Оявеэр покачал головой и пообещал посоветоваться с редактором насчет поправки. Этого еще не хватало! Это же не политическая ошибка, да и у кого не случается промахов. Так думал, отдуваясь, «квадратный» человек. В последнее время лестница очень утомляла его, он задыхался, и на лбу у него выступал пот. И стоило ли из-за таких пустяков давать поправку? И вообще, как Оявеэр представляет себе поправку?
Урве это не интересовало. Ошибку необходимо исправить — и все! Ей вовсе не хочется, чтобы хорошие люди на фабрике смеялись над ней. Не может же она объяснять каждому, из-за чего получилась ошибка.
Кто знает, чем бы все кончилось, не вмешайся этот симпатичный Эсси. Он считает, что ошибка типична для фотокорреспондента Луйги. Луйга любит все приукрасить, раздуть. Да и какой глубины можно ждать от человека, который выключает радио, потому что ему действует на нервы вздор, который приходится слушать. Как раз сегодня утром Эсси заходил в фотолабораторию по делу и остановился послушать радио, которое фотокорреспондент не успел выключить. И как вы думаете, что посчитал вздором достопочтенный фоторепортер Луйга? «Чаконну» старого итальянского композитора Витали. Человечество три столетия восхищается этой вещью, лучшие скрипачи мира включают ее в свой репертуар, а фотокорреспондент Луйга... Ну, что можно ожидать от него? Пусть себе идет в свою каморку, а Оявеэр... Оявеэр мог бы договориться с Урве Лейзик относительно подвала. Какой все-таки милый Эсси, как он хорошо это сказал.
Оявеэр, молодой и преуспевающий человек, уже забыл о том, сколько потов с него сошло, когда он писал свои первые заметки, поэтому испуганное лицо девушки развеселило его. Бояться нечего. Пусть напишет о своей жизни и работе. Получится великолепно! Не получится — тоже ничего страшного. На то и редакция, чтобы доказать, помочь, научить. И никто не будет смеяться, если не получится. И почему это — не получится?
Какой странный дом. Чувство горечи и досады заставило Урве прийти сюда прямо с фабрики, чтобы разыскать обманщика. Все утро она держала наготове камень, чтобы швырнуть в лицо этому бессовестному человеку! Какие отточенные фразы приготовилась она выплеснуть в него! Пусть газетный фоторепортер не думает, что молодая работница круглая дура, пусть он не воображает, что с ней можно позволить себе любые шутки! И вдруг в коридоре ей встречается человек, которого она где-то видела. Они разговаривают уже как старые знакомые. Что поделывает Рейн? Ведь вот как бывает в жизни! Собственно, ведь благодаря Эсси они и поженились. Ведь это он принес ей письмо, которое решило ее судьбу. Увидев фотографию, Эсси решил сразу же позвонить в отдел кадров фабрики, узнать адрес и, не откладывая, навестить семью друга. А теперь они могут договориться даже о дне и часе, чтобы застать дома и Рейна. Ошибка в подписи под фотографией? Да, нескладно получилось. Надо выяснить. Первым делом они зайдут к Оявеэру, так как фотография шла через его отдел.
Странный дом. Все здесь так сложно! И куда вдруг подевались заранее приготовленные фразы, когда к ним подошел этот огромный «квадратный» мужчина, красный и задыхающийся. Тот самый, который считал вздором Витали... Как же Эсси назвал это произведение?
Учиться! Больше читать. Нельзя отставать от жизни! Эти люди здесь знают так много. Они пишут статьи, очерки и могут читать их в газетах и журналах. Интересно, какое это чувство? Ей тоже советуют написать. Вон тот длинноносый, в очках советует. Оявеэр — он даже настаивает. В самом деле — чего бояться? Надо будет попробовать.
Странный дом. Слова, приготовленные для фоторепортера Луйги, так и остались невысказанными. Урве уже не думала о нем...
9
«Продается недостроенный индивидуальный дом. Обращаться с 17 до 21 часа, ул. Каабли, 12—3. М. Пуусте».
Один продает, другой покупает, третий собирается покупать. Продающий выгадывает, покупатель считает, что он тоже выгадывает, ну, а тот, кто надеялся купить, становится чуточку умнее.
Рейн шел прямо с работы, останавливая по дороге встречных, он понятия не имел, где находится улица Каабли. Воротник пальто поднят, лыжная шапка лихо сдвинута набекрень, на раскрасневшемся лице — надежда. Продается недостроенный индивидуальный дом, продается за цену, которая меньше фактической, — ясно, что тому, кто продает, нужны деньги и он хочет отделаться от своего товара. И как это Рейн раньше не подумал об этом.
Строить не просто. Но достраивать — это уже другое дело. Только недавно Рейн отнес в газету объявление о том, что ищет квартиру. Никто не откликнулся, хотя в объявлении стояло: «Согл. на ремонт». Что это означало? Во-первых, что пометивший такое объявление не побоится черной работы, а во-вторых, что у него есть деньги, на которые можно приобрести материал для ремонта или помочь, если нужно, хозяину квартиры. В эти годы квартирного кризиса люди проявляли особенную чуткость к тем, кто имел лишнюю площадь, и не скупились на денежную помощь. Только в одном Таллине добровольные пожертвования искателей квартир в «специальный фонд» квартирохозяев составили несколько сот тысяч рублей. И эта цифра далеко не полная, далеко не тщательнейшим образом проверенная; надо заметить, что альтруистические акты «пожертвований», являясь замечательным примером взаимного доверия, совершались без лишней бюрократии. Названную сумму удалось выявить главным образом на основании данных, полученных таллинским народным судом путем упорной работы. Таким образом, сокращенное «согл. на ремонт» представляло собой пароль, за которым большей частью скрывалась сумма от трех до десяти тысяч рублей на сберкнижке у тех граждан, кому издерганный работник жилуправления обычно говорил: «Где-то вы ведь живете!»
Каабли, 12. Вот он — двухэтажный дом, как две капли воды похожий на тот, в котором жил Рейн. Удивительное совпадение. Даже мачты радиоантенн, прикрепленные к трубам и покачивающиеся на ветру, ничуть не отличались от таких же облезших палок над их домом. Продающий и покупающий жили в одинаковых домах.
Квартира номер три. Звонить здесь или у дверей мадам Хаукас — разницы никакой. Впрочем, откуда он мог знать — ведь он ни разу не был у мадам Хаукас.
Дверь открыла полная женщина. Какие глаза! Огромные, цвета кофе. Интересно, сколько ей лет? Вероятно, как и Лийви, двадцать восемь — двадцать девять, не больше. Платье на ней сидит как мешок, а передник как у золушки — старый. Хозяйка предложила ему войти и немного обождать. Она ничего ее знает о продаже. С минуты на минуту должен прийти муж.
Широкая кровать с никелированными шариками на спинке, этажерка с цветами, маленький с резьбой буфет, круглый стол и старые, обитые клеенкой стулья. Встанешь с таких, и они обязательно заскрипят, а фланелевые брюки непременно оставят на них часть своего ворса.
Минут через десять зазвенел звонок, и темноглазая хозяйка впустила в комнату супружескую пару — оба в очках. Он долговязый, она — коротышка. Чтобы не дать мужу почувствовать свое превосходство, она без умолку болтала. Она щебетала, словно веселая птичка, перескакивая с одного на другое, хотя кареглазая хозяйка не могла поддержать беседу — она ровно ничего не знала о продающемся доме. Ровно ничего! И все же «птичка» разведала, что недостроенный дом находится в Меривялья, неподалеку от автобусной остановки.
Рейн усмехнулся. В этом доме муж, видимо, крепко держит вожжи в своих руках.
Он не ошибся. Муж пришел в тот момент, когда его жена, едва не заклеванная «птичкой», пыталась ретироваться в переднюю. Радостно, как человек, избежавший опасности, она сказала мужу, что пришли по объявлению. В ответ ей пробурчали что-то насчет глаз, которые, слава богу, и сами еще видят.
На вешалке в прихожей осталась блестящая кожаная куртка, а в комнату вошел среднего роста человек с обветренным смуглым лицом, кого-то очень напоминавший. Официант! Лысый официант, который «помог» отпраздновать день рождения Урве. Разумеется, не тот самый официант, а его сын или его двойник, только в омоложенном виде. Даже голос показался знакомым, когда, достав из буфета тетрадку и раскрыв ее, он сказал:
— Вот так выглядит проект.
Супружеская пара быстро придвинула к себе проект, и поэтому покупатель, который пришел первым, вынужден был встать за их спиной.
— Сделано много? — спросил мужчина, разглядывая проект.
— С виду немного, — сквозь зубы процедил хозяин. — Фундамент, перекрытие похвала. Строительство идет по графику. Все как в договоре.
— Ага, это и я хотел знать, — с видом знатока заметил Рейн, хотя понятия не имел, что такое договор и график для индивидуального застройщика.
— И сколько вы за него хотите? — поинтересовалась женщина.
— Погоди, Лейли, сперва надо установить, сколько завезено материалов.
Ничего не ответив, хозяин вытащил вложенный в тетрадку листок с перечнем материалов.
Тонны извести и кубометры пиломатериалов ни о чем не говорили Рейну. Но он стоял и слушал, словно эти цифры и названия обладали какой-то магической силой. Особенно сильно он ощутил это после того, как лысый молодой человек поделился кое-чем из бездонных запасов своего личного опыта. Например, он сказал: «Силикатного кирпича имеется больше, чем на полдома», «Известь хорошо загашена, и ее хватит на всю постройку», «Цемента нет, да и все равно он бы за зиму испортился». И так далее.
— А цена, цена? — не унималась «птичка».
— Цена... — вздохнул сутулый мужчина, словно ему нелегко было расставаться с чем-то очень дорогим. — Цена — двадцать три тысячи.
— Двадцать три тысячи! — воскликнула женщина.
— Тише, Лейли, — одернул ее муж и тут же повернулся к хозяину: Что же так вздуло стоимость этого фундамента?
— Вы, очевидно, не очень ясно себе представляете, что значит строить дом в нынешнее время. Подвал — вовсе не такая дешевая штука. На одно рытье котлована идет около сотни рабочих часов...
— Подсчет неофициальный, — прервал его покупатель.
— Подвал — наиболее дорогостоящая часть дома. Кроме того, ведь материал остался, он рассортирован, уложен. Транспорт. Работа. Все это стоит денег. Наконец, участок.
— Участок ничего не стоит, — заметила притихшая «птичка».
— Вы правы, официально участок ничего не стоит. Но ведь он расположен в очень хорошем месте. За такие участки люди дерутся.
— Я не спорю, участок действительно в хорошем месте. Но все-таки — двадцать три тысячи! За такие деньги можно самим дом построить.
— Что ж, попытайтесь. Попробуйте приобрести участок в Меривялья, да еще в нескольких шагах от автобусной остановки... Сколько же вы предлагаете?
Покупатель задумался. Рейн напряженно ждал. Он тихо похоронил все свои надежды, и только какое-то непонятное ему самому любопытство заставило его остаться.
— Предельная цена — десять тысяч, — сказал в конце концов покупатель.
— Ну, знаете, глупо вести детский разговор.
Покупатель вскочил, и стул заскрипел.
— Лейли, пошли, здесь бессмысленно разговаривать.
Чета удалилась, не попрощавшись. Рейн едва было не присоединился к ним, чтобы вместе обругать рвача, но в последнюю минуту изменил решение. Он кое-что придумал.
— Двадцать три, пожалуй, дороговато, — начал он осторожно. — Вы здорово взвинтили цены на материалы...
— Назовите, на какие?
Для Рейна это был трудный экзамен, он же никогда не имел дела с ценами на строительные материалы.
— У вас получается, что кубометр пиломатериала стоит в среднем шестьсот рублей. Откуда такая цена? Я найду и подешевле.
— Может, и найдете. А я продаю недостроенный дом вместе с материалами.
Так начался азартный спор, в течение которого одну спорящую сторону все больше и больше посвящали в тайны строительства, а другую вынуждали постепенно сбавлять цену.
В конце концов хозяин извинился и ушел на кухню — вскоре оттуда донесся его приглушенный голос и взволнованный шепот жены. Уверенный в себе покупатель с удовольствием вынул сигарету и усмехнулся. Про себя он честил рвача самыми отборными словечками, какие только накоплены в эстонском языке за столетия.
Видимо, семейный совет закончился, лысый вернулся и сообщил свое окончательное решение: восемнадцать тысяч: из них десять сразу, остальные — в течение полугода.
Покупатель встал, застегнул пальто и сообщил свое окончательное решение: восемнадцать тысяч, из них десять сразу, остальные в течение года.
Его вежливо проводили до передней. Дверь из кухни приоткрылась, и карие глаза укоризненно взглянули на мужа:
— Макс, ты бы хоть адрес спросил.
Рука Рейна задержалась на ручке двери. Как это он сам не догадался. Адрес. В самом деле, он ведь мог на всякий случай оставить свой адрес. Вот только у него нет с собой ни карандаша, ни бумаги. Пока хозяйка ходила за ними, покупатель как бы про себя пробормотал:
— Разумеется, я предложил солидную цену, ну да бог с ней, очень уж в хорошем месте участок, черт бы его взял!
Впервые на лице хозяина появилось какое-то подобие улыбки. Он тоже считает, что участку цены нет, и ему ужасно жаль, что обстоятельства вынуждают его отказаться от постройки.
Появились карандаш и бумага. Покупатель быстро набросал свой адрес:
Улица Сое, 7—2. Юхан Тухк.
Лысый не знал, в каком районе находится улица Сое. Покупатель объяснил, что это за Лиллекюла, и, любезно кивнув хозяевам, которые стали вдруг на редкость вежливы, ушел.
10
Почему в домах долго горят одинокие лампы?
Почему люди взбираются на вершины недоступных гор, пересекают под парусом океаны, посещают изо дня в день тренировки на стадионе, ставят, пренебрегая смертью, опасные опыты, переплывают широкие заливы, поднимаются на неизведанную высоту, берут из рук павшего товарища обагренное кровью боевое знамя и устремляются вперед?..
Почему лампы горят иногда так долго? Кругом темные, дремлющие квадраты окон, а там, там и вот там — в окнах свет.
Забыли погасить? Возможно. А может быть, надоедливые гости? Любовь? Интересная книга? Боязнь темноты, оставшаяся с той поры, когда вся Европа по ночам окутывалась темнотой и только Швейцария и Швеция сверкали огнями, сигнализируя о своем нейтралитете? У окон сотни причин светиться по ночам.
На стол падает свет. Человек работает. Завтра, через год, а может, и через десять лет выяснится, над чем он сегодня работает. А может, и вовсе не выяснится. Последнее бывает чаще, и тогда окно перестает светиться, но это ничего. Где-нибудь в другом месте засветится новое окно.
На дворе разыгралась буря. Жестяная крыша дрожит, будто огромные звери, перебирая мягкими лапами, носятся по ней друг за другом. Порой такая буря, наперекор календарю, предвещает приближение весны: она разламывает на куски ледяную бронь, сковывающую поверхность моря, срывает с оголенных деревьев слабые и засохшие ветки, сдавливает высокие сугробы, словно для того, чтобы солнце, становящееся день ото дня горячее, могло помериться с ними силой.
Бегут мысли. По бумаге, на которую падает свет настольной лампы, скользит перо. Болит спина, и немного гудит голова. Завтра будет трудно стоять за станками. Завтра? Уже сегодня, ведь сейчас половина третьего. Значит, уже сегодня люди, посторонние люди, прочитают все, что она написала. И тот длинноволосый, в очках, Оявеэр. И, быть может, Эсси.
А завтра или послезавтра смогут прочитать все. Бывшие одноклассники и теперешние друзья с фабрики. Кто, безусловно, обрадуется, так это Юта.
А Рейн! Странно, он отнесся к этому без всякого одобрения. Прямо он этого не сказал, но по лицу было видно. Он не верит, что жена справится. Считает, что это напрасный труд.
А он вот, этот труд! В нем целый отрезок ее жизни. До чего же приятно читать собственные мысли, изложенные на бумаге, и знать, что это писала ты сама.
И все же... Чего-то она не додумала:
«...Придя чудесным утром раннего лета в контору, я вдруг почувствовала неприязнь к своему столу, к бумагам, ко всему этому однообразному бумажному делопроизводству».
Нет, нельзя, не годится так. Какое чувство будет у тех, кто остался в конторе? Кому-то ведь надо и в конторе работать. Нельзя так пренебрежительно.