Аля была сорокапятилетней женщиной потрясающей красоты. По первости девочки решили, что ей от силы тридцать, а когда узнали настоящий возраст, долго не могли поверить. Это была настоящая русская красавица, этакая повзрослевшая сказочная Аленушка – щедрая пшеничная коса, васильковые глаза, распахнутое чистое лицо. Ходила она всегда на каблуках, узкая юбка едва прикрывала колено, кокетливый, туго завязанный фартучек подчеркивал осиную талию. Английским Аля практически не владела, но легко и просто могла найти общий язык с любыми клиентами: и с чопорными, глядящими немного свысока англичанами, и с шумными итальянцами, и с хамоватыми «новыми русскими» – последние при виде светящейся Али подбирали бритые затылки и превращались в истинных джентльменов.
Аля порхала от одного столика к другому, звонко смеялась, хлопала в ладоши, стучала каблучками по выложенному светлой плиткой полу. Называла мужчин «ханни», женщин – «дарлинг». Детей – «эйнджелс», или «крылатый эйнджелс». Выговаривая «крылатый», для наглядности вспархивала руками, словно летала. О. Ф. говорила, что Аля очень похожа на героиню Андрейченко из «Военно-полевого романа».
– Ну, до того, как та превратилась в торговку, помните, какая она была на войне?
– Точно-точно, – кивали девочки. – Очень похожа!
Посетители кафе любили Алю, не скупились на чаевые. Она часто прибегала к обменнику с просьбой поменять мелкие долларовые купюры на крупные. В благодарность угощала вкусным кофе и правильными берлинскими пирожными, которыми славилась кондитерская «Интуриста».
Рассказывала много интересного о постоянных посетителях кафе.
– Вон, видите того юношу? – И кивала в сторону худенького молодого человека в дорогом пиджаке. – Звать его Даниель, успешный бизнесмен, у него офис на двадцатом этаже. Сидит под самой вытяжкой и пьет ледяную колу. Аж синий весь от холода. Носом хлюпает, но с места не сдвинется. Знаете, почему? Пересядет за другой столик – его из салона мехов не увидят. Он в Олю влюбился, продавщицу из салона. Она, паразитка, носом крутит, а он предпочитает у нее на глазах страдать. Измором берет.
– А вот мой любимый Кокоев, – показывала Аля на высокого импозантного мужчину с серебряной проседью на висках. – Заказывает кофе с виски, выкуривает две сигареты. Недавно с женой развелся, спать разучился. Дома второй месяц не появляется – там все напоминает о ней. Снял на пятом этаже номер, живет в гостинице. Утверждает, что засыпает только после того, как выпьет у нас кофе да немного поговорит со мной. Так что снотворным на пол ставки работаю, – смеялась Аля. – Ладно, я побежала, вон, кто-то столик занимает, а вы попейте кофе да отложите в сторону посуду. Я ее потом заберу.
Подлетала через секунду, строила в окошко смешные гримасы:
– И смотрите у меня, чашки не ополаскивайте! Сама ополосну.
Обменник теперь стоял на отшибе, поэтому прибегать поболтать Аля не успевала. Но исправно меняла мелкие купюры на крупные, хвастала, что за месяц по четыреста долларов набегает. Девочки за Алю очень радовались – хоть она никому не жаловалась, но все знали, что на руках у нее парализованная после инсульта мать, и она из кожи вон лезет, чтобы поднять ее на ноги. Как-то Аля прибежала со счастливыми слезами рассказывать, что мама уже садится в постели, правда с трудом, но без посторонней помощи, а вот речь не восстанавливается, совсем.
– Но мы не сдаемся, даже кубики Зайцева у соседки выпросили, у той ребенок с задержкой речевого развития, а у меня мама, – улыбалась Аля.
– Ты своей любовью даже египетскую мумию поднимешь, что же говорить о родной матери! – дипломатично заметила О. Ф.
Девочки потом долго смеялись, а О. Ф. сердито отругивалась, мол, а что еще остается делать, если подчиненные – сущие пни, утешительного слова не умеют вовремя ввернуть.
– Вот и приходится импровизировать на ходу. А импровизация – не мой конек! – бухтела О. Ф.
– Ой-ой, – давились со смеху подчиненные, – не надо скромности, вы сегодня сымпровизировали на зависть всем!
Инкассатор Леша
В смутные 90-е самой большой головной болью охранных агентств был набор непьющих отслуживших парней. Ключевое слово – непьющих. Выбирать почему-то обычно приходилось из двух категорий граждан: закладывающих за воротник и закодированных. Другие категории граждан в охранники идти не желали. Инкассатор Леша принадлежал к пьющей категории. Инкассатор Леша был широкоплеч, сероглаз, чертовски красив и вечно пьян.
Так получилось, что Понаехавшей повезло работать в одну смену именно с инкассатором Лешей. Поэтому раз в три дня иностранные туристы наблюдали следующую душевынимающую картину: ранним утром к гостинице подъезжала ржавая насквозь «шестерка» (читай – бронированный инкассаторский автомобиль) и, распугивая пешеходов и прочую городскую живность, чудом притормаживала у тротуара. Далее из машины выбиралась тощая девушка, выволакивала оттуда огромного пьяного детину, напяливала на него бронежилет и прислоняла к ближайшему интуристовскому охраннику со словами: «Подержи, чтобы не упал». Следом она вынимала из машины автомат, вешала его себе на шею, прижимала к груди запечатанную сумку и, подставив плечо могучему Леше, дотаскивала его до обменника.
Оставив деньги в обменнике, она вела Лешу обратно к машине, сажала его на заднее сиденье и со словами: «Шурик, объект сдан», – вручала водителю автомат.
– Объект принят, – рапортовал Шурик и, разгоняя интуристов страстным кряхтеньем «жигуленка», отчаливал восвояси.
У читателей может возникнуть закономерный вопрос – а почему Шурик не помогал Понаехавшей с транспортировкой инкассатора Леши?
Дело в том, что согласно внутренней инструкции банка «ВОДИТЕЛЬ ДОЛЖЕН БЫЛ НЕОТЛУЧНО НАХОДИТЬСЯ В АВТОМОБИЛЕ ВО ИЗБЕЖАНИЕ». Точка. Во избежание чего – не знал никто. Во избежание, и всё тут. И Шурик неукоснительно выполнял инструкцию.
Инкассатор Леша уволился через три месяца. Нашел себе место престижнее. Теперь он работал в службе охраны большой нефтяной компании на букву «Эл». А на его место взяли закодированного и поехавшего от этого крышей инкассатора Игоря, который совсем не пил, но непрерывно рассказывал. О том, что лично устроил Березовского в Кремль, что у него двадцать восемь счетов в швейцарских банках и что недавно ему звонил Ельцин и предлагал место в своей охране.
– Но я не пофел, – говорил Игорь, – да ну его, этого фебутного Ельцина. Он много пьет, а я таких людей на дух не перенофу.
Понаехавшей ничего не оставалось, как горько вздыхать и смотреть в окно. Она скучала по Леше – он был добрый, смешливый, красивый и в редкие минуты трезвости говорил: «Ты такая классная! Будь я подлецом, я бы на тебе женился. А так просто тихо люблю».
И в знак своей любви сгибал подковой очередную кованую пику на решетчатом заборе банка.
Киоск «Интим»
Однажды в гостинице открылся киоск с волнующим названием «Интим». И Бедовая Люда прибежала оттуда с вытаращенными глазами и радостной вестью, что приглядела себе презерватив в форме слона.
– Как это в форме слона? – всполошился обменник.
– А вот так: обычная резиновая трубочка, а на конце – голова слона. С ушами и хоботом. Представляете, какой эффект?
Люда тут же кинулась набирать мужу.
– Жорик! Готовься! Сегодня вечером нас ждут непередаваемые ощущения!
– Вы что, снова напились? – напрягся на том конце провода Жорик.
– Клянусь, нет! Я присмотрела нам презерватив в форме слона. Не задерживайся на работе, целуууу-ю!
И, заняв у коллег денег, Люда обратно побежала в киоск.
К слову, презерватив стоил немалых по тем временам денег – целых десять долларов. Что составляло пятую часть зарплаты кассира. Но Люде хотелось простого женского счастья и непередаваемых ощущений, и, если кто осудит ее за это, пусть кинет в себя камень.
В час ночи в обменнике раздался телефонный звонок.
– Хуета, – трагическим голосом оповестила трубка.
– Вы, наверное, не туда попали, – поперхнулась Понаехавшая.
– Да туда! Грю – зря я деньги потратила. Та же хуета, только с хоботом. Как не было оргазма, так и нет! – вздохнула трубка и отсоединилась.
Обменник Люде долг за презерватив простил. Обменник не зверь дополнительно травмировать человека при таком трагическом раскладе интимных дел.
Глава шестая. Огни большого города
Тяжела доля пустившегося в эмиграцию человека, ох как тяжела! Москва – не крохотный высокогорный городок, где вышел из дому на променад и через пятнадцать минут неспешного хода оказался в соседнем селе. Тут, чтобы добраться до соседнего села Санкт-Петербурга, пятнадцати минут будет явно недостаточно.
Москва для приезжего – город одиночества. Тут можно целый день через толпу туда-сюда ходить и ни одного знакомого не повстречать. А ведь иногда так хочется с кем-нибудь словечком-другим перекинуться, радикально прожитое детство вспомнить, опять же о международных делах поговорить! В Москве так одичаешь среди множества людей, что начинаешь скучать даже о тех, кого в той, доэмигрантской, жизни на дух не переносил. Например – о дяде Сероже из сороковой квартиры. Дядю Серожа все за глаза называют Сабак Серож. И всё потому, что он злой как собака, скандалит почем зря, а утренние свои пробуждения превращает в сущий Армагеддон. Его жена тетя Анаит рассказывала, что из боязни попасть под горячую руку сама вскакивает за пять минут до мужа и тихо отсиживается в ванной, с замиранием сердца ожидая того момента, когда зазвонит будильник. Будильник дяди Серожа стоит не как у всех нормальных людей – возле кровати, а каждый раз на новом месте. Укладываясь спать, тетя Анаит шепотом его заводила и ходила по квартире, придумывая надежное укрытие. Так оставался хоть какой-то шанс уберечь будильник от озверевшего от ранней побудки мужа.
«Может, – каждый раз с надеждой думала тетя Анаит, – пока мой Серож будет рыскать по квартире, часть паров из него выйдет, и он не разберет часы на щепки?»
Но природа наградила дядю Серожа неиссякаемыми залежами паров. Поэтому, описав в полете красивую дугу, будильник, жалобно тренькнув, успокаивался в каком-нибудь противоположном от места схрона углу, а дядя Серож, извергая проклятия, направлялся в туалет – досматривать прерванный сон. Тетя Анаит за долгую супружескую жизнь приобрела несколько неоспоримых достоинств. Во-первых, научилась прятать будильник в самых внезапных местах. Из нее получился бы неплохой агент разведки. Такие агенты умеют запрятывать разные донесения в самых неожиданных для человеческой логики местах. Например, в булыжниках. Но не будем о грустном, лучше вернемся к достоинствам тети Анаит. Итак, во-первых, в ней погиб великий агент разведки. Во-вторых, тетя Анаит научилась бесшумно и молниеносно двигаться – пока дядя Серож досматривал в туалете сон, она с космической скоростью накрывала на кухне стол. Заварит чаю, нарежет бутербродов, наложит дорогому мужу целую миску каши. Проверит работу будильника. Если он не ходит – заведет запасной, поставит под дверью туалета, укроется в спальне.
Второй звон будильника вызывал у дяди Серожа такую же бурю эмоций, что и первый. Он выскакивал из туалета, добивал часы метким ударом ноги и с ходу залетал в ванную – медитировать под гул бритвенного станка. Как только из ванной доносилось мерное жужжание бритвы, тетя Анаит хватала одежду мужа и раскладывала по маршруту ванная-кухня в нарастающем порядке: сначала носки, потом брюки, далее ремень. Сорочка дожидалась своего хозяина на спинке кухонного стула, пиджак – на ручке входной двери.
Третий раз заводить будильник тетя Анаит опасалась. Она прокрадывалась в туалет, благо туалет от ванной отделяла достаточно крепкая стена, запиралась на задвижку и принималась осторожно взывать к совести мужа:
– Серож-джан, на работу опоздаешь.
Серож-джан мигом отзывался сокрушительным потоком брани:
– Ес ку маман,[4] сука-пилят, молчи, женщина, на одну ногу наступлю, за другую потяну, разорву пополам!
Тетя Анаит отрывала микроскопический кусочек дефицитной туалетной бумаги и промокала вспотевший лоб:
– Серож-джан, помою твои ноги, выпью воду, у тебя осталось ровно семь минут!
Через семь минут от оглушительного хлопанья входной двери со звоном подпрыгивали в серванте хрустальные бокалы и сыпалась с потолка штукатурка. Тетя Анаит с облегчением выползала из туалета – фух! Пока ее Серож на работе третирует коллег, можно переделать все дела по дому, а потом сбегать к часовщику Жорику, чтобы он починил сломанный будильник. У часовщика Жорика тетя Анаит числится в почетных клиентах и всегда проходит без очереди. Потому что половину дохода часовой мастерской обеспечивает она.
Странное дело, но жители больших городов в целом не сильно отличаются от провинциальных жителей.
И там и там можно встретить как рафинированных начитанных интеллигентов, так и опустившихся горьких пьяниц. Будучи родом из самой что ни на есть глухой провинции, Понаехавшая с удивительной легкостью вычисляла типажи своих земляков в москвичах. Поэтому, обнаружив в соседнем подъезде Тетиполиного дома славянского Сабака Серожа – Степана Дмитриевича, она не особо удивилась. Наоборот – обрадовалась как родному. Хотя никаких положительных эмоций взрывоопасный Степан Дмитриевич вызывать не мог – такой же самодур, как Сабак Серож.
Правда, в отличие от Сабака Серожа, Степан Дмитриевич будильниками не кидался. Зато строил всё живое и неживое в пределах своей видимости с таким остервенением, что, хоть стой, хоть падай. Тетя Поля его люто ненавидела и за глаза называла Иродом. Ирод отличался повышенной морозостойкостью – даже в самые лютые холода жил с открытыми окнами. Жена Ирода, Татьяна Петровна, ходила по дому в валенках и душегрейке, обмотанная крест-накрест пуховым платком. Аквариум с рыбками в холодное время года приходилось убирать в ванную – во всех остальных комнатах вода в нем замерзала за считаные часы. Аргентинские и мексиканские сериалы, заполонившие телевидение 90-х, Татьяна Петровна смотрела украдкой, потому что Ирод подвергал их жесточайшей обструкции. Иногда, пропустив какую-нибудь серию, она прибегала к тете Поле на утренний повтор. Они распивали чаи с яблочным вареньем и, затаив дыхание, наблюдали слезоточивые латиноамериканские будни.
– Вот этот – вылитый твой, – возмущенно хмыкала тетя Поля, указывая на главного злодея сериала, какого-нибудь Луиса Альфредо, на протяжении трехсот серий почем зря третировавшего несчастную героиню Хуаниту.
– Не говори! – мелко кивала Татьяна Петровна и, горько вздыхая, аккуратным движением поправляла выбившуюся из-под простенького гребня прядь волос. Понаехавшая замирала в изумлении – в такие минуты Татьяна Петровна до боли напоминала ей бедную жену Сабака Серожа тетю Анаит.
Галя
Однажды в обменнике работала девушка Галя, и это был полный звездец.
Потому что Галин муж Петя с какой-то радости решил, что его супруга, этот лысый мешок костей (цитата), эта фригидная кобыла (цитата), эта мандрена вошь (цитата), только и делает, что изменяет ему с каждым заезжим интуристом.
Петя завел себе привычку просачиваться в гостиницу и, окопавшись в зимнем саду, бдительно инспектировать окрестности обменника. Периодически (и всегда неожиданно) он возникал в окошке и выкрикивал туда разные бессвязные речи.