Что случилось? — Спрашивает она, подходя к Сэму и легонько прикасаясь к его щеке.
Сэм, он… он ранен. — Даника пугается. — Приходил врач, подлечил его. Когда он очнется, наверняка захочет, чтобы ты была рядом.
А ты как? — Спрашивает Даника. Понятия не имею, о чем она. Разумеется, я в полном порядке. Ведь это не я лежу на столе.
Поднимаюсь на ноги и подбираю с пола куртку.
Я должен идти, ладно? Декан Уортон все знает,
делаю неопределенный жест рукой — в основном в сторону ковра. — Думаю, Сэма не стоит трогать, пока он не очнется. Сейчас ведь около полудня?
Уже два часа дня.
Ясно,
бросаю взгляд на окна. Вспоминаю, что декан Уортон закрыл жалюзи. Хотя определять время по солнцу я не умею. — Я не могу…
Кассель, в чем дело? Что случилось? То, куда ты идешь, как-то связано с Сэмом?
Мне становится смешно, и Даника глядит на меня с еще большей тревогой. — На самом деле,
говорю я,
вообще никак не связано.
Кассель,
начинает она.
Смотрю на Сэма, распростертого на столе, вспоминаю о маме — там, в квартире Захарова, она тоже залечивает огнестрельную рану. Закрываю глаза.
В конце жизни любого преступника всегда есть небольшая ошибка, случайность, совпадение. Время, которое мы воспринимаем как должное и потому непродуманно тратим, порой имеет свойство подходить к концу.
Я тысячи раз слышал рассказы деда о войне. Как они наконец-то захватили Мо. Как Мэнди почти удалось скрыться. Как погиб Чарли.
С самого рождения мы знаем, что однажды придет и наш черед. Самое страшное — иногда мы забываем, что кто-то может уйти раньше нас.
Глава четырнадцатая
Когда я покидаю кабинет Уортона, меня начинает трясти, причем с такой силой, что я боюсь упасть, когда начну спускаться по лестнице. Моя кожа покрыта пятнами крови Сэма, а штаны так и пропитались ею. Заставляю себя пройти через двор, при этом сутулюсь, чтобы куртка скрывала самое худшее. Большинство учеников разъехались на выходные, и я стараюсь выбирать дорогу и сворачивать в сторону, если кого-то вижу. Держусь в тени деревьев и в полумраке.
Добравшись до общежития, сразу бросаюсь в ванную. Смотрю на свое отражение в зеркале. Подбородок измазан красным; стараюсь стереть пятно, но получается только хуже. Мне кажется, будто я вижу какого-то незнакомца, куда старше меня, со впалыми щеками и злорадной ухмылкой на губах. Маньяк, только что совершивший убийство. Псих. Киллер.
Похоже, я не слишком ему нравлюсь.
Несмотря на ухмылку, глаза незнакомца темны и влажны, будто он вот-вот расплачется.
Мне он тоже не симпатичен.
Желудок сжимается. Едва успеваю забежать в кабинку, как меня начинает выворачивать наизнанку. Я ничего не ел, и потому выходит почти одна горькая желчь. Стою на коленях на холодном кафельном полу, задыхаюсь и чувствую такую ненависть к себе, такую ярость, что мне кажется, будто эта волна сейчас подхватит меня и унесет. Мне кажется, будто все перегорело. У меня не осталось сил бороться.
Нужно сосредоточиться. Часа через два приедет Юликова, и мне еще много чего нужно сделать, прежде чем ехать вместе с нею. Подготовится. Выдать последние указания.
Но меня объял леденящий ужас перед всем случившимся и тем, что еще предстоит. Все, о чем я способен думать — о крови и о гортанных, хриплых стонах Сэма, корчащегося от боли.
Нужно скорее свыкнуться с этим.
Принимаю душ, настолько горячий, что, когда я выхожу, мне кажется, будто я обгорел на солнце. Потом наряжаюсь на свидание с федералами — ветхая футболка, пожеванная сушкой, кожаная куртка и новые перчатки. Окровавленную одежду держу под струей воды, пока она не становится менее противной, потом засовываю ее в полиэтиленовый пакет. Конечно, это рискованно, но я все равно беру мобильник — выключаю звук и засовываю телефон в носок.
По карманам куртки распихиваю кучу других вещей — их я собираюсь переложить в оставшуюся в машине сумку. Карточки для заметок и ручку. Гель для укладки и расческу. Несколько фотографий Паттона, которые я распечатал на дерьмовом сэмовом принтере, а потом сложил. Потрепанный детектив в бумажной обложке.
Потом иду к магазину на углу и выбрасываю пакет с окровавленной одеждой в мусорный контейнер. Мистер Газонас как всегда улыбается мне.
Как поживает твоя белокурая подружка? — Спрашивает он. — Надеюсь, в субботу вечером отвезешь ее в какое-нибудь уютное местечко.
Усмехаюсь и заказываю чашку кофе и сэндвич с ветчиной и сыром. — Скажу ей, что это вы посоветовали.
Обязательно скажи,
мистер Газонас выдает мне сдачу.
Надеюсь, что однажды субботним вечером мне удастся пригласить куда-нибудь Лилу. Надеюсь, мы с нею еще свидимся.
Стараясь не думать об этом, возвращаюсь на парковку, сажусь в машину и впихиваю в себя еду. У нее вкус пыли и пепла.
Включаю радио, переключаю каналы. Не могу сосредоточиться на том, что слушаю, а через некоторое время и глаза держать открытыми не получается.
Просыпаюсь от того, что кто-то стучит в окно. Возле машины стоит агент Юликова. С нею агент Джонс и какая-то незнакомая женщина.
Тут мне в голову приходит мысль: а что, если я не выйду? Наверно, в конце концов им придется уйти. Или они схватят «челюсти жизни» (товарный знак пневматического устройства, которое раздвигает искореженные части автомобиля и обеспечивает спасателям доступ к пострадавшим в автокатастрофе — прим. перев.) и откупорят мой «Бенц», словно консервную банку.
Открываю дверцу и подхватываю сумку.
Как, выспался? — Спрашивает Юликова. Она мило улыбается — прямо вожатая команды бойскаутов, а не женщина, которая жаждет упечь меня в тюрягу. Вид у нее куда лучше, чем был в больнице. Щеки порозовели — должно быть, от холода.
Деланно зеваю. — Вы же меня знаете,
говорю. — Ленивый как зараза.
Ну ладно, идем. Поспишь в нашей машине, если хочешь.
Конечно,
запираю «Бенц».
Естественно, у них черная машина — один из тех огромных «Линкольнов», в котором можно растянуться во весь рост. Так я и делаю. Устраиваюсь поудобнее, кладу ключи в сумку и потихоньку достаю мобильник. Потом откидываюсь на спинку сиденья и засовываю телефон в кармашек на двери машины.
Никому даже в голову не придет искать контрабанду в собственной машине.
Кажется, ты хотел что-то вернуть? — Спрашивает Юликова. Она сидит на заднем сиденье рядом со мной. Двое других агентов расположились впереди.
Пистолет. О нет, пистолет! Я оставил его в кабинете Уортона, под столом.
Должно быть, Юликова заметила, как на моем лице промелькнул ужас.
Что-то случилось? — Интересуется она.
Я его забыл,
отвечаю. — Простите. Если выпустите, я за ним схожу.
Нет,
говорит Юликова, переглянувшись с женщиной-агентом. — Нет, ничего страшного, Кассель. Заберем его, когда привезем тебя назад. Может, скажешь, где он спрятан?
Если хотите, я могу его достать…,
говорю я.
Юликова вздыхает. — Да нет, не надо.
Вы объясните мне, что происходит? — Спрашиваю я. — Если б я был посвящен в ваш план, мне было бы куда спокойнее.
Мы тебе все объясним. Честно,
отвечает Юликова. — Все очень просто и понятно. Губернатор Паттон устраивает пресс-конференцию, а по ее окончании ты должен при помощи своего дара превратить его… ну, в нечто живое, что можно держать в клетке.
Предпочтения есть?
Юликова смотрит на меня так, будто пытается понять, проверяю я ее или нет. — Выбор за тобой, как тебе проще, единственное условие: он не должен от нас ускользнуть.
Если вам все равно, превращу его в большую собаку. Может, в такую большую, охотничью — салюки (персидская борзая, прим. перев.), кажется? Нет, в борзую. У одного маминого знакомого были такие. — Его звали Клайд Остин. Он ударил меня по голове бутылкой. Но эти подробности я опускаю. — Или в большого жука. Его можно держать в банке. Только про дырочки для воздуха не забудьте.
Вижу в глазах Юликовой быстрый промельк страха.
Ты расстроен, я понимаю,
говорит она, прикасаясь своей рукой в перчатке к моей. Это интимный, материнский жест, и мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не отдернуть руку. — Всегда начинаешь язвить, когда нервничаешь. Знаю, для тебя нелегко не знать подробностей, но ты должен довериться нам. Быть оперативным работником на службе правительства означает вечное пребывание в легком неведении. Так мы заботимся о безопасности друг друга.
Она смотрит на меня с такой добротой. И ее слова вполне разумны. Похоже, ей можно доверять — по крайней мере, нет никаких признаков того, что стоит быть осторожным. Мне приходит в голову мысль, что Баррон мог придумать все, что рассказал мне о содержимом тех файлов. Это было бы совершенно ужасно и полностью правдоподобно.
Киваю:
Наверно, я просто привык полагаться во всем на себя.
Когда ты впервые пришел к нам, я поняла, что ты — нечто особенное. Вовсе не из-за твоего дара, не потому, откуда ты. Нам редко удается тесно общаться с такими ребятами, как ты и Баррон. В основном мы принимаем детей, живущих на улице, либо потому что ушли из дома, либо потому что их выгнали. Иногда к нам обращаются родители, которые подозревают, что их ребенок — мастер, и таких детей мы тоже включаем в программу.
Вы говорите о семьях не-мастеров? — Спрашиваю я. — Они что, боятся? Родители?
Обычно да,
отвечает Юликова. — Иногда ситуация до такой степени потенциально опасна, что нам приходится забрать ребенка. У нас есть две загородных школы для детей-мастеров в возрасте до десяти лет.
Военные школы,
говорю я.
Она кивает. — Есть вещи и похуже, Кассель. Ты знаешь, сколько детей-мастеров убиты собственными родителями? Статистика — это одно, но я видела кости, слышала ужасающие оправдания. Нам сообщают о ребенке, возможно, мастере, но когда мы приезжаем за ним, девочка уже живет у «родственников», адреса которых никто не знает, и у которых нет телефона, а мальчик переведен в другую школу, вот только нигде не указано, в какую именно. Как правило, они мертвы.
На это мне нечего ответить.
И есть еще дети, которыми пренебрегают, дети, с которыми жестоко обращаются, дети, которые растут с мыслью, что у них всего один выбор — стать преступниками,
Юликова вздыхает. — Наверное, удивляешься, зачем я тебе все это говорю.
Потому что именно к такому вы привыкли — к парням вроде меня, с матерями вроде моей и братьями, похожими на моих.
Юликова кивает, бросая взгляд на переднее сиденье, где расположился агент Джонс. — Я не привыкла, что меня считают врагом.
Недоуменно гляжу на нее:
Я вовсе так не считаю.
Она смеется: — Хотела бы я иметь под рукой детектор лжи, Кассель! А самое худшее — я понимаю, что это хотя бы отчасти наша вина. Мы узнали о тебе лишь потому, что у тебя не было иного выбора — а теперь, когда твоей матери грозят различные неприятности… ну, скажем так, наши интересы не совсем совпадают. Но нам с тобой придется заключить сделку — честно говоря, я бы хотела, чтобы все было иначе. Хотела, чтобы мы были единомышленниками — особенно отправляясь на столь важное задание.
Она дает мне время, чтобы все это переварить. Наконец машина останавливается возле отеля «Мариотт»
одной из тех безликих, похожих на огромную коробку, гостиниц, за постояльцами которых так просто следить, ведь выход с каждого из этажей один: через главный холл. Нужно только забраться достаточно высоко, поставить кого-нибудь охранять дверь, быть может, еще двух человек на лестнице и лифта. Выходит трое — именно столько сопровождающих приехало вместе со мной.
Ладно,
говорю я, когда агент Джонс заглушил двигатель. — В конце концов, я полностью в ваших руках.
Юликова улыбается:
А мы в твоих.
Подхватываю сумку, остальные достают из багажника темно-синие сумки и портфели, и мы идем к главному входу. Такое ощущение, будто мне предстоит ужасно скучная вечеринка с ночевкой.
Подожди здесь,
оставив меня в холле вместе с безымянной агентшей, Юликова и Джонс регистрируют нас в отеле.
Сажусь на поручень бежевого кресла и протягиваю свободную руку:
Кассель Шарп.
Агентша смотрит на меня совсем как агент Джонс: с крайним подозрением. Короткие рыжие волосы забраны в хвост, а синий костюм отлично сочетается по цвету с сумкой. На ногах мягкие бежевые лодочки. Господи, и колготки! Крошечные золотые колечки в ушах довершают образ человека скрытного, не имеющего внутренней жизни. Невозможно даже определить, сколько ей лет: может быть сколько угодно, от двадцати девяти до сорока.
Кассандра Бреннан.
Несколько раз моргаю, но когда она протягивает руку, я пожимаю ее.
Теперь понятно, почему выбрали вас,
в конце концов говорю я. — Семья Бреннанов, да? Юликова упоминала, что ей не часто доводилось работать с людьми из семей мастеров. Но что вообще ни с кем, она не говорила.
Фамилия вполне распространенная,
говорит Кассандра.
Тут возвращается Юликова, и мы идем к лифту.
Моя комната — часть номера-люкс, к ней примыкают комнаты Юликовой, Джонса и Бреннан. Разумеется, ключ мне не выдали. И, конечно же, дверь моей комнаты выходит не в коридор, а в общую гостиную, где стоит паршивая кушетка, телевизор и мини-холодильник.
Забросив сумку в комнату, возвращаюсь в гостиную. Агент Джонс смотрит на меня так, будто я сейчас выкину какой-то фортель в духе ниндзя и скроюсь через вентиляционный люк.
Если захочешь что-нибудь купить в торговом автомате, попроси кого-нибудь из нас тебя проводить. В противном случае не сможешь вернуться в комнату — дверь запирается автоматически,
говорит он так, будто я в первый раз в отеле. Да уж, деликатности у Джонса, как у танка.
Да,
говорю я. — А где же ваш напарник? Хант, кажется?
Его повысили,
цедит Джонс.
Улыбаюсь:
Передайте ему мои поздравления.
Джонс смотрит на меня так, будто хочет мне вмазать — впрочем, это почти не отличается от его обычной манеры смотреть на меня, словно я слизняк.
Ты хочешь есть? — Интересуется Юликова, встревая в нашу милую беседу. — Успел поужинать?
Вспоминаю остатки сэндвича, протухающие в моей машине. При мысли о еде меня до сих пор подташнивает, но не хочу, чтобы они что-то заметили.
Нет,
отвечаю. — Но мне не терпится узнать, что же ждет меня дальше.
Прекрасно,
говорит Юликова. — Тогда умойся, а агент Бреннан выйдет и купит нам что-нибудь поесть. Неподалеку есть китайский ресторан. Потом и поговорим. Кассель, тебя что-нибудь не устраивает?
Меня все устраивает,
говорю я, отправляюсь в свою комнату.
Джонс следует за мной: