Халстон удерживал шлюпку, Рис протянул Пруденс руку:
– Просто медленно сделайте шаг – и садитесь.
Она села на скамейку на корме, следом шагнул в шлюпку Сент-Сайрес и сел на центральную скамейку, лицом к ней. Он достал весла, лежавшие на дне, вставил в уключины и кивнул Халстону.
– Отвяжите веревку, – приказал он, – и можете идти. Возвращайтесь за нами часа в четыре.
– Слушаюсь, сэр. – Кучер ногой оттолкнул шлюпку от причала, и они отплыли. Энергично работая веслами, Сент-Сайрес направил шлюпку поперек пруда к реке.
Пруденс смотрела на него, любуясь движениями сильных рук и плеч, тем, как он преодолевает течение реки, ведя лодку прямым курсом. Но, пронаблюдав за ним несколько минут, она не могла удержаться, чтобы не предложить ему свою помощь.
– Похоже, эта работа куда тяжелее, чем моя. Могу я помочь грести?
Он усмехнулся, делая мощный гребок:
– И сядете рядом со мной? Мне это понравится, но мне все же придется сидеть почти по центру шлюпки, чтобы уравновесить ее, а это будет очень неудобно для вас.
Она не поняла, что он сказал насчет шлюпки, но твердо знала, что сидеть рядом с ним будет замечательно.
– Это ничего.
– Прекрасно, хотя если бы я был настоящим джентльменом, я бы вам не позволил. Но поскольку плыть нам недалеко, я намерен проявить эгоизм и принять ваше предложение, при этом зажав вас на половинке сиденья.
– Ничего. – Она смутилась. – Мне хочется сесть рядом с вами, так что я тоже эгоистка.
– Вот как? – засмеялся Рис. – Мне нравятся девушки, которые не скрывают своих мыслей.
Он перестал; грести, и она, двигаясь осторожно, чтобы не опрокинуть лодку, устроилась на предложенной половинке сиденья. Он продолжал держать руку на ее весле, пока она обеими руками не взялась за весло рядом с его рукой.
– Готовы? – спросил он и, дождавшись ее кивка, скомандовал: – На счет «три». Раз, и два, и три.
Они одновременно налегли на весла.
– Я правильно делаю? – спросила Пруденс, чувствуя некоторую неловкость оттого, что она старалась наклоняться вперед и откидываться назад одновременно с ним.
– У вас прекрасно получается, – уверил он ее и оглянулся проверить, сохраняют ли они правильное направление. – Идем прямо, как стрела.
Они молча сделали несколько гребков и вскоре стали грести в хорошем ритме. Ей было приятно чувствовать рядом мощное мужское плечо, ощущать, как при каждом гребке их бедра соприкасаются. Следуя его указаниям, она помогла ему направить шлюпку в меньшую, более извилистую протоку, по сторонам которой росли огромные плакучие ивы, нависающие над водой, отчего вода оказывалась покрытой сложным рисунком из тени и солнечных пятен.
– По-моему, у нас хорошо получается, так ведь? – спросил он, когда они оба откинулись назад.
– Да. – Она повернула к нему голову и улыбнулась: – Как будто мы гребли вместе целую вечность.
Вдруг неизвестно почему они оба одновременно остановились. Она видела, как его ресницы опускаются, а взгляд переместился на ее рот, и все в мире, казалось, перестало существовать. Он придвинулся ближе, его голова оказалась под ее шляпой, и до ее сознания дошло, что он собирается поцеловать ее.
Счастливое чувство переполняло ее. Это было то, о чем она грезила вчера, не надеясь, что это произойдет. Она откинула голову, и он наклонился еще ниже, пока их губы почти не соприкоснулись. Он медлил, и блаженство все нарастало и усиливалось, пока не сделалось таким острым, что она почти перестала дышать.
– Пруденс, – прошептал он, и его голос словно вторил ее настроению. Губы ее раскрылись, ресницы дрогнули. Но не успели их губы сомкнуться, как он резко подался назад, так что лодка закачалась.
Разочарование пронзило ее, она опустила глаза.
– Черт, – пробормотал он, и в голосе его прозвучало то же самое, что чувствовала она.
Он снова начал грести, и она вместе с ним, как раньше, твердя себе: это к лучшему, что он не поцеловал ее. Такие вещи в высшей степени предосудительны, только помолвленные пары могут целоваться.
Дальше они гребли молча, а так как грести вместе было замечательно, Пруденс решила, что и поцелуй был бы замечательным. Целомудренная Пруденс болезненно осознавала стыд, который ждал в таком случае женщину, она знала, что должна испытывать облегчение. Но не испытывала его. Напротив, она глубоко сожалела, что не обняла его за шею и не поцеловала первой. Он больше преуспел, оставаясь джентльменом, чем она как леди.
Глава 7
По слухам, герцог Сент-Сайрес несколько дней как гостит в Ричмонде, в семействе американского железнодорожного магната Дж. Д. Хантера. У мистера Хантера, как сообщили нам по секрету, красивые дочери. Может ли печально знаменитый герцог, самый вероятный претендент, решиться сделать своей герцогиней американку?
«Все знаменитости», 1894 год
То небольшое расстояние, которое оставалось до пруда Розалинды, они преодолели молча, но для Пруденс это молчание было наполнено взаимопониманием. Разглядывая поросший травой берег с тем, чтобы выбрать место для пикника, они оба одновременно указали на одну и ту же полянку под ивами. К тому времени как они устроились на одеяле и открыли корзинку с провизией, Пруденс твердо знала, что это самый замечательный день в ее жизни.
– Посмотрим, что в ней, – сказал Рис и поднял крышку.
– Разве вы не знаете? – Он покачал головой:
– Представления не имею.
Она смотрела, как он вынимает снедь.
– Удивительно, герцог не знает, что бывает в корзинках от «Фортнум энд Мейсон».
– У меня не было такой возможности. Я жил на континенте, не забывайте.
Пруденс засмеялась:
– Да, знаю. Вы развлекались в «Мулен Руж» и купались в итальянских фонтанах.
– Причем обнаженным, если помните, – уточнил он, выкладывая на одеяло коробку с шоколадом. – Хотя почему все европейские газеты сочли эту историю исключительно занимательной, за пределами моего понимания.
Пруденс знала почему. Картина, созданная ее воображением – он голый выходит из воды залитого лунным светом фонтана, – была настолько яркой, что у нее перехватило дыхание. За всю жизнь она ни разу не видела живого мужчину без одежды, зато видела картины художников и скульптуры, и нескромное видение заставило ее порозоветь.
Не услышав в ответ никакого замечания, Рис, не отрываясь от своего занятия, взглянул на Пруденс и, увидев, что она покраснела, улыбнулся, совсем как тогда, в опере, словно догадался, о чем она думает.
Пруденс низко наклонилась над одеялом, рассматривая угощение.
– О, шоколад!
Сент-Сайрес не позволил ей отвлечь внимание таким прозрачным способом. Он взял ее за подбородок и заглянул в глаза.
– Сладкое для сладкой, прелестной и мягкосердечной, – промурлыкал он, в ленивой ласке проводя пальцем по ее горячей щеке.
– Я говорила вам, что я не мягкосердечная, – прошептала она.
Он засмеялся каким-то низким, утробным голосом:
– О да, я забыл, что вы суровая, непоколебимая особа. – Отпустив ее, он снова сел и продолжил рыться в корзине.
– Посмотрим, кроме шоколада у нас есть паштет из гусиной печенки, пикули, горчица, копченая лососина, язык, кусок стилтона и еще один чеддера, соленое печенье, сладкое печенье… А вот и бутылка прекрасного кларета.
– Восхитительно, – сказала Пруденс, принимаясь вслед за ним разворачивать свертки и открывать баночки. – Мне всегда хотелось попробовать такую еду, но на жалованье швеи всего этого не купишь.
– Охотно верю. Однако какая жалость, что нет лимонада! – добавил он, качая головой в притворной печали. – Вы его так любите.
– Полагаю, придется обойтись кларетом.
– На этот раз да, но я намерен информировать «Фортнум», что в следующий раз вы хотите найти в корзине их самый кислый лимонад.
Слова о возможности других пикников с ним сделали Пруденс совершенно счастливой.
– Только если он будет теплым, – со смехом напомнила она ему. – Чтобы он был по-настоящему ужасен, он должен быть теплым.
– Хорошо, хорошо. Их самый кислый, самый теплый лимонад. – Он взял бутылку вина и штопор и указал на корзинку: – Там должны быть бокалы. Достаньте их, пожалуйста.
Пруденс повиновалась, достала кроме бокалов еще и тарелочки, потом закрыла крышку корзинки и поставила на нее бокалы. Рис открыл вино, а она, сняв перчатки, принялась резать ветчину, сыр и раскладывать закуски по тарелочкам.
Он отставил бутылку, взял кусочек ветчины, один из бокалов и, опершись на локоть, стал смотреть на раскинувшуюся перед ним картину умиротворенной природы.
– Я забыл, как хорош может быть в Англии апрельский день, – прошептал он.
Пруденс прекратила возиться с едой и тоже стала смотреть на пруд. Обрамленный яркой зеленью только что распустившихся ив и ослепительно желтыми лютиками у воды, он оказался еще красивее, чем на картине, которую написал друг герцога.
– «Быть сегодня в Англии – в этот день апреля!» – процитировала она.
– Вы знаете это стихотворение?
Резкость его голоса заставила Пруденс посмотреть в его сторону, она встретила его удивленный взгляд.
– «В Англии весной», – ответила она. – Роберт Браунинг. Мама читала его мне, когда я была девочкой. Оно до сих пор остается одним из моих любимых стихотворений.
– И моим тоже, хотя если вы спросите меня, почему я люблю его, я затруднюсь ответить. Есть много стихов гораздо сильнее этого. Все, что я смогу сказать, – я часто вспоминал его, когда был далеко от Англии. Как и Браунинг, я жил в Италии, так что, наверное, испытывал сходные чувства.
Пруденс непроизвольно подалась к нему, улыбаясь:
– Или, может быть, вы просто тосковали по дому.
– Тосковал по дому? – Рис склонил голову набок, размышляя. – Вы знаете, – помолчав, произнес он, – пожалуй, тосковал. – Он усмехнулся: – Как странно!
– Странно? – повторила она, удивленная таким определением. – Что в этом странного? Вдалеке от дома каждый начинает тосковать.
– Никогда не думал, что это может произойти со мной. – Теперь он снова смотрел на воду. – Я покинул Англию в двадцать один год, и в этот момент не было молодого человека счастливее, чем я. Отплывая из Дувра, глядя на удаляющийся берег Англии, я испытывал только глубокое чувство облегчения.
– Это похоже на бегство. – Пруденс теперь полулежала, опершись на руку. – Почему? – спросила она, отпив глоток вина. – От чего вы бежали?
– Бежал? Было ли это бегством? Мне казалось, я просто отправился путешествовать, чтобы увидеть мир.
Беззаботность его тона не обманула Пруденс.
– Так от чего вы бежали? – повторила она. Он поднял бокал и осушил его одним глотком.
– От всего, – ответил Рис. – Но главное – от самого себя.
Пруденс смотрела на его профиль, на твердую линию рта. Она знала, за красивой внешностью, рыцарскими манерами и скандальным прошлым кроется много другого.
– Что же заставило вас бежать?
Он саркастически усмехнулся и поставил пустой бокал на крышку корзинки.
– Вы читали статьи, – сказал он и снова наполнил свой бокал. – Я человек без чести, как вы знаете.
– Вы замечательный, – выпалила она и тут же, спохватившись, прикусила язык.
Казалось, ему это замечание тоже пришлось не по вкусу. Нахмурившись, он, потянувшись к ней, полуобнял ее за шею. Их взгляды встретились, и в глубине его зеленых глаз было что-то настораживающее.
– Нет, – сказал он почти со злостью, – во мне, Пруденс, нет ничего замечательного. Ничего.
Она, протестуя, замотала головой, но его пальцы плотнее легли на ее шею, а большим пальцем он прижал ее подбородок, не давая продолжать.
– Я ценю, что вы протестуете. Знаю, в ту ночь, когда мы встретились, вы посчитали меня в некотором роде героем, но вы ошибаетесь. Я тот еще фрукт. В семействе Де Уинтер полно таких. – Оглядывая ее лицо, он еще больше хмурился. – Если у вас есть хоть капля разума, вам следует бежать от меня без оглядки.
Пруденс в смятении смотрела на него, не понимая, как он может с таким пренебрежением говорить о себе. С самого начала он вел себя по отношению к ней в высшей степени уважительно. И потом, он спас Салли. Проработав швеей много лет, Пруденс хорошо знала, насколько беззащитны женщины ее положения перед мужчинами-аристократами. Большинство пэров, оказавшись на месте Сент-Сайреса в безлюдном переулке, только пожали бы плечами и прошли мимо, оставив девушку в руках насильника. Некоторые, возможно, решили бы дождаться своей очереди. Но не таков Сент-Сайрес, он не мог пройти мимо, видя, что женщину домогаются.
– Я вам не верю, – произнесла она с непоколебимой убежденностью. – Простите меня, ваша светлость, – добавила она, игнорируя его протестующий возглас, – но я считаю, что вы слишком требовательны к себе. За время нашего короткого знакомства я нашла в вас много достоинств. И не увидела ничего, что могло бы вызвать неодобрение.
– Еще увидите, – прошептал Рис и прижал палец к ее губам, не давая говорить. Он прикрыл глаза, притянул ее ближе, почти касаясь губами щеки. – Увидите.
В этих нескольких произнесенных шепотом словах она почувствовала такую ранимость, что ей стало больно. Больше она ничего не сказала. Просто протянула руку и убрала прядь волос, упавшую на его бровь.
Он отпрянул, открыв глаза. Ее рука упала, он отпустил Пруденс.
– Теперь, когда я знаю, что вы обо мне думаете, – сказал он, – мне придется изменить свой безнравственный образ жизни. – Он улыбнулся, но его глаза при этом остались прежними, и у нее появилось странное чувство, что между ними захлопнулась дверь. – Вы обо мне высокого мнения, и, боюсь, мне потребуется приложить очень много усилий, чтобы оправдать его.
Голос его звучал легко и безмятежно, словно его грусть развеялась, но Пруденс не была обманута. Она чувствовала его печаль, хотя они больше не касались друг друга. Ей очень хотелось узнать больше, снова приоткрыть дверь и понять, что у него на сердце, но она сознавала, что сейчас не время для новых вопросов.
– Если так, – сказала она, – не начнете ли вы с того, что передадите мне коробку с печеньем? Я ужасно проголодалась.
Эти слова как будто сняли напряжение, его улыбка стала шире, превратилась в не наигранную обаятельную ухмылку, и Пруденс была рада, что сдержала свое любопытство.
– Итак, вы любите Браунинга? – спросил он, исполнив ее просьбу.
– Да. Но Теннисона люблю больше. Мне очень нравится «Леди Шалотт».
Он ухмыльнулся:
– Женщинам всегда нравится «Леди Шалотт».
В ответ Пруденс тоже скорчила гримасу:
– А вам?
– «Атака легкой кавалерийской бригады» несравненно лучше.
– Лучше? – Она помолчала, потому что ела печенье, потом сказала: – Не понимаю, как вы можете так говорить. Это об ужасном сражении. В когтях у смерти и все такое.
– Именно. Что может взволновать сильнее?
– Но сотни погибших.
– Погибших достойно, как храбрые мужи.
– И вы называете меня романтичной?
Он помолчал, макая ломтик сыра в баночку с горчицей.
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что вы тоже романтик.
– Чепуха, – усмехнулся он и съел сыр. – Во мне нет ничего романтического.
– Вы только так говорите, но «Атака легкой кавалерийской бригады» – о романтическом идеале чести и доблести. Вы романтик, который не хочет это признать.
Рис заспорил, потом покачал головой, как бы отказываясь от продолжения спора.
– Откуда у вас эта любовь к поэзии?
– От мамы. – Пруденс заулыбалась, вспоминая. – Она страстно любила поэзию. Когда я была маленькой девочкой, летом мы с ней часто устраивали пикники. Я рисовала или шила, а она читала мне стихи. Она больше любила Китса, но ей всегда приходилась читать Теннисона, потому что мне больше нравился Теннисом.
– А ваш отец?
Ее улыбка исчезла. Пруденс судорожно, болезненно сглотнула и отвела глаза. Она должна была сказать ему правду об обстоятельствах своего рождения, но не находила в себе сил. Если он узнает, что она родилась не в браке, их теплым отношениям конец.