Но на смену прибежала Полина Абакшина, жена сторожа магазина; она только рыдала, не произнося ни слова. Буграев усадил ее в коляску мотоцикла, дал газ – и к магазину. Утро, как и нынче, выдалось росистым; осмотревшись, Кузьма Николаевич углядел темную дорожку на траве, ведущую от магазина за пригорок, да мимо нового дома Замиловых, да по степи в ближний колок, что торчит из овражка метрах в четырехстах от села. Там на опушке он и нашел связанного по рукам и ногам Якова Абакшина. При понятых сторож рассказал: ночью на него напали, связали и оттащили сюда, в лесистый овражек. С какой целью, можно догадаться, но как грабили магазин – не видел, не слышал, не имеет понятия. Замерз тут, руки-ноги затекли от проклятого шнура, домой бы теперь да попить чайку!
Сматывая шнур, Буграев привычно отмечал: белый, шелковый, тройной вязки или, лучше сказать, оплетки – где он его видел, черт побери? В райцентре, что ли?.. В хозяйственном магазине?.. Или тут где-то, в Шурале?..
А в магазине все было перевернуто вверх дном, тут уж явно группой действовали. И что именно было украдено – ни за что не ответить без тщательной инвентаризации. Лишь по поводу одного товара Леонтина Стефановна не затруднилась: пропали три ящика водки и ящик портвейна «777», в обиходе «три семерки»; спиртное было завезено лишь вчера под вечер.
Такое количество, учитывая тяжесть, далеко не унесешь, хоть оно и в ящиках; тогда, напрашивался вывод, была машина. Однако ни с машиной, ни со временем ограбления что-то не вязалось. Абакшин уверял, что его отволокли в колок ночью, но след по росе был явно утренний. Под утро же, да и теперь еще, ни Замиловы, ни Калмыковы, ни еще кто-либо другой, кого Буграев расспрашивал, машины не слышали, а на увлажненной пыли тракта четко выделялся один только след буграевского мотоцикла. Значит, машина вплотную к магазину не подъезжала, пряталась, допустим, в переулке напротив Калмыковых. Воры же перетаскивали украденное до переулка на руках, а там и отбыли.
Реально? Нет. Почему? Намного увеличивается риск быть замеченными. Значит – версия вторая и наиболее правильная – все награбленное осталось в селе, будучи унесено разом, хотя и в разных, может быть, направлениях. К сожалению, каменистая, плотно к тому же убитая земля возле магазина не хранит следов. Их много на тракте, так ведь уже и народу сбежалось уйма, попробуй отличить, где чьи! Придется вызывать служебную собаку с проводником. Или повременить?.. Не будет ли поздно? Ладно, пусть даже и поздно, но уж в селе мы и сами как-нибудь найдем. Най-де-ем!
Усадил он Якова позади себя, Полина села в коляску, отвез их домой. Высадил у ворот, а ворота, как и у всех, по грудь, двор просматривается. От воротного столба во двор тянется бельевой шнур… Тэ-эк! Ну как в аптеке: и этот шнур, и тот, что у него в сумке, совершенно одинаковы.
– Зайду попить, а то во рту пересохло.
С крыльца двор еще лучше виден. К баньке на краю огорода ведет узкая дорожка, по сторонам на грядках несколько свежих заступов – сапоги. Размер не женский. Выходит, хозяина всю ночь не было, а тут без него мужики в баню ходили? Веселая жизнь! Главное, следы разные: справа – сапоги, слева – вроде полуботинки. Почему на грядки оступались? Да что-то несли, вот почему.
Сел на «коня», отъехал, через пять минут вернулся с понятыми. Мимо растерянных хозяев прошагал к баньке, открыл дверь. Темно, всюду пыль и паутина, а на полу свежая земля с грядок. Нагнулся, приподнял доску – под нею яма. Ну, а в яме часть краденых вещей да ящик водки.
Двоих соучастников сторожа нашли в пустой избе: они были пьяны до такой степени, что даже от ящика не уползли. Один был из этого вот общежития, может, за стеной «флигелька» койка его стояла.
Тогда в магазине не было сейфа, Леонтина Стефановна запирала выручку в ящик стола, где теперь Ишечкина сумочку свою держит. Ящик был взломан и с тех пор не запирается. Пропало тогда чуть больше пятисот рублей, но деньги никак не находились. Опять вернулся Кузьма Николаевич в дом Абакшиных, вдумчиво принялся осматриваться.
Возле дивана стояла корзинка с клубками шерсти; один какой-то неровный, не вполне шар и явно больше остальных. Надо размотать! Попросил понятых, те размотали и ахнули: сердцевина-то из купюр!
После той кражи должность сторожа упразднили, привезли сейф и поставили сигнализацию. Казалось, теперь уж никто не осмелится посягнуть на деньги и товары: упрятаны хорошо и надежно. Так нет же, нашелся храбрец-удалец.
Митя притих и начал клевать носом, Валентина Степановна засобиралась домой. Встал и Ганелин, говоря:
– Да, друзья мои, братья-нагайбаки, пора, пока не стемнело.
Тут у Леонтины Стефановны и прорвалось: как заплачет да как запричитает. Одна ведь она теперь в доме, тоже не радость! Жаль ее…
Ганелина стала ее успокаивать, однако и сама расплакалась. Варя мужу под стать: в кости широкая, ростом не мала, на круглом лице синие глаза, в которых всегда и всем полное сочувствие. То ли от природы, то ли по долгу службы – амбулаторная сестра, – но так или иначе сострадает она всем и каждому, и если где кому плохо, встанет в ночь-полночь и пойдет.
– Не, это уже цирк! – возмутился Ганелин. – То от Мильчаковской житья нет, то без Мильчаковской! Пойти позвать, что ли?
– Молчи, что ты понимаешь? – напустились на него женщины. – Леонтина Стефановна, ну, а правда, почему бы вам друг к дружке в гости не ходить? И к нам вместе приходите, пожалуйста, хоть бы и завтра. Правильно, и она человек, и ей несладко. Упертая, конечно, со своим приветом, так и мы все со своими приветами.
– Хорошо, – пролепетала Кушнер, – с утра и пойду.
– Ну вот! И отлично. Спокойной ночи!
– А на кухне ничего пока не расставляйте, если комендант предлагать будет, – предупредил Кузьма Николаевич. – Мы вот с Егором Ивановичем за выходные печку с камином обязательно сложим – не нарадуетесь.
– Это все хорошо, – говорил Ганелин, идя с Буграевым позади женщин, – но баба, друг ты мой, великая загадка. Сколько люди живут, еще ни один философ не определил, что оно такое на самом деле.
– Смотри, Варвара услышит про «бабу», она тебе даст философию, – предостерегал Кузьма Николаевич, бережно неся на руках Митю и в то же время соображая, где достать колосниковую решетку. Достать навряд ли удастся даже в райцентре, придется опять кого-то просить, чтобы сварили из прутка.
Борис и Вера Замиловы стояли у дома Буграевых с Буланковой, слушали ее бойкую речь и время от времени уклонялись от слишком размашистых ее жестов. Тут же обитали Генка и Николка, братья-погодки десяти и одиннадцати лет. При виде участкового, который ускорил было шаг, они полезли под прясло, тенями мелькнули в огороде – и след их простыл.
Между тем хозяйку дома дожидались не одни Замиловы. Поодаль от ворот сидели полукругом собаки, на межевых столбах, к которым прибивались жерди, виднелись две кошки, на крыше сарая дежурили вороны и повсюду на дворе, в нетерпеливом ожидании угощения, перепархивала с места на место мелкая птичья живность.
– Тебя ждут, Валь, – сказала Ганелина. – Как домашние.
– Сейчас, сейчас.
– Боря, возьми ребенка, – скомандовала мужу Вера.
– Куда это он возьмет? – рассердилась Валентина Степановна, – Ребенка через полсела несли, теперь снова через полсела нести хотите! У нас поспит, какая ему разница!
– Верно, и вы отдохните, вам не вредно, – поддержала подругу Варя. – Ребенок ваш, еще навидаетесь.
Боря нерешительно переминался с ноги на ногу, глядя на жену; увалень, он напоминал чем-то Ларю, суженого Ишечкиной, только у того непомерно длинные руки будто канатами оплетены – смотреть страшно.
– Да сколько ж можно, Валентина Степановна? – возразила Вера. – Мне просто совестно: он и на машине катается, он и в гости ходит!
– Тебе завтра вставать чуть свет, да и Борис не задержится. А ребенок-то хоть позавтракает нормально или нет? После дойки заходи, может, отдам.
Одна из ворон на сарае – кэр-кэр-кэр! Да что же это вы там не поделили, наконец?! Долго вас еще ждать или нет, вон какие синие сумерки!
– Да сейчас! – отмахнулась Валентина Степановна и к мужу: – Ну что ты стоишь? Неси в дом. – Затем к Вере: – Пойдем, поможешь укладывать.
Борис предупредительно распахнул калитку перед Кузьмой Николаевичем, а она ка-ак взвизгнет – в Галябах, небось, услышали. Собаки дружно отбежали на середину улицы, кошки выгнули спины, вороны подпрыгнули, но не улетели, зато птичья мелюзга брызнула во все стороны, а Митя во сне вздрогнул.
– До каких пор? – шепотом спросила мужа Валентина Степановна. – Ну прямо позорище!
– Ему бы только уши детишкам драть! – воспользовалась моментом Антонина. – Мои как его увидели, будто растаяли.
– Держи, – в сердцах сказал Кузьма Николаевич, передавая супруге Митю.
Открыл багажник, нашарил масленку, попросил Бориса приподнять калитку на штеках петель и через минуту дело было сделано, калитка открывалась без звука.
Валентина Степановна вынесла миску с пищевыми отходами, накормила всю лохматую и пернатую братию. Потом вместе с Верой они стелили постель в «той» комнате и укладывали мальчика. После всех дел хозяйка сказала:
– Что-то чаю давно не пила.
– И я соскучился, – поддержал Кузьма Николаевич.
– Нет уж, нет уж, мы пойдем! – заторопилась Вера. – Боря, ты чего расселся, как в гостях?
– Сиди, Боря, сиди! – вмешалась хозяйка. – Ты и есть в гостях. А ты, Вера, печево мое, говорят, нахваливаешь. Так вот и давай покажу, как сырники делать, всех-то забот на полчаса.
Достала из холодильника творог, яйца, муку, из шкафчика пакетик с ванилью, и женщины занялись делом.
– Как дела? Что слышно? – задал Кузьма Николаевич гостю неопределенные и необязательные вопросы, лишь бы затеять беседу.
– Да вот, говорят, вы по ключу от подстанции на Юрку Носкова вышли…
– Кто говорит? – встрепенулся Буграев.
– Да там… у нас. – Борис неопределенно, словно отвечая на предыдущие вопросы, покрутил ладонью.
– Коротков, наверно, слесарь?
Борис явно не хотел указывать на кого-то конкретно, поэтому ответил:
– Ну и он, наверно.
Кузьма Николаевич знал: ни главный инженер, ни – тем более – Калмыков о беседах с ними не скажут ни слова; разговоры вестись могли только со слов Короткова.
– Ну, допустим, вышел я на этого Носкова, а дальше?
– Дальше, Кузьма Николаевич, его предупредить могут, Юрку.
– Каким образом?
– Не знаю, но могут, раз он близко.
Ишь, молчун, не прост ведь! Они, эти молчуны-увальни, всегда не просты, вечно себе на уме.
– Ну и как он близко?
– В Тищеве он. Я недавно в райцентре кореша видел, тищевского, в Магнитку он ехал… Ну, разговорились: то да сё. Спрашивает, как да что. Я говорю, электриком вот согласился. А он: что за хреновина! Юрка, говорит, Носков у вас работал? У нас, говорю. А он говорит: так вы его что, выперли? Я, конечно, говорю: нет. Тогда, говорит, ни бельмеса не пойму: ваш «Уралец» – хороший совхоз, общага добрая, к райцентру ближе, чем мы, а он почему-то к нам перебрался. Ну, я ему: вроде, невеста, мол. А он смеется: где и какая? Всем девчонкам и молодухам глазки строит, как до серьезного, тут у него какая-то невеста всплывает. Дальше мы уже не говорили об этом, на другое перешли. Но ведь и вправду тип какой-то странный, Юрка-то. Если он тут кого своего оставил…
– Спасибо, Боря, за информацию, за разговор, за твое беспокойство. Но никого он тут не оставил, один он, как бирюк. И даже если это он украл, а нам пока из-за одного ключа судить его рано, даже если бы его предупредили, теперь он далеко не уйдет.
Проводив гостей, стали укладываться.
Кузьма Николаевич без книжки не ложился, заснуть не мог, не почитав. Раньше любил он классику, затем стал предпочитать текущую литературу, любил детективы и немалую библиотеку из них собрал. Но с годами все больше нравилась ему литература мемуарная, документальная, он и теперь читал сборник, в который вошли воспоминания спортсменов – ветеранов Великой Отечественной.
«Должен сказать, – писал один из них, бывший войсковой разведчик, – что вскоре я уже был способен брать „языка“ из любого положения. Этому обучили меня ребята из полковой разведки, с которыми прошагал до Победы. Их во взводе насчитывалось двадцать человек, представлявших одиннадцать национальностей. И у многих имелись свои, доставшиеся от дедов и прадедов, „коронки“ – свои приемы рукопашного боя. Через много лет, когда я показывал некоторые из них сильным самбистам, они только ахали. В войну же умение, полученное от боевых побратимов, помогало мне ломать фашиста».