Он знал, что должен поспать. С помощью костыля он надеялся пройти на следующий день десять или пятнадцать миль. Но тем не менее, неумолимая сила манила его продлить мимолётное мгновение удовольствия – сытости, отдыха и тепла.
Гласс потянулся к ягдташу и извлек медвежий коготь. Он медленно поворачивал его в свете костра, вновь потрясенный засохшей кровью на кончике когтя – его кровью, как он теперь понял. Он принялся сверлить толстое основание когтя бритвой, пробив небольшое отверстие, которое аккуратно расширил. Из ягдташа он достал бисерное ожерелье с лапками ястреба. Сквозь проделанное отверстие в основании когтя Хью просунул нитку ожерелья и затянул её тугим узлом. Затем завязал ожерелье у себя на шее.
Глассу нравилось, что нанесший ему раны коготь теперь безжизненно болтается на шее.
16 сентября 1823 года
17 сентября 1823 года
Капитан Эндрю Генри не остановился для того, чтобы оценить девственное великолепие открывшейся перед ним долины. С наблюдательного пункта на вершине высокого утеса над местом слияния Миссури с Йеллоустоуном Генри и его семерым спутникам открывался вид на широкий простор, ограниченный невысоким плато. Перед плато высились два пологих холма, поднимавшиеся, подобно соломенным волнам, между крутой речной террасой и Миссури. Ближний берег был лишен растительности, но на противоположном по-прежнему стояли тополя, не желавшие уступать осени зелень листвы.
Не остановился Генри и чтобы задуматься над философским значением слияния двух рек. Он не воображал высокие горные долины, откуда брали свое начало прозрачные, как бриллианты, воды. Не задержался он и чтобы оценить практическую важность местоположения форта, аккуратно вбиравшего в себя всю торговлю по двум великим водным артериям.
Мысли капитана Генри занимало отнюдь не то, что он увидел, а скорее то, чего не видел. Он не видел лошадей. Он заметил, как по лагерю бродили люди и дымил большой костер, но ни единой лошади. Ни даже чёртова мула. Он выстрелил в воздух из винтовки, скорее от злости, чем возвещая о приходе.
Люди в лагере побросали свои дела, высматривая стрелка. В ответ им прогремело два выстрела. Генри и его семёрка направились вниз по долине к Форт-Юниону.
Прошло восемь недель, после того как Генри оставил Форт-Юнион, поспешив помочь Эшли в борьбе с арикара. Уходя, Генри оставил два указания: ставить ловушки у прилегающих ручьев и любой ценой сохранить лошадей. Похоже, что удача капитана Генри так и не переменится к лучшему.
Кабан снял винтовку с правого плеча, где она, похоже, проделала борозду. Он собрался было перенести тяжелое оружие на левое плечо, но там уже натерла мозоль лямка ягдташа. Наконец он сдался, решив просто держать его в руках перед собой, но и это решение дало знать о себе ноющей болью в запястьях.
Кабан вспомнил уютный соломенный матрас в задней комнате лавки бочара в Сент-Луисе и вновь пришел к заключению, что присоединяться к капитану Генри было ошибкой.
За первые двадцать лет жизни Кабан не проходил зараз больше двух миль. За прошлые шесть недель он ежедневно проходил не меньше двадцати миль, а зачастую отряд покрывал все тридцать и даже больше. Два дня назад Кабан протер третью пару мокасин. По утрам в дыры попадала студеная роса. Острые камни изрезали ступни. А самое худшее - он наступил прямиком на опунцию. Неоднократные попытки извлечь шипы разделочным ножом не увенчались успехом, и нарывающий палец заставлял морщиться при каждом шаге.
Не говоря уже о том, что никогда в жизни он не был так голоден. Кабан истосковался просто по удовольствию обмакнуть галету в соус или вонзить зубы в жирную ножку цыпленка. Он с благоговением вспомнил груду еды на жестяной тарелке, которую трижды в день приносила ему жена бочара. Теперь его завтрак состоял из холодного вяленого мяса - да и того было негусто. Они редко останавливались на обед, который также состоял из холодного вяленого мяса. Учитывая нежелание капитана стрелять, даже ужин в основном состоял из вяленого мяса. Когда у них была свежая дичь, Кабан с трудом её поглощал, давясь кусками или усиленно стараясь разбить кости, чтобы извлечь костный мозг. Еда на фронтире требовала чертовски больших усилий. Затрачиваемые на еду усилия оставляли его голодным.
С каждым мучительным шагом, каждый раз, когда у него урчало в желудке, Кабан сомневался, что принял правильное решение, отправившись на запад. Богатства фронтира так и оставались неуловимыми. Вот уже шесть месяцев как Кабан не ставил ловушку на бобра. Когда они вошли в лагерь, оказалось, что исчезли не только лошади.
5 октября 1823 года
Обугленные руины деревни арикара напомнили Хью Глассу скелеты. Было странно шагать меду ними. Место, которое совсем недавно кипело жизнью, вмещая пятьсот семей, теперь стояло пустым, как могила; почерневшим монументом на высоком утесе над Миссури.
Деревня находилась в восьми милях к северу от слияния Миссури с Грандом, а Форт Бразо лежал в семидесяти милях к югу. На вылазку вверх по Миссури у Гласса имелись две причины. У него иссяк запас копченого бизоньего мяса, и он опять перешел на коренья и ягоды. Гласс помнил о тучных кукурузных полях, окружавших деревни арикара, и надеялся на них поживиться.
Он также знал, что деревня снабдит его материалом для сооружения плота. С его помощью он мог бы безмятежно плыть вниз по течению к Форту Бразо. Пока он медленно шел по деревне, то понял, что в строительном материале у него недостатка не будет. Между вигвамами и частоколами валялись тысячи подходящих бревен.
Гласс остановился возле большого вигвама в центре деревни, определённо являвшемся местом общих сборищ, и заглянул в него. В потемках вигвама он заметил движение. С заколотившимся сердцем он сделал шаг назад. Он остановился, вглядываясь в вигвам, пока его глаза привыкали к потемкам. Поскольку в костыле он больше не нуждался, Гласс заострил конец тополиной ветки, превратив её в грубое копье, и выставил его вперед.
Небольшая собака, совсем щенок, заскулила в центре вигвама. Облегченно вздохнув и обрадованный видом свежего мяса, Гласс медленно шагнул. Он повернул копье тупым концом вперед. Если ему удастся подманить щенка поближе, быстрый удар размозжит собаке голову. Нет необходимости портить мясо. Почуяв опасность, щенок рванулся к темному углу в задней части помещения.
Гласс быстро бросился вдогонку за ним, и потрясенно остановился, когда щенок прыгнул на руки дряхлой скво. Старуха лежала, свернувшись калачиком на потрепанном одеяле. Щенка она держала, как ребенка, зарыв лицо в его шерсти, и в темноте виднелись только её седые волосы. Она вскрикнула и истерично завопила. Спустя мгновение причитания перешли в пугающий и зловещий распев. Предсмертная песнь?
Со сжимающих щенка рук свисала похожая на пергамент дряблая кожа. Когда глаза Гласса привыкли к темноте, он заметил вокруг беспорядок и грязь. Большой глиняный горшок был наполнен водой, но еды он нигде не заметил. Почему она не собрала кукурузу? Гласс нашел несколько початков, пока ходил по деревне. Сиу и олени растащили большую часть урожая, но кое-что должно было остаться. Она что, парализована?
Он полез в ягдташ и извлек кукурузный початок, очистил его от шелухи и нагнувшись протянул старухе. Глассу пришлось долгое время держать початок, так как женщина продолжала свой жалобный плач. Спустя мгновение щенок обнюхал кукурузу и принялся ее лизать. Гласс коснулся рукой головы старухи, медленно поглаживая волосы. Наконец женщина перестала причитать и повернула лицо к свету, струившемуся из дверного проема.
Гласс охнул. Её глаза были белы, как снег, совершенно незрячими. Теперь Гласс понял, почему женщину бросили, когда арикара убежали посреди ночи.
Гласс взял женщину за руку и осторожно вложил ей в ладонь кукурузу. Та пробормотала что-то непонятное и положила початок в рот. Гласс заметил, что у нее не осталось зубов, и она жует кукурузу деснами. Сладкий сок, похоже, пробудил аппетит, и она тщетно старалась пережевать початок. Ей нужен бульон.
Гласс осмотрел вигвам. Рядом с костровой ямой в центре помещения стоял ржавый котелок. Он осмотрел воду в большом глиняном горшке. Она оказалась затхлой, на поверхности плавал мусор. Он поднял горшок и вынес его наружу. Выплеснув воду, он наполнил его из протекавшего через деревню небольшого ручья.
Возле ручья Гласс заметил ещё одну собаку, и её уже он не пощадил. Вскоре в центре вигвама весело трещал огонь. Часть собачьей туши он поджарил на огне, а часть сварил в котелке. Кукурузу он закинул в горшок с собачьим мясом и продолжил обыскивать деревню. Пламя не коснулось многих землянок, и Гласс обрадовался находке нескольких мотков веревки для плота. Он также нашел жестяную кружку и черпак из бизоньего рога.
Когда он вернулся в большой вигвам, то обнаружил старуху там же, где и оставил её, по-прежнему жующую кукурузный початок. Он подошел к котелку и наполнил жестяную кружку бульоном, поставив её рядом с матрасом. Щенок, сбитый с толку запахом поджаривавшегося собрата, жался у ног женщины. Женщина тоже почуяла запах мяса. Он схватила кружку, и как только бульон немного остыл, проглотила его. Гласс вновь наполнил кружку, на этот раз добавив крохотные кусочки мяса, нарезанные бритвой. Он наполнил кружку три раза, прежде чем женщина насытилась и заснула. Гласс поправил одеяло, укрыв её костлявые плечи.