганнет, касаясь его руки. Яркий сияющий диск синего солнца выглянул над морем.
Маскалл замолк, пораженный. Он не столько смотрел, сколько чувствовал. Эмоции его были невыразимы. Душа казалась слишком могучей для этого тела. Огромное солнце светило, поднималось из воды, будто ужасный глаз, наблюдающий за ним…
Рывком оно поднялось над морем, и начался день Альпейна.
– Что ты чувствуешь? – Ганнет все держал его за руку.
– Я столкнулся с Бесконечностью, – пробормотал Маскалл.
И вдруг хаос страстей слился в изумительную идею, пронизавшую все его существо, сопровождавшуюся сильнейшей радостью.
– Знаешь, Ганнет, – я НИЧТО!
– Да, ты ничто.
Туман закрыл все вокруг. Не было видно ничего, кроме двух солнц и нескольких футов моря. Тени трех людей, образуемые Альпейном, были не черными, а состояли из белого дневного света.
– Тогда ничто не может повредить мне, – сказал Маскалл, странно улыбаясь.
Ганнет тоже улыбнулся.
– Каким образом?
– Я потерял свою волю; у меня ощущение, что с меня соскоблили какую-то скверную опухоль, и я стал чистым и свободным.
– Теперь ты понимаешь жизнь, Маскалл?
Лицо Ганнета преобразилось какой-то духовной красотой; он выглядел так, будто сошел с небес.
– Я не понимаю ничего, кроме того, что у меня больше нет я. Но это и ЕСТЬ жизнь.
– Ганнет разглагольствует о своем знаменитом синем солнце? – раздался над ними насмешливый голос. Они подняли глаза и увидели, что Крэг встал.
Они оба поднялись. В тот же момент сгущающийся туман начал заслонять диск Альпейна, меняя его цвет с синего на ярко-джейловый.
– Что тебе нужно от нас, Крэг? – просто и спокойно спросил Маскалл.
Несколько секунд Крэг странно смотрел на него. Вокруг плескалась вода.
– Разве ты не понимаешь, Маскалл, что пришла твоя смерть?
Маскалл не ответил. Крэг легко положил руку ему на плечо, и Маскалл вдруг почувствовал тошноту и слабость. Он опустился на землю у края острова-плота. Сердце его билось тяжело и странно; его удары напомнили Маскаллу удары барабана. Он вяло взглянул на покрытую рябью воду, и ему показалось, что он видит прямо сквозь нее… далеко-далеко внизу… странный огонь…
Вода исчезла. Оба солнца погасли. Остров превратился в облако, и Маскалл – один на этом облаке – плыл в воздухе… Далеко внизу все пылало огнем – огнем Маспела. Свет поднимался все выше и выше, пока не заполнил весь мир…
Маскалл плыл по направлению к громадной отвесной стене из черного камня. Посреди нее висящий в воздухе Крэг огромным молотом наносил сильные удары в кроваво-красное пятно. Ритмичные лязгающие звуки были отвратительны.
Вскоре Маскалл распознал в этих звуках знакомые барабанные удары.
– Что ты делаешь, Крэг? – спросил он.
Крэг оторвался от своего занятия и обернулся.
– Стучу в твое сердце, Маскалл, – с ухмылкой ответил тот. Стена и Крэг исчезли. Маскалл увидел Ганнета, бьющегося в Воздухе – но это был не Ганнет – это был Кристалмен. Он, казалось, пытался ускользнуть от огня Маспела, окружавшего и лизавшего его, куда бы он ни поворачивался. Он вопил… Огонь настиг его. Он ужасно завизжал. На мгновение мелькнуло перед Маскаллом вульгарное, с текущими слюнями лицо – затем видение тоже исчезло.
Он открыл глаза. Слабый свет Альпейна по-прежнему падал на плавучий остров. Крэг стоял возле Маскалла, но Ганнета уже не было.
– Как называется этот океан? – спросил Маскалл, с трудом выговаривая слова.
– Океан Суртура.
Маскалл кивнул и некоторое время молчал, уткнувшись лицом в руку.
– Где Найтспор? – вдруг спросил он.
Крэг склонился над ним с мрачным видом.
– Ты Найтспор.
Умирающий закрыл глаза и улыбнулся. С трудом открыв их спустя несколько мгновений, он пробормотал:
– Кто ты?
Крэг хранил угрюмое молчание.
Вскоре страшная внезапная острая боль пронзила сердце Маскалла, и он мгновенно умер. Крэг повернул голову назад.
– Ночь, наконец, действительно прошла, Найтспор… Вот и день.
Найтспор долго и пристально смотрел на тело Маскалла.
– Зачем все это было нужно?
– Спроси Кристалмена, – сурово ответил Крэг. – Его мир это не шутка. У него сильная хватка – но у меня сильнее… Маскалл был его, но Найтспор – мой.
21. МАСПЕЛ
Туман сгустился настолько, что оба солнца совсем исчезли, и стало темно, как ночью. Найтспор больше не видел своего спутника. О берег островка-плота негромко плескалась вода.
– Ты говоришь, ночь прошла, – сказал Найтспор. – Но вокруг по-прежнему ночь. Я умер или жив?
– Ты еще в мире Кристалмена, но не принадлежишь больше этому миру. Мы приближаемся к Маспелу.
Найтспор ощутил в воздухе мощное беззвучное биение – ритмическую пульсацию в размере четыре четверти.
– Я слышу барабанный бой! – воскликнул он.
– Ты его понимаешь, или ты забыл?
– Наполовину понимаю, но я совсем в замешательстве.
– Очевидно, Кристалмен весьма глубоко вонзил в тебя свои когти, – сказал Крэг. – Звук идет из Маспела, но ритм образуется при его прохождении сквозь атмосферу Кристалмена. Его природой является ритм, как он любит это называть, или тупое невыносимое повторение, как зову это я.
– Я помню, – сказал Найтспор, покусывая ногти в темноте. Биение стало слышным; теперь оно звучало, как далекий барабан. Далеко-далеко, прямо впереди появилось небольшое пятнышко странного света, которое начало слабо освещать плавучий островок и зеркальную поверхность моря вокруг него.
– Всем ли людям удается вырваться из этого кошмарного мира, или только мне и единицам таких, как я? – спросил Найтспор.
– Если бы вырывались все, мне не приходилось бы потеть, мой друг… ТАМ нас ждут тяжелый труд, и страдание, и риск полной гибели.
Сердце Найтспора упало.
– Значит, я еще не умер?
– Умер, если хочешь. Ты прошел сквозь это. Но захочешь ли ты умереть?
Барабанный бой становился громче и болезненней. Свет превратился в небольшое продолговатое пятно, сиявшее таинственной яркостью в огромной стене ночи. Выступили суровые, будто высеченные из камня черты Крэга.
– Я не смогу перенести второе рождение, – сказал Найтспор. – Ужас смерти ничто по сравнению с ним.
– Тебе выбирать.
– Я ничего не могу сделать. Кристалмен слишком силен. Я едва выбрался, сохранив свою собственную душу.
– Ты все еще опьянен ароматами Земли и ничего не видишь в истинном свете, – сказал Крэг.
Найтспор ничего не ответил, казалось, он пытается что-то вспомнить. Вода вокруг них была такой недвижной, бесцветной и прозрачной, что едва походила на жидкое вещество. Труп Маскалла исчез.
Барабанный бой походил теперь на лязг железа. Продолговатое пятно света стало намного больше; оно горело неистово и ярко. Темнота вокруг него начала превращаться в подобие огромной черной безграничной стены.
– Мы действительно приближаемся к стене?
– Ты скоро узнаешь. То, что ты видишь, это Маспел, а свет – это врата, в которые ты должен войти.
Сердце Найтспора бешено колотилось.
– Я буду помнить? – пробормотал он.
– Да, ты будешь помнить.
– Пойдем со мной, Крэг, иначе я пропаду.
– Мне нечего делать там внутри. Я подожду тебя снаружи.
– Ты продолжишь борьбу? – просил Найтспор, грызя кончики пальцев.
– Да.
– Я не осмеливаюсь.
Громоподобный ритмичный лязг казался Найтспору настоящими ударами, падавшими на его голову. Свет сиял так ярко, что смотреть на него было невозможно. В нем была пугающая беспорядочность беспрерывно сверкающих молний, но он обладал и еще одной особенностью – почему-то казалось, что это не настоящий свет, а ЧУВСТВО, воспринимаемое, как свет. Они продолжили приближаться к стене мрака, двигаясь прямо ко входу. Похожая на стекло вода подходила прямо к нему, ее поверхность находилась почти вровень с порогом.
Они больше не могли разговаривать; слишком оглушительным был шум.
Через несколько минут они оказались у входа. Найтспор повернулся спиной и закрыл глаза руками, но свет все равно слепил. Его переполняли такие страстные чувства, что казалось, само тело увеличилось в размерах. При каждом пугающем ударе он сильно вздрагивал.
Дверей в проеме не было. Крэг спрыгнул на каменную площадку и потащил Найтспора за собой.
Едва они переступили порог, свет исчез, звук ритмичных ударов полностью стих. Найтспор опустил руки… Вокруг стоял мрак и тишина, как в гробнице. Но воздух наполняла зловещая горящая СТРАСТЬ, которая по отношению к свету и звуку была тем же, чем является сам свет по отношению к матовому цвету.
Найтспор прижал руку к сердцу.
– Не знаю, смогу ли я это вынести, – сказал он, глядя на Крэга. Он ОЩУЩАЛ личность Крэга гораздо более ярко и отчетливо, чем когда-либо видел его глазами.
– Входи и не теряй времени, Найтспор… Время здесь более драгоценно, чем на Земле. Мы не можем попусту тратить ни минуты. Нужно позаботиться об ужасных и трагических делах, которые ждать не станут. Входи не медля и ни для чего не останавливайся.
– Куда я должен идти? – бормотал Найтспор. – Я все забыл.
– Входи, входи! Там только один путь. Ты не ошибешься.
– Почему ты хочешь, чтобы я вошел, если я все равно должен снова выйти?
– Чтобы залечились твои раны.
И еще не закончив фразу, Крэг перепрыгнул обратно на плавучий островок. Найтспор непроизвольно двинулся было за ним, но сразу опомнился и остался стоять на месте. Крэг был абсолютно невидим; снаружи стояла темная ночь.
Едва он исчез, в сердце Найтспора возникло чувство, подобное звучанию тысячи труб.
Прямо перед ним, почти у самых ног, начинался крутой, узкий, полукруглый пролет каменных ступеней. Другого пути вперед не было.
Найтспор поставил ногу на нижнюю ступень, одновременно вглядываясь вверх. Он ничего не видел, но по мере восхождения внутренними чувствами ощущал каждый дюйм пути. Его восторженной душе эта холодная, зловещая, заброшенная лестница казалась лестницей на небеса.
Поднявшись примерно на дюжину ступеней, он остановился, чтобы перевести дух. С каждым шагом подниматься становилось заметно труднее; казалось, будто он несет на плечах тяжелого человека. В его памяти зазвучала знакомая струна. Он двинулся дальше и десятком ступеней выше обнаружил окно, расположенное в высокой нише.
Он взобрался туда и взглянул наружу. Окно было сделано из чего-то, похожего на стекло, но он ничего не увидел. Однако какое-то колебание атмосферы, идущее к нему из наружного мира, поразило его чувства и заставило кровь похолодеть. Иногда оно напоминало негромкий, издевательский, вульгарный смех, доносящийся с края света; иногда походило на ритмичную вибрацию воздуха – бесшумную беспрерывную пульсацию какого-то могучего двигателя. Оба эти ощущения были одинаковы и все же чем-то различались. Казалось, они связаны таким же образом, как душа и тело. Найтспор прислушивался к ним довольно долго, затем спустился из ниши и продолжил свое восхождение с еще большей серьезностью.
Подъем становился все более утомительным, и Найтспору приходилось останавливаться на каждой третьей или четвертой ступеньке, чтобы дать отдых мышцам и восстановить дыхание. Поднявшись таким образом еще на двенадцать ступенек, он достиг второго окна. Вновь он не увидел ничего. Смеющееся колебание воздуха тоже прекратилось; но атмосферная пульсация теперь стала вдвое явственнее, чем раньше, и ее ритм стал ДВОЙНЫМ. Одна пульсация шла в ритме марша, другая в ритме вальса. Первая вызывала ощущение горечи и оцепенения, а вторая была веселой, расслабляющей и противной.
Найтспор немного времени провел у этого окна, поскольку чувствовал, что находится на пороге великого открытия, и что выше его ожидает нечто гораздо более важное. Он продолжил свой путь наверх. Подъем становился все более и более изнурительным, настолько, что он частенько был вынужден садиться, совершенно раздавленный собственной тяжестью. Но все же он добрался до третьего окна.
Он влез в нишу. Его ощущения перешли в зрительный образ, и он увидел зрелище, заставившее его побледнеть. В небе, занимая его почти целиком, висел гигантский светящийся шар. Этот шар весь состоял из двух видов движущихся существ. Там были мириады маленьких зеленых частиц, размером от очень мелких до почти неразличимых. На самом деле они не были зелеными, но Найтспор почему-то видел их такими. Все они стремились в одном направлении – к нему, к Маспелу, но они были слишком слабые и маленькие, чтобы хоть немного продвинуться. Их активность создавала тот маршевый ритм, который он ощущал раньше, но этот ритм не был присущ самим частицам, а являлся следствием тех препятствий, которые они встречали. А вокруг этих атомов жизни и света вились намного большие вихри белого света, двигавшиеся по спирали в разные стороны, унося с собой зеленые частицы. Их вращательное движение сопровождалось вальсирующим ритмом. Найтспору показалось, что зеленые атомы не только участвуют в этом танце против своей воли, но и испытывают вследствие этого мучительный стыд и деградацию. Те, что покрупнее, были устойчивее, чем совсем мелкие, некоторые держались почти неподвижно, а одна продвигалась в том направлении, в котором хотела.