"Если то, к чему стремился Юдолин лежит на дне шахты, – прикидывал я, – то для извлечения его на свет божий понадобится пара тросов длинной по 400 метров или нейлоновая веревка, набор различных захватных приспособлений, подводная телекамера с источником освещения и кабель к ним. И, естественно, дисплей. На все это денег должно хватить, тем более, что наверняка можно будет использовать обычную японскую камеру с видоискателем, предварительно, конечно, ее герметизировав. Если же сокровище спрятано на девятом горизонте, то можно отделаться одним аквалангом... Но в письме написано о водолазном скафандре, значит, все же, большая часть искомого наверняка покоится на дне шахты...
Теперь люди... Конечно, придется доставать Колю Баламутова. Он с детства увлекался подводным плаванием и хорошо знает акваланг. Хоть и выпивоха и баламут, но человек надежный. Кто может взять на себя телеметрию? Борька Бочкаренко! Хоть и пижон он и белоручка, но вряд ли я откажусь от удовольствия вновь увидеть его физиономию. Нужны еще люди, на тот случай, если кто-нибудь не приедет... Может быть, Сергей Кивелиди?.. Но у него сейчас такая вредная баба, письма, наверняка, его читает... Юрка Плотников, этот приедет на пару недель отдохнуть от чопорной своей импортной фирмы... И, главное, в Москве живет и можно ему позвонить по телефону на работу и предложить взять на себя поиски и снаряжение моих товарищей...
На этом месте своих размышлений я неожиданно вспомнил, что совсем забыл о привезенном спирте. "Ну и дела! – подумал я сокрушенно. – Выпить забыл... Это же надо! Какой пассаж! Совсем ты меня, Игорек заморочил!"
И, достав бутылку спирта из рюкзака, я налил себе пятьдесят граммов, выпил, закусив горбушкой хлеба, густо натертой чесноком с солью, и лег ночевать.
Но сон не шел ко мне – слишком уж богатым оказался день на события. Черепа, кучи долларов и подводные лодки Ива Кусто не выходили у меня из головы.
"Выпью-ка еще граммов пятьдесят успокоительного... – подумал я в конце концов и, встав с полатей, начал в поисках бутылки шарить рукой по столу. И, конечно, наткнулся на череп.
– Ой, прости, Игорек! – хохотнул я. – Не разбудил?
Ответом мне было обиженное молчание...
– Разбудил, значит... Да ладно, не сердись. Сон что-то не шел, вот я и решил выпить еще... – сказал я, отхлебнув пару глотков прямо из бутылки. – Дай-ка макушкой твоей занюхаю...
Череп пах чистотой и вечностью. Задумавшись о последней, я лег на полати. Через несколько минут, когда я уже почти спал, со стола в мой размякший мозг протиснулась не лишенная мстительного оттенка мысль Юдолина:
– А ты как сюда попал?
– О! Это длинная история... – пробормотал я, чувствуя, что теперь не засну.
– А ты короче...
– Плохой, понимаешь, я человек... Не мирный... И откуда мне мирным-то быть? Один мой прапрапрадед был кубанским казаком, с Ермоловым за Шамилем гонялся, другой был татарским воином, с Иваном Грозным воевал, или что-то вроде того. И я, вот, всю жизнь с саблей на коне... Четыре семьи в капусту порубал...
– Ты, что, серийный убийца?
– Нет... Я – зануда...
– Ну, ну... И последнюю свою семью, догадываюсь, только что порубал?
– Ага...
– До сих пор, наверное, ее любишь?
– Да как тебе сказать... – унесся я мыслями в прошлое. – Влечения к ней у меня давно уже не осталось, как, впрочем, и особого уважения... Но стоит мне взглянуть ей в глаза, как я с ужасом понимаю, что принадлежу этой женщине до последней своей клеточки...
– Выпей еще... – немного помолчав, сочувственно протелепатировал мне Юдолин. – Только мною больше не занюхивай... Мне это противно. А если без куража не можешь – возьми мой крестец.
Лишь только я последовал его совету (то есть выпил и занюхал крестцом), бедный Игорек мечтательно поинтересовался:
– Ты лошадей, наверное, любишь?..
– Да нет, я бы не сказал... И это тоже от предков... Понимаешь, когда почти в каждом бою лошадь под тобой убивают...
– То лучше к ним не привязываться...
– Как и к женщинам... Разбередил ты мои раны... Давай, что ли спать. Завтра нас ждут великие дела...
2. Кавалерово. – Воспоминания о 57-й партии – партайгенносе Карфагенов, коммунист Епифанцев и дамоклов топор. – Вызываю друзей и уезжаю на шахту.
Проснувшись на следующее утро, я побежал к ручью и наловил к завтраку юрких хариусов. Поев и попив чаю на скорую руку, я без траурных речей и залпов в небо закопал останки Юдолина под ближайшей елью и пошел в Кавалерово.
В Кавалерово я сразу же направился к дому, который в конце восьмидесятых годов был куплен ВИМСом для своих полевых партий в целях устройства в нем перевалочной базы и камералки. За десять баксов и Юдолинский перстень я из ностальгических соображений снял у его нового хозяина, бывшего сторожа нашей базы, домик, или, как его все называли, кубрик, когда-то сбитый мною в огороде из остатков старого сортира, а также досок, собранных по берегам протекавшей рядом Кавалеровки. Прошедшей зимой он служил хлевом, и потому мне пришлось поработать.
Когда хлев превратился в относительно уютное жилье с электрическим освещением, был уже поздний вечер. Поужинав с Егорычем (так звали хозяина) жареной на прошлогоднем сале картошкой, я удалился в свой кубрик, расстелил спальный мешок на дощатой кровати и стал глядеть в окошко напротив. Все здесь было таким же, как и десять лет назад. Казалось, что вот-вот зазвенит умывальник и послышится довольное хрюканье умывающегося перед сном Карфагенова...
...Зимой мы хранили на этой базе полевое снаряжение, а летом, вывалившись из тайги, проводили там камеральные работы или просто пережидали затяжные приморские дожди и тайфуны. При доме была кухня с уютной столовой и маленькая покосившаяся банька, над дверью которой я как-то в августе в сердцах приколотил фанерную вывеску с надписью "Баня им. Бориса Пуго". И еще был большой, на пять соток, огород, в котором сторож весной высаживал для нас редиску, картофель, тыкву и фасоль. И еще помидоры и огурцы, уход за которыми производился согласно графику, составленному начальником партии Карфагеновым. Мы называли его партайгеноссе Карфагенов, но самым главным в нашей партии был пламенно-принципиальный коммунист Епифанцев Николай Павлович – руководитель Приморской группы Отдела олова ВИМСа.
Я поступил в эту группу сразу после окончания аспирантуры. И не пришелся. Я всегда был человеком, плохо выносящим не сколько движение в общей колонне к поставленной кем-то цели, а сколько неминуемые в таких колоннах требования к всеобщей унификации внешнего вида и содержимого черепных коробок. А у нас в партии во всем царствовал порядок и тем не менее голова нашего руководителя часто болела по поводу его дальнейшего усовершенствования И по этому поводу неоднократно, как правило после ужина, собирались летучки. Однажды Епифанцев предложил лишать ужина тех, кто сядет за стол не в 19-00, а в 19-08. В другой раз мы два дня обсуждали тему перерасхода спичек за июнь месяц. Тогда все испортил неконформный студент Илья Головкин, неожиданно ушедший с середины второй сессии обсуждения и через пятнадцать минут явившийся с рюкзаком, набитым только что купленными им спичками...
После того, как Епифанцев предложил своим сожителям каждый день лишать жизни по 10-ти (десяти) мух я ушел из дома. Сначала жил в огороде в четырехместной палатке. Со мной поселился подсолнух – его жаль было рубить при очистке площадки под палатку, такой он был красавец, и большой ярко-желтый паук Васька. И утром, когда я просыпался, разбуженный ударами молотка по обрезку рельса (так наша повариха созывала нас к завтраку), первым делом я видел склонившееся надо мной доброе лицо подсолнуха и висевшего над ним Ваську...
Вечерами в моей палатке, а потом и в заменившем ее кубрике, собирались шофера и студенты нашей партии. Мы болтали и играли в преферанс. И пили, когда бог посылал. Над столом у нас висел уравновешенный на веревочке топор, называвшийся дамокловым. Он задумчиво вращался над нашими головами, как правило, сильно озадаченными очередным мизером Ани Гроссвальд, нашей молодой специалистки. Но очень скоро партайгеноссе Карфагенов, выполнявший также обязанности инженера по технике безопасности, тайно снял его в целях ликвидации источника повышенной опасности. И через три дня Епифанцев устроил мне истерику – всезнающий Карфагенов доложил ему, что вместо топора на ниточке появилась записка: "Ушел к своим. Прощай!"
...На стенке кубрика я писал стихи, посвященные Марине, научной сотруднице одной из наших полевых партий:
* * *
На следующее утро я пошел на переговорный пункт звонить Юрке Плотникову. Всю дорогу до пункта я думал, как сообщить ему о сути дела, да так чтобы телефонистки ничего не заподозрили. И вспомнил о солодке. Еще в те времена, когда мы работали в геоинформационном институте космонавта Лебедева, наш коллега Свитнев предложил всей нашей лаборатории стряхнуть с себя социалистическую пыль и по капиталистически подзаработать, а именно – ехать в Каракалпакию заготавливать солодку[3], которая, как он утверждал, на Западе пользуется ажиотажным спросом.
– Заработаем тысяч по сто баксов, я узнавал, – божился он. – И делов-то куча: нарубил в пустыне, побросал в вагон, привез в Москву и получай баксы.
С деньгами у Свитнева было совсем туго. На те гроши, которые он получал в институте, содержать жену и двоих детей было невозможно. Часто, приходя утром на работу, он, красный от стыда, рассказывал, какими словами вчера его называли жена и шестнадцатилетняя дочь:
– "Подонок ты, подонок! – кричит одна, – Мне стыдно, что ты мой отец". Другая кричит: "Оставь эту мразь, не пачкайся"[4].
И Сашка Свитнев дергался из стороны в сторону, пытаясь ухватится за полу подрастающего российского капитализма. Прикинув все "за" и "против", мы решили послать гонца и все узнать на месте. Гонцом был выбран я, в который раз холостой. Приехав в Каракалпакию, я сразу же выяснил, что сбором и продажей солодки занимается крупная организация с обширной дилерской сетью. В общем, ничего, кроме круглых в удивлении глаз специалистов, я в своей поездке не видел. Коллеги встретили провал легко и скоро все забыли. Через пару месяцев Свитнев уволился из института и создал свою контору по очистке нефтяных загрязнений и увеличению нефтеотдачи промышленных скважин. Еще через год он явился в лабораторию и грохнув бутылкой "Black Label" об стол, сказал:
– Ну, братва, я свою солодку настриг! Теперь ваш черед.
Через некоторое время и Юра Плотников устроился в какой-то очень известной иностранной фирме и стал зарабатывать по полторы тысячи долларов в месяц. И с тех пор при встрече они непременно спрашивали меня о моих успехах в стрижке солодки. Но больше, чем на сотню-другую в пересчете на доллары я никогда не тянул... Потому что не гордый Лев, как Юра, не расчетливые Весы, как Сашка, а просто Рыба...
Эта астрология со всеми ее знаками меня просто поражает. Я ни в какие чудеса не верю, материалист до мозга костей, то есть четко знаю, что произошел от предков шимпанзе и через некоторое время совсем умру, но знаки эти меня достают. Почему люди, рожденные примерно в одно и то же время, похожи? И почему они похожи чем-то на существа и вещи, давшие имена зодиакальным созвездиям? Ведь созвездия, это каждый знает, от фонаря называли? И в разных странах по разному? Но ведь похожи. На Овнов, Козерогов, на Весы похожи. Тельцы-мужчины мне напоминают породистых быков на лугу. Занимаются своим делом, фиг их с первого раза достанешь. Очень обстоятельные во всем люди.
А Девы? Это вообще явление, особенно женщины. Будь я учителем в мужской гимназии, я бы на каждом уроке советовал бы ученикам держаться от них подальше. А если не получиться, то гулять с ними подальше от загса. О, господи, какие они гордые, эти Девы! Порох, а не женщины. Чувство собственного достоинства, вкус, активность, заметное пренебрежение к знаниям! Пятьдесят процентов разведенок – это Девы. Но им на это наплевать. Замуж выскочить им делать нечего, потому как могут они мужика охмурить, так охмурить, что он от счастья жмуриться будет. Ох уж эти Девы! Глазки потупят, вкусненькое сготовят, в постельку сами затащат. А оттуда пинком, если не угодишь в области послушания. Порох, а не женщины.