На крышке ящика красовалась надпись "Кутстаун, Пенсильвания". Внутри лежали новехонькие винтовки оружейной мастерской Джозефа Анстадта. Гласс и Гринсток взяли по винтовке, радуясь своей удаче. Они обыскали несколько домов, которые ещё не успели обратиться в пепел, и нашли там пули, порох и несколько безделушек для обмена.
Большая часть ночи у них ушла на то, чтобы обогнуть восточную оконечность острова и пересечь залив Гальвестона. Вода отражала пляшущие огоньки горящей колонии, и со стороны казалось, что весь залив охвачен пламенем. Они ясно могли разглядеть высившиеся громады американского флота и отплывающих кораблей Лафита. Когда они приблизились к материку на сто ярдов, на острове прогремел страшный взрыв. Обернувшись, Гласс и Гринсток заметили, как от Мэйсон-Руж, резиденции и арсенала Лафита, поднялся столб пламени. Пройдя последние ярды залива, они спрыгнули в мелкие воды. Выбравшись на берег, Гласс навсегда оставил море в прошлом.
Не имея определенного плана или маршрута, оба решили медленно продвигаться вдоль побережья Техаса. Подобный путь они выбрали скорее из желания избежать неприятностей, нежели достичь определенной цели. Они постоянно опасались каранкава. На берегу они чувствовали себя незащищёнными, но густые тростниковые заросли убивали желание углубиться на материк. Они опасались испанских солдат и американского флота.
После семи дней пешего пути в отдалении показалось поселение Накодочес. Вести о разгроме американцами Кампече несомненно дошли и сюда. Они догадывались, что местные будут смотреть на любого путника со стороны Гальвестона, как на пирата, достойного виселицы. Гласс знал, что Накодочес являлся перевалочным пунктом испанского округа Сан-Фернандо-де-Бехар. Они решили обойти деревню и свернули вглубь материка. Они надеялись, что вдали от побережья будет меньше известно о событиях в Кампече.
Их надежды не оправдались. Шестью днями спустя они прибыли в Сан-Фернандо-де-Бехар и были незамедлительно арестованы испанцами. Проведя неделю в зловонной камере, оба предстали перед майором Хуаном Паласио дель Валле Лерсунди, местным магистратом.
Майор Паласио смотрел на них тяжелым взглядом. Хуан был разочаровавшимся солдатом. Он желал стать конкистадором, но вместо этого управлял пыльным захолустьем, находившимся на задворках войны, которую, как он был уверен, Испания проиграет. Бросив взгляд на двух мужчин, майор Паласио понял, что наилучшим выходом будет приказать повесить обоих. Судя по тому, что они пришли с побережья, экипированные только винтовками и одеждой, майор подозревал в них пиратов или шпионов. Хотя оба утверждали, что попали в плен к Лафиту во время плавания на испанских кораблях.
Но майор Паласио не был в настроении вешать. За неделю до этого он приговорил к смерти юного испанского солдата, заснувшего на посту - предписанное наказание для нарушителей закона. Повешение повергло его в глубокую депрессию, и он провел большую часть прошлой недели, исповедуясь у местного священника. Он смотрел на двух пленников и слушал их рассказ. Правда ли это? Как он мог быть в этом уверен? К тому же он уже не знал, имеет ли он право оборвать их жизни.
Майор Паласио предложил Глассу и Гринстоку сделку. Они вольны покинуть Сан-Фернандо-де-Бехар, но при одном условии - они должны отправиться на север. Паласио опасался, что если они направятся на юг, их перехватит другой испанский отряд. Меньше всего ему хотелось быть наказанным за прощение пиратов. Они почти не знали Техас, но Гласса неожиданно восхитила перспектива продвигаться вглубь континента, не имея компаса.
Таким образом, они пошли на северо-восток в надежде, что на каком-то этапе пути выйдут к величественной Миссисипи. После более тысячи миль пешего пути Глассу и Гринстоку удалось выжить на открытых долинах Техаса. Дичь была в изобилии, включая несметные стада дикого рогатого скота, так что еда оказалась не проблемой. Опасность исходила от чередовавшихся друг за другом земель враждебных индейцев. Выжив во время пешего путешествия по землям каранкава, они избежали и команчей, кайова, тонкава и осейджи.
Их удаче пришел конец на берегах реки Арканзас. Они застрелили телёнка бизона и собирались освежевать его. Двадцать всадников пауни племени скиди [27] услышали выстрел и примчались на волнистый гребень холма. Лишенная растительности поляна не предлагала никакого укрытия, даже камней. Без лошадей у них не было и шанса. Гринсток по глупости вскинул свою винтовку и выстрелил, убив лошадь под одним из индейцев. Мгновением спустя он лежал мёртвый, с тремя стрелами в груди. Гласса же ранили стрелой в бедро.
Гласс даже не поднял винтовку, бесстрастно наблюдая, как к нему мчатся девятнадцать всадников. Он заметил краску на груди первой лошади и её темную гриву, развевающуюся на фоне синего неба, но почти не почувствовал удара отполированным камнем палицы по голове.
Очнулся Гласс в деревне пауни. В голове у него пульсировало, он был привязан шеей к столбу, вбитому в землю. Индейцы также связали ему запястья и лодыжки, хотя он мог двигать руками. Вокруг него столпилась орава детишек, которые возбужденно закричали, когда он открыл глаза.
Дряхлый вождь с, торчащим на голове, жестким пучком волос подошел к нему, разглядывая странного человека, одного из немногих белых, которых он повидал на своем веку. Вождь по имени Брыкающийся Бык заговорил, но Гласс его не понял, хотя собравшиеся пауни принялись в восторге вопить и кричать. Гласс лежал на краю большого круга в центре деревни. Когда к нему вернулось зрение, Гласс заметил тщательно сложенный погребальный костер в центре круга и быстро смекнул причину радости пауни. На детей прикрикнула старуха. Когда ребятишки отбежали, пауни разошлись, чтобы заняться погребальным костром.
Гласса оставили наедине со своими мыслями. В глазах у него двоилось изображение лагеря, сливаясь в одно лишь тогда, когда он щурился или закрывал глаз. Бросив взгляд на левую ногу, он заметил, что пауни потрудились извлечь стрелу. Вонзилась она неглубоко, но рана, несомненно, замедлит его передвижения, попытайся он удрать в лес. Короче говоря, он едва мог видеть и едва мог передвигаться, не то что бежать.
Он похлопал по нагрудному карману рубашки, облегчённо вздохнув, что небольшая бутылочка с киноварью осталась при нём. Киноварь была одной из тех немногих безделушек, что ему удалось захватить с собой во время побега из Кампече. Повернувшись на бок, чтобы скрыть свои действия, Гласс достал бутылочку, открыл её, высыпал порошок на ладонь, сплюнул и принялся помешивать пальцем. Затем он намазал краской лицо, стараясь замазать ею каждый дюйм кожи ото лба до воротника рубашки. Он также вылил достаточное количество краски себе в ладонь. Закрыв бутылочку, он зарыл её в песчаной почве у ног. Закончив, он перекатился на живот и опустил лицо на согнутую руку, закрыв его.
В таком положении он оставался, слушая возбужденные приготовления индейцев к казни, пока они за ним не пришли. Опустилась ночь, но огромный костер освещал ритуальный круг деревни пауни.
Гласс так и не был уверен до конца, совершил ли он этот поступок, как некий символический прощальный жест, или он действительно надеялся на произведённый им эффект. Он слышал, что большинство дикарей суеверно. В любом случае, результат оказался драматичным, и, как оказалось, спас ему жизнь.
Два молодых индейца и вождь Брыкающийся Бык подошли, чтобы отвести его на костер. Когда они обнаружили его с опущенным лицом, то сочли это за проявление страха. Брыкающийся Бык разрезал веревки, пока двое остальных схватили его за плечи, чтобы поднять на ноги. Не обращая внимания на боль в бедре, Гласс вскочил, встав лицом к вождю, индейцам и собравшейся толпе.
Стоявшая перед ним толпа пауни ахнула от удивления. Лицо Гласса стало кроваво-красным, словно с него срезали кожу. В белках его глаз отражалось пламя, они сверкали, словно полная луна. Большинство индейцев никогда не видели белого человека, и его длинная борода лишь усиливала сходство с демоническим зверем. Гласс шлёпнул одного из индейцев, оставив на груди последнего кровавые отпечатки пальцев. Племя дружно охнуло.
Долгое время стояла тишина. Гласс смотрел на пауни, а пораженные пауни глазели на него. Несколько удивленный успехом примененной им тактики, Гласс обдумывал следующий шаг. Он испугался при мысли, что один из индейцев может внезапно прийти в себя. Гласс решил кричать, и не придумав ничего лучшего, принялся выкрикивать "Отче Наш".
- Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое
Вождь Брыкающийся Бык смотрел на него в полнейшем недоумении. Ему доводилось прежде видеть несколько бледнолицых, но этот человек был похож то ли на шамана, то ли на демона. А теперь странные распевы этого человека, казалось, околдовали целое племя.
Гласс продолжал.?- Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.
Наконец бледнолицый перестал вопить. Он стоял, тяжело дыша, как загнанная лошадь. Вождь Брыкающийся Бык оглянулся по сторонам. Его люди сновали взглядом от вождя к бешеному демону. Вождь Брыкающийся Бык чувствовал на себе обвинительные взгляды племени. Что за напасть он на них навлёк? Настало время сменить курс действий.
Он медленно подошел к Глассу, встав перед ним. Потянувшись к шее, вождь снял ожерелье, на котором болталась пара ястребиных лап. Ожерелье он надел на Гласса, вопросительно глядя в глаза демону.
Гласс оглянул собравшуюся вокруг толпу. В самом центре, возле погребального костра, стояли четыре кресла, сплетённые из прутьев ив. Очевидно, это были первые места на представление по его ритуальному сожжению. Он прохромал к одному из кресел и опустился в него. Вождь что-то произнес, и две женщины поднялись, принеся воду и еду. Затем он обратился к индейцу с киноварным отпечатком руки на груди. Индеец сорвался с места, вернувшись с Анстадтом, который положил подле Гласса.
Вместе с Волками Пауни Гласс прожил почти год на равнинах между реками Арканзас и Платт. Преодолев привычную сдержанность, Брыкающийся Бык усыновил Гласса. Те знания, которые Гласс не успел приобрести, пока выживал в глуши после побега из Кампече, он перенял от пауни за один год.
К 1821 году на равнинах между Платтом и Арканзасом начали появляться, путешествовавшие в одиночку, белые. Летом того же года, когда Гласс охотился вместе с отрядом из десяти пауни, он натолкнулся на двух белых людей с фургоном. Попросив своих друзей пауни подождать его, Гласс медленно выехал вперед. Это оказались федеральные агенты, посланные Уильямом Кларком [28], суперинтендантом бюро по делам индейцев. Кларк приглашал вождей всех ближних племен в Сент-Луис. В знак добрых намерений государства фургон был забит дарами - одеялами, штопальными иглами, кожами, железными котелками.
Три недели спустя Гласс прибыл в Сент-Луис в сопровождении Брыкающегося Быка.
Сент-Луис лежал на перепутье двух сил, притягивавших Гласса. С востока он по-новому почувствовал крепкие узы с цивилизованным миром - с Элизабет и своей семьей, со своей профессией и прошлым. С запада он чувствовал волнующую тягу к неизведанным землям, к бескрайней свободе, к новым истокам. Гласс отправил в Филадельфию три письма - Элизабет, матери и "Роусторн и Сыновьям". Он устроился клерком в "Миссисипскую судоходную компанию" и стал ждать ответа.
Он пришел через шесть месяцев. В начале марта 1822 года прибыло письмо от брата. "Наша мать умерла, лишь на месяц пережив отца", - писал он.
Но на этом дурные вести не кончались. ?"С сожалением также вынужден сообщить тебе, Хью, о смерти дорогой тебе Элизабет. Она подхватила лихорадку прошлым январем, и хотя и боролась, но не сумела оправиться".?Гласс упал в кресло. Кровь отхлынула от его лица, Хью думал, сможет ли это перенести. Он продолжил читать. ?"Надеюсь, тебя утешит, что она была погребена рядом с нашей матушкой. Ты также должен знать, что её верность тебе оставалась неизменной, даже когда мы все считали тебя погибшим".
Двадцатого марта, прибыв к конторе "Миссисипской судоходной компании", Гласс обнаружил группу людей, собравшуюся возле объявления в "Миссури Репабликан". Уилльям Эшли набирал отряд охотников за пушниной, направляющийся в верховья Миссури.
Неделю спустя прибыло письмо от "Роусторна и Сыновей" предлагавшее ему новое назначение капитаном куттера по маршруту Филадельфия - Ливерпуль [29]. Вечером четырнадцатого апреля он в последний раз перечитал предложение и затем выбросил его в огонь, наблюдая, как пламя пожирает последние остатки прошлой жизни.
На следующее утро Гласс отплыл вместе с капитаном Генри и трапперами "Пушной компании Скалистых гор". В свои тридцать шесть лет Гласс уже не считал себя молодым. И в отличие от юнцов, Гласс не считал себя человеком, которому нечего терять. Его решение отправиться на запад не было ни скоропалительным, ни вынужденным, а тщательно обдуманным, как и любой другой поступок в его жизни. Однако вместе с тем он не мог изложить причины, сподвигшие его на этот шаг. Поступок был скорее продиктован чувствами, нежели расчетом.
В письме брату он написал следующее:?"Это дело меня влечёт сильней, чем что-либо и когда-либо в моей жизни. Уверен, я поступаю правильно, хоть и не могу тебе объяснить почему".
Глава восьмая
2 сентября 1823 года, день
Гласс опять бросил пристальный взгляд на гремучую змею, которая неподвижно лежала, переваривая свою добычу. Змея не сдвинулась ни на дюйм с того момента, как Гласс пришел в себя. Еда.
Утолив жажду из струившегося родника, Гласс неожиданно почувствовал щемящий приступ голода. Он и представления не имел, сколько времени прошло, с тех пор как он в последний раз ел, но его руки дрожали от истощения. Когда Хью поднял голову, поляна медленно закружилась перед ним.
Гласс осторожно пополз к змее; картины пережитого им кошмара всё ещё были свежи. Он подобрался к ней на шесть футов, остановившись, чтобы взять камень размером с грецкий орех. Левой рукой он толкнул камень, который покатился к змее и стукнулся об нее. Змея не пошевелилась. Гласс подобрал камень размером с кулак и подполз поближе. Змея слишком поздно сделала вялую попытку скрыться. Гласс ударил змею по голове, и не останавливаясь молотил гадину, пока не убедился, что та мертва.
Покончив со змей, Гласс столкнулся с другой проблемой - как её освежевать? Он осмотрел лагерь. Его ягдташ лежал на краю поляны. Он подполз к нему, вывернув содержимое на землю. Оттуда вывалилась ветошь для чистки винтовки, бритва, бисерное ожерелье с лапами ястреба и шестидюймовый коготь гризли. Гласс подобрал коготь, нащупав сгусток запекшейся крови на кончике. Он забросил его обратно, гадая, как он там оказался. Гласс подобрал тряпки, с горечью подумав, что теперь, когда они уже не пригодятся для своей изначальной цели, то пойдут на растопку. Единственной подходящей находкой оказалась бритва. Чтобы служить оружием, её лезвие было чересчур хрупким, но могло пригодиться для разных нужд. Сейчас он использует её, чтобы освежевать змею. Хью забросил бритву в ягдташ, закинул его на плечо и пополз назад, к змее.
Над окровавленной головой змеи уже роились мухи. Гласс оказался более почтителен. Он однажды видел, как отделённая голова змеи вцепилась в нос смертельно любопытной собаки. Помня о незадачливой собаке, он положил длинную ветку на голову змее и придавил её левой ногой. Правую руку он не мог поднять, не ощутив резкой боли, но рука действовала нормально. Зажав в ней бритву, от отпилил змее голову. Палкой отбросил голову к краю поляны.
Затем от основания шеи он сделал разрез до живота. Лезвие быстро притупилось, теряя остроту с каждым дюймом. Но ему всё-таки удалось сделать на змее, которая была длиной почти в пять футов, продольный разрез. Вспоров змею, он извлек внутренности, отбросив их в сторону. Начав с шеи, он принялся отделять бритвой чешуйчатую шкуру от мышц. Теперь перед голодным Глассом соблазнительно поблескивало мясо.