Как ни странно, своей головы Степану было не жаль. Он слышит, может двигаться – пробовал незаметно от мужика, получилось. И видеть наверняка сможет. А вот что с ней?! Вдруг она и правда мертва?!
Его снова затошнило так, что он еле сдержался, чтобы не застонать.
Скорее бы уж этот посетитель сваливал. Можно было бы обыскать квартиру и если она...
Господи, сделай так, чтобы пронесло! Сделай так, чтобы эта белобрысая идиотка оказалась жива и невредима! И к этому часу сидела бы на его кухне и попивала свой любимый зеленый чай, который он лично на дух не переносит. Он ведь оставил ей запасной комплект ключей. Пускай бы сидела сейчас на кухне. С кроссвордом или любовным романом сидела бы, поджав под себя ноги, и попивала бы чай. Он вернется и не скажет ей ни слова в упрек. Нет, может, для порядка выговорится, но выгонять уж точно не станет. Идти-то ей и в самом деле некуда. По дому неизвестные шарят. Что же он ищет-то, интересно?!
Человек, который его ударил, и в самом деле что-то искал. Он тихо двигал ящиками шкафов. Переходил из комнаты в комнату. Открывал какие-то дверцы, тихонько чертыхался, закрывал их почти без стука и снова продолжал поиски. Через какое-то время он вдруг тихо заговорил, и Степан понял, что говорит тот по мобильному.
– Я ничего не нашел! – было первое, что он услышал. – Не знаю... Да, видимо, ты прав. Придется... Осложнений не было... Все в норме... Да нет, не было свидетелей, не было... Придется за ней походить...
«Ее в квартире не было. А от меня он обязательно избавится», – понял вдруг Степан отчетливо и начал осторожно переворачиваться.
Шуметь было нельзя. Шуршать и снова падать тем более. Нужно было сконцентрироваться, пересилить боль в голове, отпереть дверь и вывалиться на площадку.
Там горел свет. Там были люди. Там на него никто нападать не станет. Побоится...
Никогда в жизни ему еще не было так тяжело подняться с коленей. Никогда! Даже в самом глубоком своем подпитии он передвигался достаточно шустро, в такие моменты ему обычно отказывал язык. Ноги никогда. Сейчас же... сейчас они дрожали и не хотели держать его.
– Да понял я, понял! – чуть повысил голос незнакомец и пошел куда-то еще, слышно стало чуть хуже. – Да... Да... Сейчас еще раз посмотрю...
Пора! – решил Степан и в тот же момент снова упал. Боль настигла такая, будто все его тело прошил металлический штырь. Он не знал, как это бывает, но был уверен, что именно так, как сейчас. Кажется, он даже застонал. А стонать нельзя. Нужно бежать, а то от него поспешат избавиться, как от свидетеля. Ему вдруг стало жаль себя и своей непрожитой, возможно длинной, жизни.
Ну, почему же он должен умирать?! Почему?! Противно! Ух, как противно было умирать не за хрен, как любил говорить Кирюха. Права была Татьяна, это и в самом деле противно.
Он вот умрет, может быть, не здесь, а на какой-нибудь городской свалке, куда его вывезут, но умрет непременно. А они останутся. Все останутся. И Кирюха, и Верещагина. Будут горевать поначалу. Маяться от сознания собственной вины, может, и поплачут немного. Особенно Верещагина. Кирюха, как и положено, станет ее утешать. Уговаривать. И может, даже ему удастся ее уговорить, и может, даже удастся жениться на ней. Нюся-то теперь у Кирюхи не в фаворе. Он теперь Татьяной Верещагиной болен. Как это он сказал сегодня о ней? Чуть дунешь – и займется? Кажется, так. Может, и правда много в ней скрытого огня. Ему лично теперь об этом узнать не придется. Все оставляет Кирюхе. И Верещагину, и свою долю в автосервисе. Оставлять-то больше некому. Нет у него никого больше...
Они поженятся, и она нарожает ему белобрысых ребятишек. Девочку и мальчика. Девочка будет похожа на нее, такая же высокая и... красивая. Чего уж теперь, за пять минут до смерти душой кривить! Красивая, конечно, красивая. Пускай не в его вкусе, но в соответствии со всеми мировыми стандартами... А мальчишка будет вылитый Кирюха. Скуластый, тонкогубый и балабол такой же...
Степан осторожно двинул ногой, боли не было. Он потрогал свою голову и обрадовался, что она цела тоже.
Может, повторить попытку-то?! Может, не стоит лежать и умирать раньше времени? Жалеть себя, сочинять про всех про них. Кстати, не так уж плохо вышло и про женитьбу, и про детей. Интересно, а станет Кирюха изменять Верещагиной, если все же женится на ней? Всем своим бывшим изменял безбожно. А ей станет или нет? Он бы вот лично не стал...
Степан недовольно сморщился.
Та-а-ак, это называется: получил по башке?! При чем тут он?! И уж тем более при чем тут он и Верещагина?! Пускай получил по голове по ее вине, это абсолютно не налагает на него никаких обязательств и все такое. Пускай уж друг отдувается. Смыться бы вот только незаметно, пока этот ловкач шарит по ее шкафам.
И чего, интересно, ищет?..
Степан опоздал ненамного. Может, на полминуты, а может, и того меньше. Ему удалось вполне удачно подняться на четвереньки. Удалось ухватиться за дверную ручку и подтянуться на ней, дотронувшись до замка. Но потом...
Потом сзади негромко хмыкнули и еще раз его ударили. На этот раз не так сильно, зато обидно. Ударили его пинком по заду так, что он снова распластался на полу и уже не делал попытки подняться. Стукнулся подбородком и ребрами, грубо выругался в голос и начал отползать от двери.
– А вот это ты правильно делаешь, дружище, – похвалил его мужик и тут же загремел замком. – Полежи тут, проспись.
Дверь квартиры Верещагиной приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить в образовавшуюся щель одного человека.
«Высок, тщедушен телом и с полным отсутствием вкуса», – вяло подумал Степан, отлично рассмотрев в свете, полыхнувшем с лестничной площадки, его черные одежды и белые носки. Лица не видел, а вот одежду рассмотрел очень хорошо.
Мужик вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь. Замок щелкнул, и Степан остался совершенно один.
Он его не убил...
Почему?! Почему-то ему было нужно, чтобы Степан оставался в живых. Почему?
Ответ всплыл незамедлительно.
Этот мужик в белых носках хочет его подставить. Пока он будет валяться тут бездыханным, тот сделает анонимный звоночек, и прибывшая к месту происшествия милиция обнаружит Степана и, возможно, труп женщины. Значит, все-таки...
Нужно искать! Нужно вставать, черт побери, и искать Таньку...
Глава 4
Когда он открыл своим ключом собственную дверь, переступил свой собственный порог и увидел, что на его собственной кухне горит свет, он едва не расплакался от облегчения. Облокотился о стену, слушал, как она поет, и минут пять пытался проглотить шершавую сухость, раздирающую горло. А потом ни с чего завелся.
Поет она, значит! Поет?! Моталась непонятно где, а теперь поет. И ведь что поет?! «Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк...» Да с выражением так выводит, со знанием дела, тоже мне певица. Ладно бы сидела, виновато потупясь, да журнальчик листала, а то петь удумала.
Он медленно стянул с себя куртку, ботинки и, шатаясь, подошел к зеркалу.
Ну и рожа!!!
В том месте, куда был нанесен удар, красовался огромный кровоподтек. Опухоль уже понемногу начала перебираться под глаз. Волосы взлохмачены. Физиономия пыльная. Ну некогда было ему умываться, что поделать! Как поднялся и обошел по стеночке всю квартиру Верещагиной, так сразу рванул домой. Рванул – может, явное преувеличение, но что торопился, это точно. Морщился и корчился от боли, но торопился.
А она про бабочку поет, ну вообще!..
Пригладив волосы и утеревшись рукавом свитера, Степан побрел в кухню.
Что и как он станет ей говорить, он пока не знал, но скажет что-нибудь такое едкое непременно.
Он по привычке лупанул растопыренной ладонью по двери и вошел в кухню.
– Степан! – Татьяна вздрогнула и подняла от противня с румяными пирогами раскрасневшееся лицо. – Ты... Господи, что с тобой?!
– Ты...
Он пытался справиться с собой, честно пытался; и даже принимался в уме вести счет простым и составным числам, но не смог ничего с собой поделать. Как увидел ее живой, невредимой, с розовой мордашкой и умильным хвостиком на макушке, так его и захлестнуло. И всего тут было вперемешку: и радости, что жива все-таки; и обиды, что ему ни за что по голове настучали; и раздражения. Не велел ведь хозяйничать на его кухне, а она мало что щей наварила, так теперь и пироги затеяла. И поет еще...
– Ты где была? – заорал он таким страшным голосом, что Верещагина тут же втянула голову в плечи и отступила от него подальше, к окну. – Ты где была, мать твою? Я что, должен искать тебя повсюду?! Сначала вваливаешься ко мне с чемоданом, переворачиваешь все в моей жизни, а потом вдруг смываешься! Где была, спрашиваю?!
– Я... – Ее губы были совсем без помады, и они вдруг совершенно по-детски набухли и поползли куда-то в сторону. Было ясно: собралась реветь. – Я... Тапки...
– Что тапки?! – крикнул он, но уже чуть тише.
– Я тапки себе ездила покупать. Вот... – И она выставила ему на обозрение ногу в мохнатом розовом тапке на крохотном прозрачном каблучке. – Свои я забыла дома. Не ходить же босиком. И я... вот...
Она проморгала слезы и отвернулась от него к противню. Нужно было снимать пирожки и не смотреть на него. И не чувствовать себя виноватой, будто и в самом деле как-то поломала привычный уклад его жизни. Ни она в его жизни ничего не поменяла, ни он. Все ее надежды на то, что Санечка от ревности сойдет с ума и поспешит воссоединить семью, рассыпались в прах.
Она ведь звонила сегодня ему и снова наткнулась на его любовницу. Та пригласила «Шу-урика», как же омерзительно звучало имя мужа в ее устах, кто бы знал! Пригласила его к телефону, и он после непродолжительной невнятной речи вдруг потребовал развода. И причину поспешил указать. Они решили пожениться, во как! Так что все ее попытки вызвать у супруга ревность потерпели фиаско. Он не ревновал. Более того, он даже обрадовался, что она теперь не одна. О чем и поспешил ей напомнить.
– Танюша, ты же не переживаешь, нет? – на непонятном подъеме выпалил он. – Твой мачо ведь тебя, наверное, устраивает вполне. Так что...
«Так что?!» – хотелось ей заорать на него. А еще лучше поехать туда и перевернуть вверх дном всю его теперешнюю новую квартиру и теперешнюю новую жизнь. Как он перевернул все вверх дном, так и ей хотелось.
Вот у кого жизнь поломана и в самом деле, так это у нее. А Степан... Степану нужно просто меньше упиваться собственной независимостью и позволить хоть кому-нибудь его полюбить. Колючий весь и, как Светка любила говорить, неприбранный. По ее мнению, таких мужиком надо прибирать к рукам, тогда они становятся мягкими-мягкими, пушистыми-пушистыми. Только и делов-то, позволить кому-нибудь полюбить себя. Так ведь не позволит. А она не станет его учить. Не ее это дело.
Татьяна быстро переложила пирожки на глиняное блюдо. Накрыла их чистой салфеткой и принялась скоблить противень под струей воды. Вымыла. Вытерла насухо и убрала потом в духовку. Повернулась, чтобы уйти из кухни, и тут же наткнулась на его все такой же полный ненависти взгляд.
– Что ты делаешь, можно узнать? – прошипел он сквозь зубы и сел на табуретку, так расставив колени, что тут же загородил ей проход.
– Я? – Татьяна беспомощно оглянулась на блюдо с пирогами. – Пироги пекла вообще-то. Слоеные, с рыбой и яйцами. А что?
– А я тебя об этом просил?! – Он старался смотреть на нее тяжело и недобро, но, видя ее растерянность, немного поубавил оборотов. – Зачем все это, Тань? Не нужно было, понимаешь.
– Я не пытаюсь отвоевать часть твоей территории своими кулинарными атаками, – проговорила она сдавленно и села вдруг к столу. Чего столбом стоять, раз он ее не пропускает. – Просто мне не хочется быть тебе в тягость. Вот я и решила хоть немного быть полезной, что ли. Да и занять себя нужно было чем-то. Не сидеть же, глядя в потолок. Так ведь и с ума сойти недолго. Мысли, мысли, мысли... Одна безрадостнее другой. А это хоть какое-то занятие. И еще я так... так давно ни для кого не готовила, а тут меня вдруг прорвало. Захотелось, понимаешь?! В чем здесь криминал, Степа?
– Да нет здесь криминала! – Он вдруг снова разозлился и мысленно добавил, что вот дома у нее – да, криминала этого хоть отбавляй. – Просто не нужно было, и все!
Чертова баба была на редкость умна и проницательна. Ишь, как быстро вычислила про его территорию!.. И рвение свое объяснила совершенно бесхитростно и честно. Так объяснила, что и крыть ему нечем. А хочется просто... просто поставить на стол эти ее пироги, которые пахли одуряюще пряно. Налить огромную кружку чая и начать уплетать их, благодарно урча в ответ на ее вопросительные взгляды.
Ведь неужели же так сложно-то? Неужели сложно быть честным перед самим собой? Чего вот ему сейчас хотелось бы больше всего, а? Правильно, ответ-то на поверхности!
Хочется слоеных пирогов с рыбой и яйцами, крепкого чая, лучше с лимоном, но можно и без, непринципиально. Хочется тишины, покоя, и никаких разборок. И еще неспешного спокойного разговора хочется о том, что с ним сегодня вечером произошло.
А ведь могло произойти и с ней. Степан даже сморщился от этой мысли. И закончиться могло гораздо хуже. Могло бы и вовсе все закончиться. И не сидела бы она сейчас, сложив руки на его столе, будто школьница. И не пылало бы ее лицо обидой, и глаза бы не блестели от невыплаканных слез.
Обиделась... Конечно, обиделась. Он так орал!
Ничего, в следующий раз будет знать, как уходить из дома без предупреждения.
– Могла бы и позвонить, что уходишь, – буркнул он недовольно, пододвигаясь к столу.
– Я не думала, что это так важно... для тебя, – снова последовал обезоруживающий ответ, распластавший его на обе лопатки.
Скажи он сейчас, что ему все равно, тут же удивится причине его гнева. Не говорить – опять удивится. Ведь если ему не все равно, значит...
Вот, попал, черт возьми!
– Дело не в этом, – проворчал снова он, отводя глаза. – Ты перетаскиваешь ко мне вещи. Говоришь, что хочешь пожить здесь какое-то время. Ну, и я как бы несу за тебя ответственность, и все такое.
– Да?! – Верещагина так удивилась, что даже рот приоткрыла, уставив в него немигающий взгляд своих голубых глазищ. – Извини тогда, Степа. Я как-то не подумала. Извини... Я могу тебя спросить?
– Спрашивай, – великодушно позволил он, удовлетворившись ее извинением.
– Где это ты так ударился? У тебя опухоль с каждой минутой все больше. Нужно лед, наверное, приложить. Я не сильна в таких вопросах. Вот здесь особенно сильно припухло. – И тут она протянула к его лицу руку и еле коснулась своим пальчиком его глаза. – Будет жуткий синяк. Ты подрался?
Он не отпрянул и не отстранился, как сделал бы это еще сегодня утром. С какой стати? Увечье он получил по ее вине. Так что сам бог велел проявить ей сочувствие и, как говорится, стать ему родной матерью и начать ухаживать.
– Я не дрался, – Степан чуть мотнул головой. – Меня ударили. Напали из темноты невзначай, и я не успел увернуться или принять удар.
– Ударили?! Из темноты?! – Она уже хлопотала, наколов льда и оборачивая его сейчас чистым кухонным полотенцем. – Господи, где?!
– У тебя дома, – решил он быть с ней честным.
– Где?.. У меня дома? Я не ослышалась?!
Ему показалось, или она и правда покачнулась, намереваясь шарахнуться в обморок. Машинально сунула ему в руки лед, снова села к столу и тут же впилась пальцами себе в волосы. Жест отчаяния? Страха? Наверное...
– Ты был у меня дома? Да... И там на тебя напали... Вот и причина твоего гнева. Ты пострадал из-за меня! Господи, но кто?! Там что же, была засада?! Ждали меня?! – Ее глаза совершенно потонули в волне ужаса, а губы дрожали, когда она хрипло выговаривала: – Степа! Степа же!!! Почему ты молчишь?! Да и зачем ты туда поехал?! Зачем?! Ты все еще не верил мне! Как ты мог так рисковать?! Тебя же... Тебя же могли убить!!!
– Тебя искал, знаешь! – Ее страх немного компенсировал все его пережитые волнения и побои. – Время позднее, тебя нет. Не позвонила. Никакой записки. Я позвонил по твоему домашнему номеру, трубку сняли и тут же положили обратно. Я и поехал. Думал, ты там. А там...
– А там?! – Верещагина вцепилась в его руку, кажется, даже этого не заметив.
– А там дверь открыта и темнота в квартире. Я зашел и получил, говоря по-русски, по рогам. Упал. Очнулся. – Ее тонкие пальцы очень крепко держали его, на фоне его смуглой кожи они казались почти прозрачными. – А по квартире мужик ходит и по телефону говорит. Я попытался встать, он заметил и ударил еще раз...