Мы останемся всего на несколько дней. В зоне порта запрещено фотографировать и нельзя сойти на берег без письменного разрешения портовой полиции. Запрещено приближаться к судам стоящим у пирсов. Запрещено выходить из города. Воды нет. Бензина и дизтоплива нет. В аптеках пустые полки. И в довершение, каждый раз когда возвращаемся на борт, вооружённый охранник грязными руками шарит в мешках с тем немногим, что удалось купить.
Каждое утро с лодки наблюдаю процессию людей, спускающихся помыться в порту. Вода здесь затхлая и дурно пахнет, но другой нет и они с удовольствием заходят в море — мужчины с голым торсом, женщины одетые с головы до пят. Делают несколько шагов и садятся, наружи остаётся только голова. Так можно раздеться и помыться, укрывшись от чужих взглядов мутной водой. Подумать только, кто-то мне говорил быть осторожнее, так как в порту полно акул…
Теперь Порт Судан просто красное пятно на берегу пустыни, в окружении дюн, холмов и гор. Зелёная тетрадь с заметками Ренцо лежит открытая на штурманском столике, мы идём курсом на юг. Примерно через тридцать миль мы должны найти город Суакин.
Едва мы вышли из порта, вода под килем снова стала прозрачной и поверхность моря играет золотыми бликами. Какой контраст между чистотой моря и безнадёжностью городского агломерата! И море опять пустынно, только одно судно.
— Смотри, судно. Кажется стоит.
— Наверное контрабандисты.
— Не думаю, слишком близко от берега.
Один раз, именно в этих местах у нас уже была странная встреча. Мы шли на «Vecchietto», поднимаясь к Средиземному морю в конце нашей первой кругосветки. В море заметили судно, казалось оно дрейфует, по крайней мере не на ходу и стоит поперёк ветра. Это тревожный знак. Суда не останавливаются просто так посреди моря. Мы находились в двадцати милях от берега, на границе территориальных вод и шли в бейдевинд, при сильном ветре и большой волне. Идя своим курсом мы должны были пройти слишком близко у них по носу. Мы решили связаться с ними по радио.
— Парусная яхта, парусная яхта вызывает судно. Не можем понять ваш манёвр.
Подтвердите, что вы не на ходу.
Ответ пришел сразу и был для нас холодным душем:
— Sailing boat, keep away, keep away. — Голос говорил по-английски, но акцент был индийский или пакистанский и тон не вызывал желания дискутировать. Мы повернули без всяких возражений, потому что в море так: территория без законов, где правила часто диктуются только с позиции силы.
Позже мы узнали, что судно за территориальными водами это плавучий рынок оружия, снабжающий Сомали.
Однако сегодняшнее судно, кажется банальный контейнеровоз, и я корректирую чуть-чуть курс так, чтобы пройти от него на небольшом расстоянии.
Море гладкое как озеро и плавание кажется просто отдыхом.
«Внимание» говорит лоция, «зона вокруг Порт Судан полна опасностей». Действительно, десятки отдельно стоящих коралловых барьеров поднимаются со дна как подводные грибы и стоят невидимые, пока не подойдёшь к ним вплотную. Иногда их замечают слишком поздно и всё Красное Море усеяно остатками кораблекрушений: судами, лодками, паромами, которые лежат на рифах как привидения, красные от ржавчины. Самые ранние из них даже указаны на морских картах, потому что видны из далека и в местах таких как это, где нет ни буев, ни маяков, даже сидящее на мели судно может быть полезным, сигнализируя о наличии рифа, на котором оно сидит.
Тем временем мы приблизились к контейнеровозу и уже можно различить краны на палубе, контейнеры и якоря под носовым свесом, которые блестят на утреннем солнце.
Странно. Судно слишком неподвижно для стоящего на якоре, и морская вода по мере приближения неожиданно меняет свой цвет. Из синей становится голубой, потом зелёной с желтоватыми пятнами. На какой то момент это меня озадачивает, не могу найти объяснения этому феномену. Может быть рыбья стая? Может быть манты — пытаюсь найти объяснение жёлтым пятнам. И вдруг до меня доходит:
— Поворачивай, Лиззи! Поворачивай, скорее поворачивай! — ору и бегу отключать ветровой рулевой и отдавать оттяжку фиксирующую гик.
— Какого чёрта… — Лиззи, лежавшая на палубе со своим дневником, понимает на лету, бросает всё и хватает шкоты стакселей, в то время как я, переложив руль полностью на другой борт, повисаю на гика шкоте, чтобы хоть как-то смягчить переброс гика на другой галс. «Barca Pulita» поворачивает через фордевинд, меняет направление на девяносто градусов и ложится на курс параллельный контейнеровозу, застрявшему навечно на коралловой банке всего в пяти милях от берега.
— Ты что, его не видел?
— Да совсем ничего не было видно. Только в последний момент увидел, что цвет воды меняется.
— Ты только посмотри, должно быть это недавно случилось.
— Странно что его ещё не разграбили.
Судно словно только что прибыло, кажется, что экипаж оставил его всего несколько часов назад, и никто пока не нашёл способа прийти и забрать контейнеры.
Ужас. Они, как и мы не видели рифа. И если ошибаются они, имея самые свежие карты, современные инструменты, радар и т. д., как мы можем претендовать избежать ошибок?
Продолжаем идти с гораздо большей осторожностью, проверяя каждую минуту своё положение, сравнивая его с картой и безостановочно оглядываясь вокруг.
— Это должно быть Фауад риф. Видишь его? Вон там, где вода слегка светлее. Вон то судно на мели вдалеке не отмечено на карте. А через две мили слева должна быть большая отдельная банка.
Я рассуждаю вслух. Лиззи делает вид что слушает, хотя она погружена в записи. Неважно.
Я разговариваю с ней, чтобы не потерять концентрацию. Лодка плывёт, день клонится к закату и риф тянется в море играя бесчисленными оттенками синего и голубого.
Уже почти закат, когда мы входим в канал углубляющийся в глубь берега и в глубь пустыни. Думаю о словах Ренцо: «Входишь через арку сложенную из больших камней, как в средневековых городах, с деревянным порталом, защищённую двумя пушками…»
— Но куда же подевался город? Канал ведёт на юг, вклиниваясь в пустыню между безымянными отмелями серого песка. Ширина канала примерно сто метров и глубины кажется достаточно, но вода мутная, и чтобы не рисковать, приходится идти очень медленно.
Город не появляется.
Потом канал сужается. Тянется между серых берегов, иногда попадаются хижины, видимо нежилые. Коричневая вода не позволяет видеть дно, и мы двигаемся всё медленнее, не отрывая взгляда от эхолота и соревнуясь с солнцем, которое быстро спускается к горизонту.
Если оно зайдет прежде чем мы доберёмся до места, будет совсем нехорошо.
— Сколько ещё? — спрашивает Лиззи.
— Не знаю, здесь написано только следовать каналом. — отвечаю я, поднимая глаза — Смотри, там справа кажется более светлая вода!
Лиззи резко перекладывает румпель влево. Длинная песчаная коса вытянулась перегородив почти весь канал. Проходим её едва не касаясь противоположного берега.
— Ух… На волосок. И что теперь?
Идти дальше всё более рискованно, но и остановиться нельзя — недостаточно места чтобы встать на якоре. Не остаётся ничего другого как продолжать, надеясь что информация верна, что канал за эти годы не занесло песком и что он не будет дальше сужаться. Проходим ещё одну излучину, ещё одну… и открывается невероятное. Островок абсолютно круглой формы, перед которым водная дорога останавливается и раздваивается, охватывая его. И на острове стоит город с башнями, арками, мечетями и большим порталом, защищённым пушками. Я забираюсь на мачту и с высоты вижу аккуратные улицы, пересекающие его с одного края до другого, большие здания, частично обрушенные, свидетельствующие о невероятном великолепии древности.
— Эй, проснись, куда мне идти? Голос Лиззи возвращает меня к реальности. И к проблеме не терпящей отлагательства, найти место где поставить лодку на якорь, прежде чем стемнеет.
Лиззи стоит на руле в нерешительности, направиться в правый рукав или в левый. Я на мачте пытаюсь направлять её. Между каналами нет большой разницы. Оба кажется длятся ещё немного и видимо занесены песком, словно они выполнили свою задачу, достигнув мёртвого города. У нас очень мало пространства для манёвра и осталось совсем мало света. Выбираем правый канал, который кажется чуть шире. Восточный берег, на котором находится Суакин, не отстоит и на пятьдесят метров от западного, на котором только пустыня. Места недостаточно, потому что если бросить якорь в центре, ветер может вынести нас на один или другой берег. И всё таки я знаю, что торговые суда, в своё время, заходили сюда! В конце концов находим решение: становимся на два якоря. Один с носа, на краю канала, у самой пустыни, другой с кормы, у самой каменной арки, которая представляла собой северный вход города. Таким образом «Barca Pulita» стоит поперёк и закрывает весь проход, удерживаемая в центре двумя якорями, которые тянут в противоположных направлениях.
Думаю именно так стояли на якоре суда древних купцов.
Маленький Тай толкает гигантские ворота, которые скрипят и кажется сейчас развалятся, и делает знак входить. Несколько шагов и мы оказываемся в призрачном мире: заброшенные дома, наполовину обрушенные, грифы летают кругами и издают пронзительные крики, ветер свистя носит песчаные вихри от одних развалин к другим.
Тай, это мальчишка восьми лет, который вышел нам на встречу на своём ветхом каноэ, таком же маленьком как и он сам, когда мы на тендере подходили к острову в поисках места где причалить. Он сделал знак следовать за ним, что то хочет нам показать. И вот, за тяжёлыми воротами то, что осталось от Суакина, некогда процветающего порта на Красном Море. Здесь торговали золотом, слоновой костью, специями, страусиными перьями, здесь был крупный рынок рабов. Жители города были богаты, они построили свои дворцы из коралловых глыб но спроектировали их как в Венеции или в Константинополе, украшая арками, коваными решётками, куполами и цветной плиткой. Потом неожиданно всё закончилось: суда стали слишком большими для маленького фиорда, в другом месте построили новый порт и Суакин был заброшен. Со временем ветер пустыни несущий песок стал подтачивать дома, и они, кирпич за кирпичом начали рушиться.
Тай перенял от своего деда историю Суакина. Перебегая от одной кучи обломков к другой он поясняет: здесь был минарет большой мечети, это колонны дворца правителя, а вот это ворота крытого рынка. Его дедушка ещё помнит времена, когда Суакин был жив. И может быть, кто знает, древние жители Суакина возвращаются сюда в ночи полнолуния и развлекаются в своих старых дворцах.
Малыш ведёт нас мимо остатков аркад, переступает пороги, за которыми теперь ничего нет. Для каждых развалин у него есть соответствующие названия, которые позволяют ориентироваться в лабиринте улочек: «Slaves, stores, chief, camel».
С этим последним словом он выводит нас через другие ворота и мы снова в пустыне перед узким перешейком, длинной несколько десятков метров, который соединяет остров с материком. Сразу же за перешейком огромное пространство окружённое стенами, по большей части разрушенными, древний караван-сарай. Здесь останавливались караваны верблюдов и колонны рабов в ожидании продажи на аукционе: в город впускали только свободных людей и ценные товары.
Чуть дальше находится новый посёлок. Новый, если можно так сказать, потому что это всего лишь группа лачуг вдоль грязной и пыльной дороги, полной мусора и колдобин.
Портной выставил посреди дороги свой древний «Зингер» с педальным приводом. Босая нога выглядывает из под белого балахона и ритмично двигается в такт с движением иглы. В грязных лавчонках продают овечьи шкуры, ещё свежие, покрытые мухами, неизвестные крупы в круглых корзинах посреди дороги, мелкий древесный уголь вперемешку с тараканами, почерневшую керамическую посуду.
Тай похоже недоволен нашими исследованиями за пределами города и старается вернуть нас назад, пытаясь что-то объяснить:
— Bukra, bukra… — завтра.
— Но почему завтра?
— Может он просто хочет сказать что уже поздно?
Солнце опять опустилось низко над пустыней, и небо за коралловыми руинами стало тёмно голубым. Чтобы вернуться туда, где мы оставили тендер, мы снова должны пройти через заброшенный город. Мальчик прощается с нами у ворот, и его бесконечное «bukra» заставляет нас предположить, что завтра утром мы опять встретимся.
В самом Суакине тени облаков летящих по ветру оживляют старые дворцы. Это игра узоров и кружев. Дряхлый минарет кажется качается и невидимая рука непрерывно открывает и закрывает арку ограничивавшую территорию складов специй.
Вдруг из за угла в полумраке материализуется человеческая фигура, одетая в длинные белые одежды, лицо чёрное, испуганный взгляд. Суёт руку под короткую жилетку из тёмной ткани и в лунном свете блестит лезвие кинжала. Кровь стынет у меня в жилах, пытаюсь восстановить в голове кратчайший путь в лабиринте улочек до нашей надувашки. Потом думаю, что он наверняка знает дорогу лучше, и убежать не удастся. Инстинктивно укрываюсь за спиной Карло, который схватил меня за запястье и тянет вниз, притягивая как можно ближе к себе.
Проходит пара бесконечных секунд, прежде чем наконец могу разглядеть лицо мужчины.
Вижу, что он испуган больше нас. Стоит неподвижно, раскрыв рот и, кажется, готов с момента на момент удариться в бегство.
— Салам алейкум — приветствую я его.
— …алейкум ассалам.
Он не ожидал. Лицо расслабляется и изображает некое подобие улыбки. Приближается к нам, всё так же с обнажённым кинжалом и уже более твёрдым голосом заявляет:
— «Talatamia dinar!» триста динар.
— Он хочет просто продать нам его?
— Думаю да…Всё таки мы немного чокнутые!
Очень красивый кинжал, с костяной ручкой, раздваивающейся на два завитка, кожаные немного воняющие ножны, закрывают острый сужающийся клинок, хоть и слегка ржавый.
Мы так испуганы, что даже не торгуемся, хотя триста динар для суданца это целое состояние. Карло вытаскивает из кармана деньги, отсчитывает и суёт мужчине, который не верит своим глазам, забирает у него кинжал и тащит меня к тендеру, который заждался нас.
Старый суданец остаётся там, в белом балахоне, разглядывая своё сокровище в свете луны.
На следующий день встречаем Тая у ворот. Он кажется спешит и ведёт нас короткой дорогой между коралловых глыб, через дворы старых дворцов, к перешейку.
На той стороне видно движение множества людей. Сюрприз. Пространство внутри караван-сарая, которое вчера было пусто, теперь полно верблюдов мужчин, женщин и детей.
Верблюды, стоящие и лежащие жуют или дремлют. На огромных шерстяных коврах коричневого и бежевого цвета в одном углу спять дети, в другом, сидящие на корточках женщины продают ткани, одежду, благовония и кожу.
Одежды у бедуинок очень ярких цветов. Юбка, состоящая из нескольких зелёных, красных и жёлтых лоскутов с золочёной, чёрной или красной каймой и тёмно-красная блузка. Две чёрных бархатных накидки с серебристым краем покрывают голову, лицо и плечи. Видны только глаза, и чёлка из чёрных блестящих завитков на лбу.
— И откуда они появились? — Я ошеломлена цветастой толпой.
— Не знаю, из пустыни.
Вот, всегда так. Как мы не стараемся всё задокументировать, каждый раз, когда прибываем на место, что-то от нас ускользает. Как бы мне хотелось узнать побольше об этих людях!
Видно, что это кочевники пустыни. Вид у них гордый и воинственный. Мужчины вооружены длинными саблями, которые носят на поясе или оставляют притороченными к верблюжьим вьюкам. Конечно, они тоже бедны, если бедными считать людей не имеющих дома, автомобилей и электроприборов. Но бедными они не кажутся. По их манере двигаться, по тому как они смотрят в глаза, уверенно и без смущения, понимаешь, что им всего хватает.
У бедуинских женщин очень красивые украшения. На голых руках виднеющихся из под бархатной накидки у каждой выше локтя красуется пара серебряных браслетов. Все браслеты украшены резьбой, а некоторые инкрустированы лазурью и бирюзой. Еще браслеты на запястьях и по серебряному кольцу на каждый палец. На шее великолепное колье из янтаря, серебряных подвесок и в центре старинная серебряная монета.
Я останавливаюсь у одного из ковров и женщина, продающая ткань, предлагает мне свои кольца. Я хотела бы её колье, но ничего не поделаешь, оно не продаётся. Показывает мне на группу мужчин собравшихся в углу караван-сарая. Водой из кожаного бурдюка они моют руки перед молитвой. Если я правильно поняла, колье это что-то вроде обручального кольца.
Подходят другие женщины, предлагая браслеты, которые они носят на запястьях. Они состоят из двух полуколец шириной около двух сантиметров соединённых штифтом.
Застёжка — винт, спрятанный под пластинкой в форме цветка с бирюзой в центре.
Начинается долгий торг, они хотят по пятьсот динар за каждый браслет, но у меня, к сожалению, мало денег. Доллары здесь неизвестны и тогда я предлагаю обмен. Первое, что у меня просят, это моё кольцо, но я тоже не могу отдать его. Чтобы дать им понять, пытаюсь снять, но оно не снимется. Отчасти от жары, отчасти от всех этих верёвок, которые мне пришлось тянуть при бесконечных поворотах в последние дни, руки ужасно раздулись.