Чуки вскинула брови.
— Чтобы заставить Стеббера и Гизика играть в открытую? Но ты не похож на клиента, Тревис. И если ты наткнешься на Вильму, то она тебя узнает.
— Есть у меня кое-кто на примете. Он уже дал свое согласие, и мне нужна помощь компетентного человека, чтобы представить его в лучшем виде.
— Кого? — напрямую спросил Артур.
— Придется нам изобрести его. Но если мне понадобится обеспечить его присутствие, то следует иметь кого-нибудь про запас, кто бросится сюда по первому зову и сумеет хорошо сыграть эту роль.
— И у тебя есть кто-нибудь на примете, да? — с вызовом сказала Чуки.
— Ты когда-нибудь встречалась с Роджером Блиссом?
Она не знала его. Я рассказал им о Роджере. Если бы не роковая капля честности, он мог бы стать величайшим хранителем тайн нашего времени. Получив образование в области изящных искусств, он отправился учиться и писать картины в Италию. Там он столкнулся с киношниками и стал помогать им в разработке персонажей. Он был прирожденным мимиком. И вскоре понял, что никогда не станет большим художником. Но со временем кино ему надоело. Сегодня он стал хозяином маленькой и дорогой картинной галереи в Голливуде, с немалой выгодой обхаживающим целую группу покровителей искусств. Зажил хорошо, часто бездельничая, особенно в сезон затишья. В прошлом он пару раз помогал мне, когда нужно было, чтобы доверенный человек представился как известный психиатр, полковник военно-воздушных сил, декан колледжа или авантюрист из Оклахомы. Роджер обладает потрясающими способностями перевоплощаться абсолютно правдоподобно, вплоть до манеры поведения и деталей одежды. Я убедился, что его всегда можно вызвать. И подумал над легендой, от которой у Стеббера и компании слюнки потекут.
Итак, мы обошли сбоку Эверглейдз, проплыли мимо затуманенной береговой линии Десяти Тысяч Мангравских островов, необычно темный и странный край, одно из немногих оставшихся на земле мест, которое не удалось испортить человеку. Большая полоса водорослей, самая широкая и мелкая на континенте, начинается невдалеке от Окихоби и уходит на юг. Развесистые дубы, капустные пальмы и еще пятьдесят видов деревьев кажутся колышущимися островами на сорокакилометровой водорослевой реке. На ее широких влажных берегах высятся безмолвные кипарисы. Там, где прилив просачивается в песок, превышая все пределы солености, начинаются заросли карликовой ризофоры. Десять тысяч островов охватывают огромный, насыщенный парами приливной бассейн. Здесь полоса водорослей входит в Гольфстрим и Флоридский залив.
Человеку, вечному упрямцу, удалось пробить всего несколько брешей в этом полном безмолвии. Заняли свои посты по периметру Эверглейдз, Марко, Фламинго и Чоколоски. Но голод никогда не грозил этим местам. Здесь жирный чернозем, такой хороший, что еще сто лет назад выращенные в Эверглейдз помидоры, проданные зимой в Нью-Йорке, приносили по двадцать четыре доллара с ящика. Но проносились над островами ураганы, нагоняя соленую волну, и требовались годы на то, чтобы выщелочить отравленную почву. Лихорадки, мошкара, бури и изоляция — вот, что всегда подрывало дух аборигенов, кроме самых суровых, тех, у кого хватило юмора изображать пик сезона москитов, как время года, когда, помахав пинтовой кружкой, наловишь их целую кварту.
Стойкие индейцы племени калуза жили здесь с незапамятных времен, возводя на островах укрытия от шторма из раковин устриц и моллюсков, которыми они питались, так что ко времени их полного уничтожения испанцами набрались многотонные груды ракушек, которыми были выложены многие мили первых грубых дорог в дебри Глейдз.
Это край великой, выдержавшей немало лет легенды о семиолах[6]. Это была этническая общность подонков и оборванцев, которых гнали от самой Джорджии и Каролины, пока, в конце концов, после вынужденного перемещения большинства из них на юго-восток, осталось двести пятьдесят человек — разрозненных, прячущихся, деморализованных, не стоящих дальнейших усилий действующей армии. В течение пятидесяти лет их численность практически не менялась. Потом, постепенно, у них возникла новая культура, составленная из фрагментов многочисленных старых культур, а язык представлял собой ломаный жаргон, образованный также на основе прежних языков. Они даже начали приобретать какое-то жалкое чувство собственного достоинства, но тут белые проложили шоссе через весь Глейдз, от Неаполя до Майами, уничтожая семиолов как племя и превращая в придорожных торговцев со столь огромным цыганским цинизмом, что из всех поделок, которые они изготавливают и продают туристам, ни одна не имеет ни малейшего отношения к их обычаям, привычкам или первоначальному образу жизни. Они стали карнавальными индейцами, деградирующими под влиянием коммерции, странные наследники большой и цветистой лжи о том, что их никогда не стегали кнутом, а они никогда не заключали перемирия. Комедийные индейцы, которые на протяжении всей своей истории не знали там-тамов, не пользовались томагавками, луками и стрелами, как это делали индейцы равнин. Но зато теперь они изготавливают несметное количество этих предметов и продают людям из Огайо.
Конечно, сегодня, когда все попытки подчинить себе природу Глейдз массированной атакой окончились неудачей, мы медленно уничтожаем ее, сужая Реку Водорослей. Во имя сомнительного прогресса власти штата по своей великой мудрости разрешают любому мелкому разработчику рыть искусственные каналы, которые обеспечивают их «приморскими» товарами для продажи. На севере болот Коркскрю вымирают девственные заросли древних кипарисов. Во всем районе северных областей Колланда лес вырублен и уже никогда не будет таким как прежде. Так как на Глейдз сухо, то здесь нередки большие пожары. Экология изменяется. Сокращаются колонии белой цапли, исчезают лобаны, умирает от новых, порожденных засухой, болезней ризофора[7]. Но потребуется еще немало времени, чтобы окончательно погубить этот край. И годы спустя, глупые люди окажутся на грани самоубийства, затерянные и беспомощные, безнадежно заблудившиеся среди островов, кажущихся похожими один на другой. Это черный край. И, как любая часть дикой природы во всем мире, он мгновенно наказывает за допущенную ошибку, с небрежным, безжалостным безразличием.
Я изучил карту и выбрал место для стоянки. Прошел за Марко-Пасс в широкий Проход Урагана. Вход в пролив было нетрудно различить из рубки. «Флэш» имеет осадку полтора метра, а киль утяжелен. Пустынный остров Рой Кэннон лежит внутри пролива. Мы приплыли как раз перед закатом, по низкой воде. Проход был очень широким, побережье Рой Кэннон заканчивалось песчаным пляжем. Я взял немного на север, чтобы надежно обойти мыс, образующий северный край прохода. Сбросив скорость, я въехал дном в песок. При помощи Чуки и Артура сбросил четыре якоря, воткнув два передних в верхнюю скелетообразную белизну ризофоры, задыхающейся под песком, намытым сюда, по-видимому, после того, как ураган «Донна» расширил проход. Я отнес кормовые якоря на глубину человеческого роста и крепко закрепил на дне. Яхта будет прекрасно держаться на них, свободно вздымаясь с приливом и опускаясь с отливом. Полные баки топлива и пресной воды были заправлены во Фламинго.
Мы купались, пока садилось солнце, но потом тучи злых от голода комаров, загнали нас вниз, под палубу, отстреливаться и ловить тех, кто залетел вместе с нами. Была такая жаркая и душная ночь, что я запустил генератор и включил кондиционер. После ужина и кофе я заставил Артура как можно точнее описать, как выглядели эти четверо мужчин, в частности Стеббер и Гизик. Мне хотелось быть уверенным, что я узнаю их, даже если они переменят имена.
Рано утром в субботу я уселся в надувную лодку и, прихватив с собой Чуки, отправился на юг, лавируя между островами, по направлению к Марко Вилладж. Нас невозможно было разглядеть. На побережье для этого есть простой способ. На мне были штаны цвета хаки, белая рубашка с короткими рукавами, бейсбольная кепка с длинным козырьком и темные очки. Чуки одела белые обтягивающие хлопчатобумажные брючки, голубую блузку, темные очки и маленькую соломенную панамку, оставленную кем-то из женщин на борту; спереди красными нитками было вышито: «Выпьем!». С собой у нас были две удочки, ящик со снаряжением и красный охладитель пива. Марко Велладж поверг меня в печаль. Со времени моего последнего визита, сюда добрались бульдозеры и экскаваторы. Живописная, старая, кишащая крысами пристань исчезла, также как и древний универсальный магазин, и множество старых, побитых витрин двухэтажных домов, выглядевших так, словно их перенесли сюда из сельской местности Индианы. Они выстояли полвека ураганов, но крохотные пометки на карте разработчика уничтожили их целиком и полностью, так что и следа не осталось от старой застройки.
Но даже суета многомиллионной стройки замедляется до сонного колыхания, когда на острове стоит майская жара. Мы пристали к берегу и вылезли из лодки. Бездельники тут же определили, к какому типу нас отнести, и с этого момента все их пристальное внимание было сосредоточено на гибкой и плотно облегающей фигуру Чуки белой ткани, а она ничуть не смущалась, не замечая их восхищения и предположений, высказываемых вслух. Я задал вопрос, и сперва нас отправили не по адресу, но затем нашлось более подходящее место. В конце концов, мы отыскали болезненного вида, задумчивого молодого человека, который привел нас к своей лодке, привязанной к трейлеру. Пять метров в длину, утяжеленный стекловолоконный корпус, двигатель в сорок лошадиных сил привинчен к усиленному транцу. Все необходимое.
— Не знаю уж, как насчет недели, — сказал он, — я и сам собирался ею воспользоваться. Разве что я получу, — он вытер рот и отвел глаза, — сто долларов, мистер?
— Семьдесят пять. За бензин плачу я.
— Я в нее полторы тысячи вложил, мистер.
— Семьдесят пять прямо сейчас и, если я продержу ее более трех дней, еще семьдесят пять.
Он с ответственным видом изучил мое водительское удостоверение, бросая долгие косые взгляды на открытую блузку Чуки, сделался весьма любезным и добродушным, получив на руки семьдесят пять долларов, и принялся описывать места, где мы сможем поймать больших робало и детенышей тарпона. Он сам спустил лодку для нас на воду. На белом стекловолоконном покрытии розовым цветом и почему-то староанглийским шрифтом было смело выведено название «Рэтфинк».
Мы тут же уплыли, взгромоздив надувную лодку на корму. Бездельники на пристани провожали нас долгим взглядом, пока мы не скрылись из виду. А когда вернулись, Артур уже ждал нас на берегу. Необремененный Чуки и надувной лодкой, я вывел «Рэтфинк» в пролив и остался доволен ее ходовыми качествами. Лодка была очень быстрой и устойчивой и, когда я вернулся, рассекая волны, назад по собственному кильватеру, то в ней было сухо.
Еще один бак бензина на борту обеспечит ей ту высокую скорость, что мне потребуется. На лодке были новые контрольные приборы, дроссель и переключатель на одном уровне; кабельный контроль предоставлял возможности быстрого управления. Я наклеил кусок белой тряпки на слишком запоминающееся название и изменил с помощью черной изоляционной ленты регистрационный номер, переделав шестерку в восьмерку, а единицу в семерку. С десяти шагов при самом пристальном взгляде ничего нельзя было заметить.
Я переоделся в спортивные брюки и рубашку, сунул летний пиджак и галстук в носовой ящик, велел своим пассажирам вести себя хорошо и отправился в Неаполь по маршруту, проходящему между островами. Предстояло проплыть километров пятнадцать, меньше, чем получаса езды на моем быстроходном судне.
Я нашел подходящую маленькую пристань невдалеке от автомобильного моста с южной стороны от Неаполя. Заполнил баки, купил дополнительную девятнадцатилитровую канистру и, наполнив ее бензином нужного качества и состава, поставил в лодку. Сказал, что, возможно, в течение недели буду оставлять ее здесь для заправки. Смотритель запросил доллар в день.
— А как насчет того, чтобы оставлять здесь машину, когда я ухожу на лодке, — спросил я.
— Вот здесь, возле здания, где пикап стоит, там можно оставить, никаких возражений.
Я заплатил за недельное обслуживание и, когда смотритель ушел, показав мне место, привязал лодку таким образом, чтобы лини были натянуты. Теперь можно было освободить ее одним движением, оттолкнуться от пристани, нажать на стартер и умчаться прочь. Элементарная мера предосторожности. Никогда ни во что не суйся, пока окончательно не убедишься, что знаешь, как обратно выбираться. Через Глейдз идет несколько дорог, но водных путей столько, что и не сосчитать. Перекинув через руку пиджак, я отправился по 14-му шоссе, перешел автомобильный мост и спустился на другой стороне заболоченного рукава залива к ресторану «Рыбный зал». Там было тихо и чисто. Зал украшали морские раковины, вмазанные в бетон на колоннах. Повсюду, куда ни кинь взгляд, сидели туристы. Я обнаружил, что здесь подают моллюсков с гарниром. Это укрепляет организм, горячит кровь и способно превратить отряд девочек-скаутов в хор баритонов.
Я не стал утруждать себя звонком в контору Крейна Уаттса. Жил он на Клематис Драйв. Горничная ответила: «говорит том Уаттсов» и добавила: «они в клубе». А когда я спросил, шла ли речь о яхт-клубе «Катласс», сообщила:
— Не-а, они играть теннис в «Росталь Палм Бас Клубе».
Просмотрев список контор по сдаче машин напрокат, я позвонил в одну из них, но мне сказали, что прислать машину не могут. Всего один дежурный. Я взял такси и поехал на другой конец города. Там взял на прокат темно-зеленый «шевроле» с четырьмя дверцами и кондиционером. Служащий посоветовал мне проехать еще около полутора километров на север, поискать там знак «Бас Клуб» на уходящей влево дороге, свернуть и проехать еще около километра. Миновать клуб невозможно. Я и не миновал.
Нашел пустое место на стоянке. Огромный бассейн за плетеной оградой представлял собой единую бормочущую, визжащую и шлепающую по животам массу ребятни. Вокруг него полукругом шел частный пляж, утыканный яркими зонтиками и простертыми то здесь, то там, блестящими от масла коричневыми телами. Несмотря на послеобеденную жару, вся дюжина заасфальтированных кортов позади бассейна была полна. С первого взгляда стало ясно, что это теннис высокого класса. Теннисисты играли в белоснежной форме, потея и выбивая душу из мяча, и время от времени выкрикивали: «Ноль», «Подача», «Аут» и «Отличный удар».
Здание клуба напоминало пирожное из хлопьев, покрытое огромным крылом в стиле современных супермаркетов. Доска объявлений была попроще, нежели теннисные площадки. Там был приколот отпечатанный экземпляр последнего клубного бюллетеня. Похоже десятого мая Тейлоры устраивали большой прощальный вечер для Фрэнка и Мэнди Хопсонов, перед тем как эта пара отправилась в путешествие своей мечты на целых три месяца в Испанию. Крейн и Вив Уаттсы были в списке гостей. Я нашел телефонную кабинку и книгу, но она не открыла мне тайны того, чем занимается старый добрый Фрэнк, если он вообще делает что-либо полезное. Побродив по зданию, я наткнулся на дверь с табличкой «Администрация». Постучал и открыл. Там сидела тоненькая девушка, печатавшая на машинке. У нее был бойкий вид и широкая белозубая улыбка.
— Чем могу помочь, сэр?
— Извините, что помешал вам. Я только сегодня прибыл в город. Позвонил мистеру Фрэнку Хопсону домой, но мне никто не ответил. Я вспомнил, что он говорил как-то об этом клубе, и подумал, может быть, Фрэнк и Мэнди здесь.
Она скорчила печальную гримаску.
— Да что вы! Они уехали надолго.
— Только не говорите мне, что он, наконец, выбрался в Испанию. Сукин сын.
— Они так радовались, словно пара маленьких детей, поверьте мне, мистер...
— Макги. Тревис Макги. Они от меня годами не отставали, чтобы я приехал их повидать. Ну, раз так, ничего не поделаешь. По крайней мере, посмотрю клуб.
Она засомневалась на минуту, не стоит ли устроить дополнительную проверку. Я подозрительно велик, у меня постоянный морской загар, и я не буду выглядывать из окон поглазеть на строителей. Но брюки, рубашка, пиджак были высшего качества, и она это знала. Я улыбнулся ей, как Стони Берк, восхищающийся веснушчатыми икрами.
— Ну, мне кажется, мы можем предложить другу Хопсонов кое-что получше, — сказала она, решившись. — Как долго вы собираетесь пробыть в городе?
— Наверно, неделю. Я здесь по делу.
— Мистер и миссис Хопсон наверняка захотели бы, чтобы вы воспользовались клубом, — она подмигнула. — Я припоминаю, мистер Хопсон говорил, чтобы вам дали гостевую карточку, если вы вдруг появитесь, пока их не будет.
Она вытащила лист из машинки, вставила туда карточку и заполнила. Я дал ей номер своего почтового ящика в Бахья-Мар. Она впечатала имя директора клуба, расписалась под ним и протянула мне карточку, слегка покраснев.