Трое кочевых разворачивались в линию, чтобы отрезать путь Йоле, она вывернула руль, уходя в степь. Пока маневрировала, те двое, что были сзади, успели заметно сократить расстояние, теперь сквозь треск и грохот катящейся мотоциклетки долетали и их визгливые вопли.
Йоля мчалась, огибая засаду, но, едва собралась сделать новый поворот, чтобы совсем уж вырваться из ловушки, на гребне холма вырос наездник. Здоровенный, страшный, в курчавые патлы вплетены кости и палочки, чтобы придать прическе форму. Вместе это образовывало что-то вроде раскинутых крыльев, будто на кочевого уселась странная безголовая птица. Лицо и грудь людоеда покрывали белые линии, складывающиеся в корявый рисунок.
Но любоваться диковинными украшениями было некогда, Йоля снова пустила мотоциклетку по кругу, чтобы проскочить, сохраняя дистанцию, и не дать дикарю метнуть копье. Когда она оглянулась, следом за размалеванным через гребень холма переваливали другие дикари — еще и еще. Теперь она ругала себя: дура, дура, обрадовалась, решила, что ушла из засады, а те, первые, ей нарочно показались, чтобы направить в ловушку… Ну, ничего, пока что не поймали! Хотя кольцо сжималось, до ближайших преследователей оставалось еще порядочное расстояние. Кочевые неслись со всех сторон, спешили сойтись, окружить, отрезать путь. Йоля еще повернула руль, направляя мотоциклетку туда, где пространство между пустынными наездниками было побольше. Дикарь с крыльями тоже ударил пятками маниса, устремляясь наперерез. Он завыл, и Йоля заверещала, мчась прямо на него. Дикарь поднял руку, занося копье для броска…
Резко и пронзительно зашипел манис, которого хозяин пустил навстречу грохочущей, окутанной клубами пыли мотоциклетке. Йоля схватила дробовик и навела оружие на разрисованного, тот поднял маниса на дыбы и метнул копье. Бабахнул выстрел. Остро отточенный наконечник глубоко вонзился в скат, пропорол его, но переднее колесо продолжало бешено вращаться, длинное древко ударило в землю. Заднее колесо мотоциклетки, налетевшей на препятствие, оторвалось от земли, Йоля выпрыгнула, а мотоциклетка, переворачиваясь в воздухе, рухнула на маниса, грудь которого была изрешечена дробью. Дикарь с крыльями на башке рванулся из-под упавшего ящера. манис дернулся, перекидывая мотоциклетку на наездника, тот снова взвыл…
Йоля всем телом грохнулась о землю, от удара дыхание прервалось, будто воздух разом вышибло из легких, она закряхтела, села. Притянула к себе дробовик и переломила. Когда вытаскивала гильзу, пальцы дважды сорвались, Йоле казалось, она делает все страшно медленно, но пока заряжала, несущиеся во весь опор дикари почти не приблизились. Голова кружилась, и равнина раскачивалась перед глазами. Йоля подняла дробовик и прицелилась в того противника, что был ближе. Дробовик выплюнул сноп огня и свинца, манис вильнул в сторону, а наездник полетел кубарем, только пятки мелькнули.
Отдача опрокинула Йолю, она снова села и стала перезаряжать. На нее упала тень, и девушка, не раздумывая, метнулась в сторону — там, где она только что сидела, в землю глубоко воткнулось копье, украшенное разноцветными ленточками. Это дикарь с чудн
* * *
Когда Йоля пришла в себя, внизу, далеко-далеко, проплывала земля. Девушка догадалась, что она летит на «Каботажнике», а рядом карлик.
— Почему мы вниз головой летим, Чак? — удивилась она. — Весь мир перевернут.
— Так полагается на термопланах, — важно ответил маленький воздухоплаватель, — здесь же небо, а в небе все наоборот.
Потом мир перевернулся снова, и Йоля поняла, что она вовсе не летит, а висит поперек спины маниса и тот несется с приличной скоростью. Руки и ноги ее были связаны чем-то жестким и прочным — может, плетенной из коры веревкой. Твердый хребет маниса давил в живот, а наездник, сидящий позади нее, вцепился рукой в складки одежды и придерживал. От этого рубаха натянулась и впилась в тело под ключицами. Йолю замутило и вырвало на пыльный бок ящера. Зверюга, не сбавляя хода, вывернула шею и потянулась к девушке зубами. Йоля, подняв голову, плюнула в раззявленную пасть. После этого вокруг снова потемнело, и она окунулась в черный туман беспамятства. Потом еще дважды приходила в себя, но на термоплане больше не летала — сразу оказывалась на спине ящера.
Когда она очнулась в следующий раз, под ней был не манис, а твердая земля. Может, когда ее опустили, она и пришла в себя. Щека лежала в пыли, острые камешки впились в кожу. Йоля пошевелилась, сдвигаясь поудобнее, на голову ей нахлобучили шляпу, и она больше ничего не видела. Рядом прохрустели камни под чьими-то ногами, несколько кочевых обменялись отрывистыми репликами.
Шляпа поползла вверх, в глаза ударил свет, и прозвучал смутно знакомый голос:
— Здор
«При Мархаде здесь много чего не было, — подумал Леван, — а теперь будет».
— Смотри, Ляков, здесь дверные коробки заменить и створки навесить новые, прочные. Не потому что я своим не доверяю, а так, для порядка. Полагается так, ну и сделаем. Первым делом мне дверь починим. Это ж смех был, а не дверь — я с двух ударов сапогом высадил.
Ляков быстро покивал.
— Все равно сейчас толкового набега не устроишь, придется ждать — вот и займем людей делом, чтобы не скучали.
Ляков и тут покивал. Объяснять атаман не стал, но понятно было и так: пока людоедская орда кружит около поселка, в степь соваться незачем. Дело даже не в опасении угодить в засаду, просто кочевые в округе всю добычу распугали. Потом сезон дождей — снова ждать.
После осмотра второго этажа спустились в подвал. Внизу большие помещения тоже пустовали. Места для добычи много, только где та добыча?.. Под конец осмотра Леван повел старика на крышу. Оттуда открывался вид на всю ближнюю округу, и атаман наконец окончательно разобрался в местной географии. Фермерский поселок лежал в центре широкой котловины, вокруг смыкалось кольцо холмов. Ниоткуда не видно это жилье, холмы прикрывают. Когда сезон дождей — вода бежит со склонов вниз, в круглую долину, задерживается у подножия, и там, в тени, может сохраняться влага, даже когда вся степь давно иссохла под жарким солнцем. Видно, по этой причине обосновались здесь когда-то земледельцы, поставили фермы.
Но место глухое, на отшибе, далеко от поселков сильных кланов, так что и бандам налетчиков оно тоже давным-давно приглянулось. Фермеры всегда накормят, из местной молодежи пополнение поступает. И со сбытом краденого проще — в фермерских хозяйствах многому применение найдется.
Так что с давних пор здесь то одна банда, то другая гнездилась. Местные уже и не помнили времен, когда большой дом в центре поселка пустовал. Непременно какой-нибудь разбойничий клан в этом доме хозяйничал. Теперь вот Мархада сменил Леван, фермеры и ухом не повели — какая разница, один бандит или другой? Все равно будет отбирать часть урожая, к нему будут уходить молодые парни, у него можно будет выпросить или задешево купить что-нибудь из добычи, что попроще. В общем, жизнь шла своим чередом. Местные привыкли, притерпелись, даже научились находить добрые стороны в житье рядом с бандой. По крайней мере не налетят в степи и не ограбят — свои, как-никак.
Леван стоял на плоской кровле, выложенной странными черными плитками, и вертел головой. А что тут вертеть — куда ни глянь, всё то же. Холмы чередой тянутся со всех сторон, окружают круглую долину. Между подворьем клана и холмами — фермерские дома, сараи для живности. Группы построек окружены изгородями, между ними широкие проходы и пустыри, куда выбрасывают всевозможный хлам и где змеятся заросли сухой черной колючки. Такая же поднялась под заборами, впилась цепкими побегами в трещины… Еще дальше — поля. Сейчас урожай собран, торчит сухая стерня. Поля расчерчены канавами, прокопанными для орошения. Когда заканчивается дождевая, местные берут воду в большом доме. Там глубокий колодец, который не пересыхал ни разу. Мархад позволял брать.
— Ляков, — окликнул атаман, — а чем это у вас домина крыта? Никогда прежде таких плиток не видел. Чего это? — Он постучал каблуком по черным пластинам.
— А некроз его знает, — пожал плечами старик. — Сейчас расскажу. Это три сезона назад случилось. Мархад разбил караван старьевщиков… Считай последнее крупное дело, какое мы с ним провернули. Большой караван, они в развалинах неподалеку ковырялись, набрали разного барахла. А на обратном пути мы барахло и приняли.
— Большой бой был?
— Нет, не так чтоб. Сперва старьевщики отбивались, потом бросили пару прицепов — ну, чтобы налегке утечь — и стали уходить. Мы за ними не гнались. Мархад сказал: взяли прицепы, и ладно. У старьевщиков и охрана была нанятая, омеговцы. С ними бодаться нам не особо хотелось. И то сказать, они, видно, решили, что на них сила навалилась, а у нас что?
— Не сила, что ли? — Леван ухмыльнулся. Он уже понял, что Мархад был не великой храбрости вожаком, а теперь еще раз убедился.
Старик не ответил. Вспоминал давнюю схватку и, судя по выражению его лица, воспоминание не радовало. Потом он снова заговорил:
— Нахрапом мы тогда караван взяли. Налетели, зашумели, постреляли… больше мимо постреляли, зато треску вышло порядочно. Старьевщики, видно, решили, что лучше отступить, а нам бросили эти прицепы, чтобы погоню задержать. Ну так вот, достались нам два прицепа. В одном аккумуляторы, совсем старые, поломанные, корпуса треснутые. Мы их на запчасти больше пустили. В другом прицепе — разный хлам. Гнилье всякое, рухлядь. И среди прочего вот этих плиток куча. К чему они? На кой ляд? Вот Мархад и велел крышу ими выложить. Красиво, говорит, будет. Он любил, чтобы красиво. Показуху, стало быть, всякую, блестючую ерунду под себя тянул, что ползун в свой холмовейник. Так что никто и не думал даже, как эти штуки могут пользу приносить. — Ляков развел руками. — Я думаю, старьевщики и сами не знали, к чему это добро да как его продать. Потому и бросили. Я так мыслю: если бросать что-то из добычи, то самое ненужное, без чего обойдешься. Бывают же такие случаи, когда лучше бросить, чем с риском отбивать. Вот то, что меньше всего ценишь, то и бросаешь обычно. Верно, атаман?
— Я бросать не люблю. И тик