В свои походы к морю, к прибрежным скалам — наблюдательным пунктам — Ваня, как всегда, отправлялся с медвежонком. Однажды мальчик отошел дальше обычного, к высоким утесам, темневшим в нескольких верстах от залива Спасения. Это была веселая прогулка. Они гонялись вперегонки, и медвежонку редко удавалось догнать быстроногого мальчика. Мишка злился, сердито фыркая и мотая головой. Но вот медвежонок остановился и задвигал ушами и носом. Ваня тоже заметил впереди, почти у самой скалы, неподвижную коричневую тушу какого-то животного. Мальчик осторожно подошел поближе. Это был большой старый морж. Он лежал в какой-то необычайной позе. Голова его опустилась вниз, массивные желтые бивни почти целиком ушли в мелкий гравий, будто зверь в припадке ярости вонзил свое оружие в землю.
Ваня сделал еще несколько шагов. «Ого, в длину, поди, с двух быков будет морж-то!»
Мальчик стоял в полутора-двух саженях от туши и мог рассмотреть ее во всех подробностях. Шкуру моржа покрывали редкие жесткие волосы. Спина и бока были испещрены как сеткой, глубокими рубцами. Это следы свирепых поединков на лежбищах. Быть может, за свою долгую жизнь морской великан встречался и с человеком, может быть, и поморские пули и пики оставили свои заметки на его шкуре.
Ваня крикнул, — морж оставался недвижим. Подняв камень, мальчик швырнул его в грузную тушу — никакого впечатления.
«Да он дохлый!»
Теперь мальчик смело подошел вплотную к моржу и для большей уверенности пнул его ногой. Но что такое? Шкура как-то послушно прогнулась, от удара на ней осталась вмятина. И в ту же минуту рядом с Ваней раздался отчаянный визг…
Случилось вот что. Медвежонок, должно быть, тоже сообразивший, в чем дело, тихонько подобрался к моржу сзади и увидел небольшое отверстие, прогрызенное в шкуре чьими-то острыми зубами. Недолго думая, мишка сунул туда голову и с визгом отскочил.
Ваня бросился на помощь своему другу и лишь увидел, как откуда-то из туши моржа молнией выскочил, пушистый зверек и, метя хвостом, мгновенно скрылся между камнями.
Сначала Ваня ничего не понял. Только найдя отверстие в шкуре и осторожно осмотрев его, он изумленно убедился, что морж пустой!
Это, конечно, была работа песцов. Обнаружив труп зверя, они прогрызли шкуру там, где она была мягче, и, постепенно вгрызаясь все глубже, оставили от моржа буквально одну кожу и кости. Только что убежавший песец, видимо, лакомился остатками. Так как «дверь» была одна, он укусил медвежонка и выскочил вон.
Ваня покатывался со смеху, глядя, как мишка обиженно скулил, облизывая ранку на носу.
— Ну-ка, мишенька, глянь в окошко еще разок!.. Может, кого еще… высмотришь, — сквозь смех повторял мальчик, стараясь подтащить медвежонка к моржу. Мишка уперся всеми четырьмя лапами.
Успокоившись, мальчик полез на скалу. Но море было пустынно.
Дома Ваня смеялся над новыми приключениями медвежонка уже вместе со Степаном.
— Вот история, так история, не слыхал еще!.. Песец его из моржа-то… хвать за морду… Мишка, небось, подумал: что за зверь такой: и снаружи, и внутри — кругом зубы!
Наверно, когда-нибудь на зимовке или дома ввечеру, Степан расскажет новую сказку про страшного моржа с двойным набором зубов…
Тем временем сборы в дорогу пришли к концу. На «Чайку» погрузили только самое ценное: песцовые и оленьи меха, охотничье снаряжение и домашний скарб. Две тюленьи шкуры, наполненные жиром, привязали к бортам лодки. Все, что осталось, поморы решили спрятать в избе, а избу накрепко забить досками от медведей и песцов. На «Чайку» взяли с собой немного копченого и вяленого мяса — запас на первое время. Во что бы то ни стало нужно было сохранить огонь. Для этого, по старому обычаю, в самом носу лодки сделали глиняный очаг — ажан — и в нем развели огонь.
Десятого августа, ранним утром, «Чайка» вышла из залива Спасения с четырьмя поморами и медвежонком на борту.
Шли близ берега. «Чайка» легко огибала сохранившийся кое-где припай, встречные плавучие льдины. Ветерок был слабый, и море совершенно спокойное, тихое. Льды отражались в нем, как в зеркале. Солнечные лучи, скользя по водной глади, слепили глаза. К середине дня подул полуночник, и поморы, бросив весла, пошли под парусом.
Химков был доволен плаванием. К вечеру он подвернул еще ближе к берегу, высматривая удобное место для ночевки, так как ветер стал меняться. Наконец кормщик скомандовал:
— Роняй, Ваня, парус! А ты, Федор, весла бери, к берегу подгребай! Немного передохнем здесь, а к утру, даст бог и ветер попутный возьмется, тогда уж прямо до места дойдем.
«Чайка» с разгона, шурша, врезалась в гравий. Мореходы дружно вытащили осиновку повыше — на угор, за приливную волну, и стали устраиваться на ночлег. Прямо у борта «Чайки» разостлали шкуры, тут же развели огонь.
— Ну, братцы, ужинать — и на боковую! Завтра длинный да опасный путь будет, ни варева, ни отдыха до самого становища. Не запамятовать бы, котелок воды из ручья набрать. Где топор-то с рогатиной? Гляди еще, ошкуй пожалует.
Как только лагерь замолк, медведь действительно не замедлил пожаловать. Он долго расхаживал вокруг, но напасть не решился: боялся огня.
Под утро Алексея на дежурстве сменил Федор. Посмотрев на дым костра, Химков заметил, что ветерок снова перешел. «Попутный, вроде», — подумал он, укладываясь вздремнуть. Все стихло кругом. В остекленевшее море гляделись нежно-розовые облака, застывшие в синем утреннем небе. Федор сидел, охватив колени руками, и лишь изредка пошевеливал угли в угасавшем костре.
Через несколько часов «Чайка» снова ходко шла под ветром к югу.
Каменные прибрежные утесы подступали все ближе к морю, становились выше и круче. Вот открылся и обрывистый южный мыс. Алексей изменил курс, следуя повороту берега.
Как и предполагал кормщик, сильным встречным течением осиновку стало сносить в открытое море.
— Ну-ка, ударь в весла, Федор. Вишь, зажила вода, шибко от берега уводит, — озабоченно оглядываясь, сказал он.
Дойдя до мыса, поморы увидели грозно нависшие скалы прямо у себя над головой.
Почти от самого моря и доверху утесы были белым белы от птиц. На воде кишели птенцы, учившиеся плавать. Тут же суетливо шныряли их родители.
На скалистых карнизах полярные совы лениво трепали когтистыми мохнатыми лапами свою добычу — чайку или кайру. Другие чайки и кайры беззаботно сидели совсем рядом, не обращая никакого внимания на злополучную участь товарок. Пониже разместились чайки топорики с широкими оранжевыми клювами. У некоторых птиц Ваня заметил на клювах маленькую, как бы припаянную трубочку. Это были чайки глупыши, трубочка им заменяла ноздри. На ближних уступах скал сидели хорошо видные с лодки, нарядные, сине-зеленые бакланы. Они, повернув головы вбок, беспокойно провожали взглядом большую странную птицу, плывшую вдоль берега.
Ваню рассмешил серьезный, как будто удивленный вид бакланов, и он, не утерпев, запустил в них куском дерева.
Что тут началось!
Бакланы с резким гортанным криком взлетели со своих мест, за ними, как по команде, поднялись все несметные птичьи стаи. Вихрем от бесчисленных крыльев рвануло парус, «Чайка» накренилась, чуть не черпая воду. Ветер сдул шапку с головы опешившего Вани.
— Береги огонь! — закричал Алексей, но голос его потонул в птичьей буре. Хорошо, Степан сам вовремя догадался заслонить очаг.
Птицы тучей окружили лодку, хрипло крича и хлеща крыльями. Ваня что было сил держал медвежонка, который норовил прыгнуть за борт. Но вот поморы нажали на весла, и «Чайка» миновала растревоженное птичье царство.
— Вот это базар, так базар, — не без уважения говорил Федор, отряхивая с бороды птичий помет.
— Степан, ужо придем сюда яйца собирать!
— Птиц то здесь много, да яиц боле нет, не то время, — сказал Химков, оглядываясь на скалы. — А сила какая! Ишь, крыльями сколь ветру гребут! Другой раз, Иван, осторожнее будь… Думать прежде надо, а ты без мысли, точно младенец.
Теперь осиновка шла на северо-восток. Навстречу стали попадаться льдины какого-то синеватого, иногда даже темно-синего цвета.
— Матерый лед где-то на берегу лежит, — пояснил сыну кормщик. — Вишь, сколько «щенков» плывет. Отрываются от берега, и несет их ветром.
Внезапно лодку закачало, затрясло, словно воз на ухабистой дороге. Волны со стуком ударили в борта «Чайки», обдав мореходов солеными брызгами. Только что спокойное, гладкое море вдруг ожило, зашевелилось. На его слюдяной поверхности, словно река без берегов, возникла полоса взволновавшейся бурной воды.
— В сувой попали, — вытирая рукавом лицо, заметил Федор. — Обе воды встретились: полая с убылой спорят. — И сильными рывками стал выгребаться из толчеи.
Через несколько минут лодка вновь очутилась на спокойной воде и шла прежним курсом.
Скалы снова то отходили вглубь острова, то приближались к морю. Миновали еще несколько небольших мелководных бухт… Наконец впереди, у самой воды, возник темный утес.
— Вот и зимовье наше. Вон за той скалой, — весело возвестил Алексей. — Ну-ка, Ваня, смени Федора, а ты, Федор, отдохни. Еще верст пять будет до скалы-то, а ветру, почитай, нет.
Глава четырнадцатая
НА НОВОМ МЕСТЕ
И вот осиновка лежит на песчаном берегу небольшой подковообразной бухты. Вновь на Крестовом мысу появились человеческие следы.
Поморы зажгли факел и направились к своему новому жилищу.
В избе оставалось все по прежнему, как и в прошлом году. Раскрыв окна и двери, проветрив горницу, охотники решили вынести мертвеца до утра в сени.
Алексей полотняным лоскутом закрыл покойнику лицо. Федор бережно приподнял высохшее тело.
Скамья была покрыта жалким полу истлевшим тряпьем. Там, где покоилась голова, лежал какой-то твердый предмет.
Алексей протянул руку и взял сверток. Это была толстая книга, заботливо завернутая в грязную тряпицу.
— Библия, — сразу решил Веригин, прикинув книгу на вес. — Вишь, не меньше, как пять фунтов будет!
— Посмотрим, что за библия. — Алексей развернул книгу и вдруг радостно вскрикнул. На титульном листе было напечатано: «Арифметика, сиречь наука числительная».
— «В великом граде Москве типографским тиснением ради обучения мудролюбивых российских отроков и всякого чина и возраста людей на свет произведена», — читал Алексей.
Маленькими буквами внизу стояло: «Сочинена сия книга через труды Леонтия Магницкого».
— Ваня, ну-ка, поди сюда, узнаешь книгу? Арифметика ведь это. Сохранил старик, спасибо ему. Будешь теперь по ней мореходству учиться.
Мальчик обрадовался книге не меньше, чем отец. Он обеими руками схватил объемистый фолиант в коричневом кожаном переплете с золотым тиснением на корешке.
Ваня открыл книгу. Ему сразу бросилось в глаза стихотворение, напечатанное на первой странице: «Приими юне премудрости цветы…»
На следующей странице мальчик увидел другое стихотворение, посвященное Петру I, по чьему повелению был составлен этот замечательный русский учебник, — по существу, энциклопедия точных наук того времени.
Первая часть книги содержала сведения по арифметике и геометрии. Она открывалась красивой заставкой, объясняющей предмет. Художник изобразил арифметику в виде женщины, сидящей на троне с большим ключом в руке. На ступенях трона было написано:
Деление
Умножение
Вычитание
Сложение
Счисление
Пьедестал трона окружали столбы, они назывались: геометрия, стереометрия, астрономия, оптика, меркатория, география, фортификация, архитектура.
У основания этих аллегорических фигур было помещено двустишие:
Арифметика, что деет,
На столбах то все имеет.
Ваня долго не мог оторваться от учебника. Его особенно интересовала вторая часть, где раскрывались тайны кораблеплавания, алгебра, мореходная астрономия и навигация. Вместе с Ваней радовались находке и все остальные. Но вот мальчик заметил на внутренней стороне обложки неровные, мало разборчивые строки.
— «Августа 29 дня…»— начал разбирать Ваня. — Отец! Посмотри-ка!
Алексей взял книгу у сына. Быстро пробежав глазами записи, он взволнованно сказал:
— Старик Медведев писал. По самую смерть свою писал. Все, что было, здесь указано.
Федор, Ваня и Степан молча окружили Алексея. Он начал читать:
— «Августа 29 дня года 1734. вечером прибило нас со льдами к острову Беруну Малому. Крест на горе издалече видать было, думали, люди живут. На велику силу на гору, в избу перебрались. Пятые сутки во рту крохи не было. Упал с камня, ногу зашиб, вскрикнуть хотел, так на голодное брюхо и голос не потек…
Бога благодарили о спасении нашем. Добрые люди огниво, кремень да дровец в избе оставили. Нашел перо гусиное, сажу водой развел, описать хочу горе наше лютое, чтобы люди обиду нашу ведали…
Корабли иноземные хитростью нашу лодью остановили, помочи у нас просить стали. А как на лодью взошли, оружием да множеством своим насилие над нами учинили. Промысел наш, снаряжение, снасти, оружие отняли. А уходя, лодью потопили, топорами борта порубили и карбаса с собой увели. Галанской нации суда те иноземные оказались.
Нас пятеро на лед выскочили, успели спастись. Остальных зарубили галанцы. В припасах у нас скудность была. Один с пищалью в руках выскочил, а пороху не было, другой мешок с тестом прихватил. Я сумку с одежиной взял, а в ней: книга сия оказалась.
Две недели со льдами косило нас. Тестом одним только и жили. Оголодали мы. Андрюха Ведерников еще на льду помер.
Сентября 2 дня. Руки, ноги от голоду натекли, ходить невмоготу. Ночью ошкуй в дверь ломился, так криком отогнали.
Сентября 5 дня. Помер Иван Лукашев. Тяжело помирал, Олену свою вспоминал. Не ждала чтоб его, значит. Дочек своих жалел, по имени выкликал… На море смотрел, лодьи нет ли.
Сентября 8 дня. Песца словили, в избу забежал. Враз съели, и косточек не осталось. А зверя какого промыслить — сил нет.
Сентября 10 дня. Помер Губарев Иван, остались мы со Степаном Хромцовым вдвоем на острове. Ивана хоронили — из последних сил выбились. На море смотрели — помочи нет ли.
Сентября 11 дня. Другой песец в избу забежал. Словили. Степан есть не стал, отказался. Смерть свою видел. Завещание мне сказывал: восемьдесят рублев денег мезенский купец Мирошкин ему должен, просил, чтоб они детям достались.
Сентября 12 дня. Похоронил Степана. Смотрел на море. Лед только плавает. Не дождать, видно, помочи мне. А одному тяжко помирать.
Сентября 16 дня. И меня в смертный сон затягивать стало… Люди русские, одна просьба последняя, смертная… Кто найдет — похороните по обычаю христианскому, не дайте зверям косточки мои по острову разметать. Жене да детям про смерть мою расскажите. Да пусть люди помнят, погибли мы от корысти лютой людей иноземных.
Сентября 18 дня. Простите, люди добрые, Ивана Медведева, ежели виноват в чем…. Винюсь перед вами».
На этом обрывались записи. Они рассказали поморам о трагической гибели целой артели мезенских зверобоев. Алексей долго молчал. Наконец он сказал с горечью:
— Не впервые такое творится. И раньше бывало, что иноземные мореходы на наших промышленников нападали. Без чести, без совести люди… А наш помор пальцем чужое добро не тронет: старики до седьмого колена проклянут. Промысел хоть годами без хозяина в сохранности лежать будет… — Он снова помолчал немного. — Да, кругом неудачливые те годы были. В каждое лето от тысяча семьсот двадцатого года у Груманта от семи до осьми лодей во льдах давило. Людей гибло, страсть!
— И тесто Медведев недаром в записях своих упомянул, — продолжал Химков. — Тоже старый обычай. Льдом али морем разобьет ежели судно, промышленники нальют бочку пресной воды, насыплют туда муки ржаной да замешают на-густо. Потом тесто из бочки вынут и в мешки покладут. В пути в другой раз до шести недель бывают, а пища одна: кислое тесто: по возможности из того теста блины пекут.